Женщина закрыла дверь, и они прошли в ее комнату.
Иван не спрашивал, как ее зовут, и не хотел этого вспоминать, потому что не желал превращать все происходившее в обычное сексуальное приключение. Пусть она остается для него просто женщиной. Даже не олицетворением всех женщин на свете, а просто существом по имени Женщина. Иван не хотел, чтобы она имела другое имя.
Он помнил ощущение покоя, испытанное им, когда она лежала на его руке и ее сосок запутался в волосах на его груди. Он взял ее за талию и посмотрел в глаза. Иван не увидел в них ни острого желания завладеть им, ни стремления перебороть его волю. В ее глазах он прочел лишь желание принадлежать ему, желание покоряться... Иван чуть не задохнулся от того, что вдруг понял: она хочет умереть вместе с ним. Он ясно прочитал в ее глазах желание смерти. Ее жизнь была в его руках. И не потому, что он обладал способностью в любую минуту лишить ее жизни, изломать это тело, заставить кричать и корчиться от боли. Она добровольно, сама отдавала ему право распоряжаться ее жизнью.
Ивану захотелось увидеть ее тело. Он развязал черную косынку, и волосы легли на плечи женщины, закрытые черным платьем. Расстегивая ее платье, он почувствовал, как она прижалась щекой к его руке, и понял, что это была не ласка. Это было признание его силы, его власти над ней.
Платье упало на пол. Иван положил ей руки на плечи, затем взял ее за горло, нащупав то самое место, которого он касался недавно на горле ее матери. Женщина слегка дрожала, но не сопротивлялась. Она неуверенно начала расстегивать его рубашку, но он не почувствовал в этом ее движении стремления сделать его беззащитным... Теплая волна выплеснулась откуда-то из глубины, закружила ему голову и опустилась к бедрам, заставив толчками напрячься его член.
Не сумев расстегнуть черный бюстгальтер, Иван просто разорвал его и обнажил ее груди, тут же прижав их к своей груди. Он опускался руками по ее спине все ниже и ниже, проник под черные трусики и сжал руками теплые ягодицы. Ее руки еще возились с пуговицами на его джинсах, а Ивану уже не терпелось освободить свой член от прикосновений грубой материи и ощутить его в руках этой женщины. Первое прикосновение ее пальцев к головке его члена вызвало у него легкую дрожь, по спине пробежали мурашки... Ему захотелось войти в эту женщину - медленно-медленно, чтобы ощутить все оттенки первого узнавания. Ее руки легко поглаживали его член, совершая движения, от которых ему было невыразимо приятно. По-прежнему не было никакого ощущения опасности, более того, хотелось погрузиться еще глубже в это растворяющее его тепло, в это изумительное чувство, предваряющее полное овладение женским телом, Женщиной.
Он поднял ее за бедра и поставил на кровать, опуская руки еще ниже, к ее ногам, вместе с трусиками... Он положил руку ей на лобок, и она тут же слегка раздвинула ноги, пропуская руку к влагалищу. Он взял ее ладонью правой руки снизу, левой обхватил за спину и положил на кровать...
Он уже ни о чем не думал, ни о чем не заботился, ни о чем не беспокоился. Он забыл о Казанском вокзале, о пистолетах с номерами, о Крестном и Никитине, он забыл о всей Москве и о Чечне тоже, он забыл о всей России и обо всем мире, он забыл, наконец, что он Иван, что его профессия - смерть, забыл, что он вообще жив. Он чувствовал теперь одну только Женщину и больше ничего не хотел...
***
...Едва вынырнув из водоворота новых для него и столь ярких ощущений, Иван вспомнил почему-то о мертвой старухе, лежащей в соседней комнате... И тут же подумал о Крестном. Из холодной черной пустоты с такими же холодными звездами выплыло лицо Крестного... Крестный смотрел на Ивана пустым и холодным, как это межзвездное пространство в московском небе, взглядом...
- У тебя есть телефон? - спросил Иван женщину.
Она молча взяла с тумбочки сотовый и протянула Ивану. Не вставая с кровати и одной рукой продолжая обнимать теплое женское тело, Иван набрал контактный номер Крестного.
- Я выиграл, Крестный, - сказал Иван, едва услышав ответ в телефонной трубке. - Семь номерных игрушек лежат у меня перед глазами.
Иван скосил взгляд на тумбочку, на которой лежали восемь пистолетов, лишь один из них был без номера. Тот, который Иван забрал у балашихинского лейтенанта.
- Тебе перечислить их номера?
