Тем не менее все перечисленные товарищи выглядели вполне нормальными людьми, которые, если им приходится воевать, воюют хорошо и отважно, но при этом все же заботятся о собственном здоровье, а также, в меру сил и возможностей, о жизни и здоровье подчиненных.
Болт, в общем, тоже походил на нормального человека, шуточки всякие отпускал, спорил с команданте Луишем на бутылки по поводу того, провалится мост под танком или нет, и фразу про «панамские законы» тоже он придумал. Но при всем этом казалось, будто у него нет не только никакой заботы о том, чтоб его люди не погибли, но и собственное чувство самосохранения начисто отсутствует. Похоже, что для него участие хоть в какой-нибудь войне было своего рода допингом или даже наркотиком. Он подсел на войну, как заядлые компьютерные геймеры подсаживаются на всякие там, выходящие одна за другой игры: «Command & Conquer», «Red Alert», «Red Alert-2», «Tiberian sun» и так далее. Таран сам в компьютерные игры не играл, но знал одного такого фаната — приятеля Ани Петерсон Гену Сметанина. Однако одно дело управлять на мониторе действиями виртуальных юнитов, где не рискуешь ничем, кроме впустую потраченного времени, другое — гонять по горам и джунглям вполне реальных бойцов и самому с ними бегать, выполняя отнюдь не виртуальные «миссии».
Таран помнил, как Болт взялся днем штурмовать перевал, защищаемый вдвое, если не вчетверо превосходящим противником. И взялся делать это еще тогда, когда не появилась верзила-доченька коротышки Механика, которая помогла обзавестись бесхозным «градом», и еще не было известно, что азэвэдовские пилоты с «МиГов» не станут бомбить и расстреливать колонну Болта, а нанесут удар по карвальевским войскам на перевале. Юрка и сейчас, несколько месяцев спустя, был на сто процентов уверен, что если б не эти случайно возникшие обстоятельства, то их бы всех там положили. Но они не потеряли никого, кроме Никиты Ветрова, получившего рану, да и то вроде бы не смертельную. Но еще более невероятные события произошли уже не на глазах Юрки, который отправился вместе с Васку Луишем и еще пятью бойцами добывать сверхчистые алмазы. Как Болт сумел несколько часов продержаться на перевале, имея десять человек и два танка против усиленной роты, и никого не потерять — неизвестно. Там вообще, конечно, какая-то нечистая или, уж во всяком случае, потусторонняя сила вмешалась. Может, покойный вождь племени Муронго, а может, Полина со своей экстрасенсорикой — фиг поймешь! Но Болт, судя по всему, об этом вмешательстве стал думать уже после побоища. А до этого, зная почти наверняка, что погибнет, с полным спокойствием в душе остался воевать и даже не ликовал по поводу того, что все остались живы, а похоже, был разочарован.
Нет, конечно, его надо сравнивать не с компьютерным геймером, а со спортсменом-экстремалом, типа тех, что прыгают на парашютах со скал или небоскребов, перелетают на мотоциклах через ущелья или через несколько десятков автомобилей, наконец, ныряют в море, кишащее акулами. Адреналин, видишь ли, в крови повышают, оттого что переживают такие веселые минутки! Но там они, в общем и целом, рискуют только личными головами, а Болту что своя, что чужая — однохренственно. И заработок его не волнует. Ведь в самом конце рейда, на мосту, который даже не меньший отчаюга Васька Луиш посчитал непригодным для проезда даже на джипах, Болт лично, высадив Механика из-за рычагов, перегнал танк на другую сторону, хотя, наверно, если б думал о деньгах, то не стал бы рисковать — ведь все самое опасное уже фактически кончилось! Но мало того, Болт своей бесшабашностью и остальных зарядил. Гусь, который всю дорогу ныл, что «ниггеры» хотят надуть их, и тот переехал, да еще и песенку дурацкую спел про Сталина и Кейтеля. Но, между прочим, спустя меньше чем через минуту после того, как Гусь благополучно переехал мост, тот ни с того ни с сего лопнул и грохнулся на дно ущелья. И Гусь опять начал Васку Луиша подозревать в заподлянке и нежелании платить призовые за трофейную технику. Но хоть бы одно слово вякнул в адрес Болта!
И в тщеславии Болта не упрекнешь. Ведь он четко знал, что никто и никогда о его подвигах не узнает, независимо от того, останется он живым или погибнет. Орденов, почетных и даже очередных званий ему никто не обещал, и Болт четко знал, что ему нигде бронзового бюста не поставят.
В общем, опять попасть под команду к Болту, на сей раз уже надолго, если не на всю оставшуюся жизнь, Тарану не очень мастило. Но куды денешься…
Топ-топ-топ! — Таран почти сразу же узнал шаги Полины. Она поднималась по лестнице с хихикающим Борькой на руках и что-то агукала своему чадушке. Надька не отреагировала, она снова уселась за компьютер и выбирала, что же заказать на завтрашний день. Юрке высовываться не захотелось, поскольку Надька могла прошипеть что-нибудь: «Засуетился! Пришла ненаглядная! Ишь, не терпится-то как!» Но вместо Юрки на топоток и агуканье Полины из своей комнаты выглянул Лешка. Пробежался по коридору и выскочил на лестничную площадку как раз в тот момент, когда Полина подошла к двери своих апартаментов.
— Маленький! — Леха вытянул пухлый пальчик в сторону сводного братишки. — Телепузик!
Таранчик-Тараканчик эту всеми обруганную передачу еще дома смотрел регулярно. И даже по именам всех телепузиков знал.
Полина в это время безуспешно пыталась заставить Борьку взять в рот пустышку. Ничего необычного в таком поведении семимесячного младенчика не было. Гыгыкал, слюни пускал и глазенками лупал. Но после того, как Борька увидел Алешку, указывающего на него пальцем, его мордашка вдруг посерьезнела. А потом произошло то, чего никто не ожидал, даже сама Полина, по-видимому!
— Я не телепузик! — буквально отчеканил Борька. — Ты сам телепузик!
Полина чуть не выронила этого вундеркинда. Лешка выкатил глазищи, а потом заморгал от изумления. Он, хоть и сам не столь давно говорить начал, все же знал, что такие малыши, как Борька, еще не умеют разговаривать.
Таран и Надька, услышав незнакомый голосок, тоже вышли на площадку. И как раз к тому моменту, когда Борька, еще разок пустив слюни, еще одну речь произнес. Вытянув малюсенький пальчик в сторону Алешки, Борис Юрьевич опять же очень четко объявил:
— Ты — мой брат!
Старшие Тараны тоже рты поразевали, а Полина от волнения пустышку обронила. Лешка тут же попробовал ее поднять, и услышал:
— Это мое!
Дальше — больше. Борька перевел пальчик на Тарана и гордо объявил:
— Мой папа! Хочу к папе на ручки!
— Это мой папа! — возразил Алешка самым свирепым тоном. — А ты — телепузик! Ненастоящий!
Логика трехлетнего человечка была вполне понятна: телепузики на экране разговаривают, ходят и даже бегают, хотя изображают очень маленьких младенцев. То есть таких, которые ничего этого на самом деле делать не умеют. Если же Борька, еще не научившись ходить, взялся разговаривать, значит, он ненастоящий.
Но логика ребятенка, которому еще восьми месяцев от роду не сровнялось, оказалась и вовсе убийственной, хотя ему по возрасту не только говорить не полагалось, но и думать, а уж тем более — делать выводы.
— Я — настоящий! — громко заявил Борька. — И ты — настоящий. Ты мой старший брат. Это — наш папа.
— Сумасшедший дом! — пробормотала Надька с явным страхом в голосе.
— А ты говорила, будто у Борьки ничего такого не проявляется… — почесал в затылке Таран.
— Да у него и не проявлялось ничего до сегодняшнего дня! — воскликнула Полина. — Ой, да возьми ты его на руки, в самом деле! Мне ж надо срочно Ларисе Григорьевне позвонить!
Пришлось Юрке под не шибко ласковым Надюхиным взглядом принимать на руки это чудо-чадо. Лешка с завистью поглядел на мелкого братишку, и Таран, сразу сообразив, что сейчас может подняться рев, взял и старшого на руки.
— Теперь мы оба большие, — объявил Борька и улыбнулся во весь рот, где еще не все молочные зубки прорезались.
— Нет, — возразил Леха. — Это не мы большие, это папа большой.
В это момент Тарану подумалось, что от общения с братцем, рожденным от экстрасенсихи, у Лехи тоже может что-нибудь в мозгах сдвинуться. Хотя, в общем и целом, пока ничего неожиданного от законного сынишки не услышал.
Полина тем временем забежала к себе и стала возиться с компьютером, должно быть устанавливая видеосвязь с этой самой Григорьевной. А потом позвала Тарана:
— Принеси мне моего!
Таран потащил сразу обоих.
— Спасибо, — поблагодарила Полина, забирая Борьку. — А теперь лучше выйдите.
— Я хочу к папе! — проворчал Борька.
— Нельзя! — строго сказала мамаша. — Мы будем говорить с тетей Ларой.