- Не надо, Ваня, я и так тебе верю. Я знал, что ты выиграешь, и сам хотел этого. - Крестный вздохнул в трубку:
- А вот я, похоже, проиграл.
- О чем ты? - не понял Иван.
- Игра с летальным исходом, Ваня. Это наша жизнь. Я придумал эту фразу давно. Очень давно. И вот проигрываю. Приближаюсь стремительно к этому исходу. "Game over..."
- Крестный, ты пьян? - спросил Иван.
В трубке неожиданно возник другой голос - жесткий и нервный:
- Он трезв. И почти мертв. Я его, суку, буду медленно убивать! Как он убивал всех нас, заставляя рвать друг друга голыми руками. Теперь я буду его рвать...
- Кто это? - перебил Иван.
- Мы с тобой знакомы, чеченская тварь! Я пожалел тебя год назад. Оставил в живых. Надо было шлепнуть тебя там же, у гостиницы "Украина"...
"Илья, - понял Иван. - Первый номер..."
- ...Ты спрашиваешь, кто я? Я тот, кого ты увидишь последним. Я лучший в России. Первый! Потому, что я убью тебя. Ты узнаешь, кто я. И ты, и вся эта гребаная Россия узнает, кто такой Илья!..
Иван тут только обратил внимание на то, что сам уже не лежит в постели, а стоит возле нее и автоматически, торопливо одевается, прижимая трубку плечом к левому уху...
- Где ты находишься? - спросил он.
- Я знал, что ты захочешь меня увидеть, - удовлетворенно сказал Илья. Потому что думаешь: первый - ты! Нет, чеченский козел, ты никто. Ты был ничем и снова станешь ничем, как только встретишься со мной. Потому, что первый - я!
- Мне плевать, кто первый, - сказал Иван. - Отпусти старика...
- Я отпущу... Я обязательно отпущу его душу на волю... Приезжай с ним попрощаться. Хочешь попрощаться?.. А ты хочешь, труп смердящий? Скажи ему, что ты хочешь!..
Последние фразы явно были адресованы не Ивану.
В трубке вновь послышался голос Крестного:
- Я не прошу тебя, Ваня, ни о чем. Но я знаю, что ты сам по-другому не сможешь... Ваня, их тут трое. Остальных Никитин спугнул. Одни разбежались, других никитинские люди похватали... А меня этот вот увез, Илюшенька, первенец мой... Пьяный сейчас... в жопу!..
- Это ты, Гладиатор, жопа!.. - вновь ворвался в трубку голос Ильи. - И будешь всегда в жопе!.. Вечная тебе будет жопа!.. И почиешь ты в жопе!..
- Что ты все о жопе? - спросил Иван. - Голубой, что ли? Как тебя найти? Чтобы я смог посмотреть на тебя в последний раз, как ты говоришь...
Илья уловил двусмысленность, прозвучавшую в словах Ивана, и заволновался:
- Нет! Нет, я не так сказал... Я буду последним, кто увидит тебя... Нет? Нет. Подожди... Ты будешь последним, кто увидит... меня? Или тебя?.. Слушай, да пошел ты!..
- Где ты находишься? - прервал Иван его пьяный бред.
- Во-о-от! Вот тот вопрос, который ты должен был задать с самого начала! Приезжай. Буду рад! Я жду тебя в зоопарке. Самое место для тебя. Я тебе тут квартирку присмотрел. Хэ-э-э-э... С табличкой уже. Вот, смотри, написано: "Волк чеченский". Давай... Приезжай... И я тебя убью. Потому, что я тебя не боюсь!..
- Да, - сказал Иван, - но ты боишься смерти. - И отключил телефон.
Он, словно очнувшись, посмотрел на женщину... Она по-прежнему лежала в постели, только натянула на себя одеяло и куталась в него, будто ее знобило.
- У тебя есть машина? - спросил Иван.
Она покачала головой:
- Я недавно продала ее. Матери нужны были наркотики, а я давно уже не работаю...
- Ладно. Тогда помоги мне в другом. Выбери один пистолет. Из тех, что на тумбочке.
Женщина внимательно посмотрела на Ивана. Потом так же внимательно - на лежащее на тумбочке оружие... Наконец она взяла один из пистолетов и протянула его Ивану. Иван увидел на нем цифру "три".
- Почему ты выбрала третий? - спросил он.
- Не знаю, - ответила она. - Наверное, потому, что это - сегодняшнее число. День, когда я встретила тебя. И когда умерла мать...
- Да. Сегодня - это значит "здесь и сейчас"... Это хорошее число!..