Таран вынес Лешку на площадку между квартирами и сказал:
— Теперь сам топай. Иди в домик играть!
Лешка сразу вспомнил, что у Борьки нет такого домика, как у него, зловредно заржал от сознания своего превосходства и колобком укатился в детскую.
— Ну и ну! — сказала Надька, все еще не оправившись от изумления. — Интересно, она врала, когда говорила, будто в Борьке ничего не проявляется?
— Не знаю, — пожал плечами Таран, — по-моему, нет. Раз она своей начальнице побежала докладывать, значит, наверно, до сих пор не проявлялось.
— Ужас какой! — покачала головой Надька. — А что, если у него и мозги, как у мамы, начнут работать?
Юрка только вздохнул: такое не исключалось! Правда, пока Борька вроде бы только говорил и, похоже, соображал, но, в общем, не больше, чем трехлетний Лешка. Однако кто сможет поручиться, что этот шибко развитой «телепузик» не окажется еще и «телепатиком»?
Снизу вновь послышались шаги.
— Кто это еще? — нахмурилась Надька.
— Ой, это, наверно, Женя! Она же нас всех на чай с тортиком приглашала! Я ведь говорил тебе…
— Точно! А времени-то уже пять минут восьмого… И переодеться не успеем! — воскликнула мадам Таран.
Действительно, по лестнице на второй этаж поднималась рыжая в сопровождении своих вымуштрованных шоколадок. Девчушек даже не слыхать было.
— Сейчас, мы уже идем! — заспешила Надька. — Ничего, что мы так, не при параде?
— Что вы, Наденька! — нежно улыбнулась Женя. — Мы же здесь как в коммуналке — все свои. Пойдемте, пока самовар не остыл.
— А у тебя самовар есть? — переходя на «ты», спросила Тараниха.
— Электрический, конечно, — пояснила рыжая. — Но с ним уютнее, правда?
Полина все еще говорила по телефону, и ее решили не отвлекать. Таран написал записочку: «Полина, мы в правом крыле на кухне, приходи чай пить!» А Лешку позвали с собой. Увидев Ксюшу и Ксану, он очень удивился, рассматривал их всю дорогу и молчал. А потом как выдал:
— А они из чего сделаны? Они настоящие?
— Они настоящие, Алеша, — улыбнулась мамочка мулаток. — Их нельзя кушать! Они не шоколадные.
Леха печально вздохнул, потом сообразил, наверно, что даже если б эти куклы и впрямь были шоколадные, то ему бы все равно столько не съесть, и утешился. Пока переходили из крыла в крыло, девочки шли парой и в ногу, а Лешка, конечно, вприпрыжку бежал и даже песни петь пытался. Но близняшки все равно не обращали на него внимания. Будто шли на смену караула у Вечного огня в Александровском саду.
ВЕЧЕРНЕЕ ЧАЕПИТИЕ
Когда пришли на Женину кухню, то действительно обнаружили на столе самовар, небольшой торт под названием «Рыжик», вазочку с горкой довольно дорогих конфет, другую вазочку с печеньем, а также несколько фарфоровых горшочков с различными сортами варенья. Еще один столик был накрыт для маленьких. Там Женя выставила «Несквик» в гранулах, молоко с шоколадом или какао (неизвестно, чем одно от другого отличается!) и еще какую-то снедь для сладкоежек.
— Они там не ошпарятся? — забеспокоилась Надька.
— Не волнуйся, — успокоила Женя, — шоколад чуть-чуть теплый. Кроме того, у меня девочки очень аккуратные.
— Зато мой неаккуратный! — вздохнула Тараниха. — Чашки тебе не переколотит?
— Они пластмассовые, — улыбнулась рыжая, — я все предусмотрела. Кстати, салфеточки тоже. Ну, прошу к столу!
Надька поглядывала по сторонам, должно быть, сравнивая здешнюю кухню с той, где уже два месяца хозяйничала Полина. Таран тоже поглядел и вообще-то сделал выводы не в пользу г-жи Нефедовой. Хотя Женя, по ее словам, вселилась сюда почти одновременно с Полиной, заботы о чистоте и порядке она проявляла намного больше. Все блестело и сверкало, ни пылинки, ни соринки не замечалось, все, выражаясь по-морскому, «дельные вещи» расставлены, разложены и развешаны на строго отведенные им места, а ничего лишнего на столах, плите и в мойке не валялось. Даже никаких специфически-кухонных запахов не чуялось. То есть запах, конечно, кое-какой присутствовал, но пахло не селедкой, не горелым маслом или салом, не квашеной капустой или кислыми щами, а молотым кофе и какими-то ароматизированными моющими средствами. Наконец, тут не пахло табаком и окурками. Тут уже смущаться надо было самой Надежде, потому что Полина вовсе не курила. Тараны тоже, в принципе, заядлыми курильщиками не являлись, но ежели приходили гости, типа Полянина с Майкой, то покуривали, чтоб поддержать компанию. Однако, несмотря на то что Юрка и Надька сигаретами баловались редко, в кухне той квартиры, где они обитали до вчерашнего вечера, стойко прописался табачный душок. По большей части, как теперь представлялось Тарану, оттого, что окурки клали в консервную банку, а выбрасывать как-то забывали, и они подолгу там вылеживались. Впрочем, к чести Надьки следует заметить, что она в общем и целом порядок поддерживала, причем, пожалуй, не хуже, чем рыжая Женя.
Конечно, подобный порядок не очень характерен для российских домохозяек. Нечто сходное Юрка видел только один раз, когда побывал в московской квартире Ани Петерсон, где тоже выдерживался некий нордический «орднунг». И насколько ему помнилось то посещение, Таран испытывал определенное чувство скованности. Все-таки кухня на Руси — это не просто место для приготовления пищи, а своего рода домашний клуб, где общаются только с домочадцами или особо близкими друзьями, с которыми делятся своими бедами и заботами, у которых совета спрашивают. Наконец, и по сей день на кухнях, если еще не надоело, обсуждают судьбы России, а в крепко поддатом состоянии — и всего человечества. Так или иначе, но на замызганной, не шибко прибранной, но родной кухне россияне чувствуют себя свободно и раскованно с любым собеседником. Особенно, опять же, как следует приняв на грудь. Покойная мать вспоминала, что когда-то, уже после Юркиного появления на свет, один из гостей-выпивох, крепко наквасившись, стал на полном серьезе дискутировать с Леонидом Ильичом Брежневым, которого показывали по телевизору — шел XXVI съезд КПСС. Один молол свое с экрана, другой — свое на кухне, и оба, поди-ка, были очень довольны собой.
Одно время Юрке нравилось подслушивать то, о чем говорили на кухне поддатые родители со своими гостями, хотя его обычно выставляли за дверь. Особо напрягать слух не требовалось — собутыльники орали так, что их было слышно не только в Юркиной комнате, но и во дворе, наверно. Ведь в то время не только Юркины родители и их друзья спорили, а вся страна, можно сказать. Ох, и много же всякой информации пришло к Тарану во время этих пьяных дискуссий! И про антиалкогольную компанию узнал, и про Чернобыль, и про гибель «Нахимова», и про культ личности, и про перестройку с гласностью… Но потом Юрка разлюбил эту кухонную демократию и свободу слова. Во-первых, потому что сам подрос и мог уже свое мнение составить, а не слушать то, что мелют окосевшие придурки, а во-вторых, оттого, что ему осточертели сборища пьяниц, облеванный пол, разбитая посуда и поломанная мебель. Наконец, было еще одно: Таран в общем и целом догадался, что в то время, как его родители булькали и клюкали, болтали пьяными языками, то ругая, то похваливая предержащую власть, трезвые и умные люди, молча и без особого шума, рассовывали по карманам бывшее общенародное достояние. И этим людям было глубоко плевать на всех остальных: кто не успел, тот опоздал! Кто успел, тот заиграл себе заводы, нефтяные и газовые месторождения, корабли, дома, автомобили или хотя бы ларьки. А кто опоздал — остался с голым задом. Се ля ви!
Опять же у Юрки нет-нет да и появлялись всякие буйные мысли. Иногда вполне сходные с теми, что некогда проповедовали разные великие люди. Например, боец Гусь, с которым они летом в Африку ездили. Тот, как известно, был поклонником Гитлера Адольфа Алоизовича и считал, что надо как-нибудь выбрать время и провести на Руси «Большую Зачистку», отправив в концлагеря всех жидов, чурок и ниггеров (в число последних Гусь почему-то записывал еще и цыган). Пусть копают каналы, валят лес и строят дороги, а будут упираться — к стенке. Вообще-то, Тарану и прежде доводилось слышать что-то подобное, но в основном от скинов-пацанов 15–16 лет. А Гусю-то уже за тридцать. Он Приднестровье и Боснию прошел добровольцем, а потом еще на первой Чечне поконтрабасил. Это не пацан, он готов всерьез драться, насмерть, конечно, если рядом с ним будут друзья-единомышленники. Только и счастье, что в МАМОНТе таких единомышленников у него не находилось. То есть иногда изрекаемые Гусем сентенции в общем и целом поддерживали, но… шутя!