***
"Зоопарк - это прекрасно! - думал Иван, шагая в сторону Крымского вала. Это рядом с домом". Он вспомнил крики попугаев и хохот гиены, которые не давали ему уснуть в его "берлоге" на площади Восстания - в маленькой квартирке на шестнадцатом этаже высотки...
Такси он остановил минут через пять. И пока машина мчала его по Садовому кольцу, Иван настраивался на предстоящую встречу с Ильей и Крестным... "Зоопарк слишком большой, чтобы искать в нем что-либо или кого-либо наугад, размышлял он. - Так я до утра никого не найду. А утром появятся посетители, Илья протрезвеет и может вообще оттуда смыться. Трезвым он будет к тому же гораздо осторожнее. Он не мог не сболтнуть лишнего. Должна быть какая-то зацепка..." Иван еще и еще раз прокручивал в голове разговор с Ильей по телефону. Ага! Вот оно: "Волк чеченский..." Вольеры с волками, насколько помнил Иван, находились не на главной территории зоопарка, а на той, что вплотную подходила к Садовому кольцу. По его расчетам, она должна была граничить с задним двором какой-нибудь организации, фасадом выходящей на Садово-Кудринскую. Самый подходящий для Ивана маршрут! Он всегда шел не тем путем, на котором его ждали... А что у входов в зоопарк его будут поджидать, Иван почти не сомневался.
Он посмотрел в окно: проезжали мимо американского посольства...
- Куда тебе? - спросил водитель такси.
- Чуть подальше. Угол Садового и Малой Никитской, - ответил Иван.
...Расплатившись с водителем, он пересек Садово-Кудринскую и сразу же нашел то, что искал, - здание Академии общественных наук, с огромным и глубоким, судя по всему, двором. Слева от главного, выходящего фасадом на улицу, корпуса была проходная с воротами. Там, конечно же, дежурил милиционер. Такая уж традиция у московских общественных организаций - ставить мента на входе!
В планы Ивана не входило поднимать шум, поэтому он даже останавливаться не стал около проходной, а сразу направился к оконечности правого крыла здания. Там был такой же забор, такие же ворота, только закрытые со стороны двора на огромный амбарный замок. Они не открывались, по всей видимости, лет десять. "Тем лучше, - решил Иван. - Никто и никогда через эти ворота не ходит и не ездит, значит, место безлюдное, самое нам подходящее..."
Он остановился около забора, достал свой любимый "Винстон", закурил и секунд двадцать постоял на месте с видом очень уставшего человека... Ни справа, ни слева на Садово-Кудринской никого не было видно. Дождавшись, когда в потоке машин, и без того редком, возникнет значительная пауза, Иван в два движения перемахнул забор и продолжил курить уже по ту сторону, во дворе Академии. Двор освещался несколькими мощными фонарями, но лишь фрагментарно. Конца двора не было видно - он терялся в сумраке за последним в ряду фонарем... Иван затоптал окурок и двинулся в глубь двора, не особенно и прячась от света фонарей, поскольку предполагал, что охраняющая объект милиция вряд ли будет делать обход территории. Он хорошо знал ту минимальную степень ответственности, с которой охранники относятся к своим обязанностям по ночам.
За главным корпусом оказалась небольшая внутренняя площадь со сквериком, заросшим огромными елями. Дальше начинались какие-то длинные корпуса, расположенные в виде буквы "Е"... Иван обогнул последний корпус, и сразу ему в ноздри ударил характерный едкий запах - смесь ароматов курятника и свинарника... Да, запах Московского зоопарка ни с чем спутать нельзя!..
Иван не ошибся. Двор Академии действительно имел общий забор с Московским зоопарком. Иван почему-то был уверен, что обязательно найдет в этом заборе немало удобных для проникновения дыр. И снова не ошибся. Он вскоре отыскал не только удобный лаз, но и даже что-то вроде тропинки. Вблизи таких заборов не может не быть проложенных народом троп. Потому что если идти от Академии до метро через площадь Восстания, то получается минут пятнадцать, а если напрямую - через зоопарк, то выходит не больше трех...
***
Но Ивану нужно было дойти по тропе только до первых клеток. Он осторожно, стараясь не шуметь, пробрался между клетками на асфальтовую дорожку. Вонь стояла невообразимая... Звери пахнут совсем не так, как люди. Иван в очередной раз вспомнил свое отбывание наказания в чеченском "карцере" - выгребной яме сортира, где он просидел несколько суток за попытку побега из рабства... Запах зверя острее и резче человеческого. Человеческий же приторен и сладковат даже при разложении...