- Сломаю, - новую куплю! - не отступая от своего, решительно сказал Павел Петрович, размашисто шагнул к косарю и взял у него из рук косу. По-хозяйски прикинув ее на руке, он оглядел острие, поморщился и подумал про себя: "Плохо закален металл, плохо!".
Однако он встал лицом к начатому прокосу и взмахнул косой. Сочная трава под сильным ударом легла косматой грядой у ног. Сердце инженера учащенно билось, трудно было идти и подрезать траву. С непривычки горели ладони, коса старалась острием уйти в землю, больших усилий стоило, чтобы держать ее ровно, параллельно дерну, и умело резать травы.
Аносов начал уставать. Косить стало труднее: солнце сильно припекало, роса быстро испарялась, и сухая трава резалась плохо. Косарь внимательно следил за косой и подбадривал Аносова:
- Ишь ты! Небось впервые за такое дело взялись, да ничего - выходит. Сила да сметка - вот и все!
- Научусь! - улыбаясь ответил Аносов и утер струившийся по лицу пот.
- Жарко становится, трава обсыхает, скоро и шабаш! - с сожалением сказал косарь. - У нас косьба - как в народе сказывается. Слыхали крестьянскую поговорку?
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой
И мы домой...
Вот оно как! Да, с такой косой долго не покосишь! - пожаловался он и протянул руку: - Дозвольте, теперь я сам!
Он взял косу и с минуту шел вперед, потом остановился, вынул брусок и стал точить лезвие.
- Одно слово - коса, а косить нечем: быстро тупится. Такую бы косу только смерти!
Аносов не уходил.
- А почему так тупится коса? - спросил он.
Косарь поднял голову, безнадежно махнул рукой:
- Как же ей не тупиться, когда лезвие плохое. У нас тут свой заводишко, Арсинский, там и косы такие робят... Ну, ты, пошли! прикрикнул он себе и снова принялся косить.
Павел Петрович тихо пошел вдоль реки. Он прислушивался к голосу птиц, к зеленому шуму соседнего бора. На душе было неспокойно. Он вспомнил недавние свои опыты по закалке острия ножей, и это вдруг как-то само собой увязалось с мыслью о косах.
"Вот в каком направлении надо продолжить мои опыты!" - подумал он и незаметно вышел к зеркальному пруду. Там он долго бродил по плотине, заглядывая вглубь. Среди водорослей в полутьме водной толщи серебристыми искрами проносились стаи резвых рыбок.
Рядом раздались стуки валька. Павел Петрович взглянул на мостки и зарделся. Подоткнув синее платьишко, склонившись к воде, стояла Луша и старательно била вальком по мокрому белью. Ее упругие, загорелые ноги выделялись на зеленом фоне откоса. Туго заплетенные русые косы золотой короной возвышались на голове.
- Здравствуй, Луша! - весело крикнул девушке Аносов.
Она подняла глаза и, увидев инженера, быстро выпрямилась.
- Здравствуйте, Павел Петрович! - отозвалась она.
Аносов подошел к мосткам.
- Ой, не надо сюда! - смущенно вскрикнула Луша и быстро оправила платье. Стройная и строгая, она стояла перед ним в блеске утреннего солнца.
- Ах, Луша, какая ты недотрога! - вздохнул он. Его сильно тянуло к этой простой и ласковой девушке.
- Такая уж! - застенчиво отозвалась она, а у самой в глазах сверкнули озорные огоньки. - Проходите, Павел Петрович. Нельзя долго стоять вам тут, негожее могут подумать люди...
- Пусть думают, а мне очень хорошо подле тебя, - осилив робость, сказал он.
Девушка обожгла его взглядом. Ей тоже хотелось, чтобы он побыл здесь, у мостков, - приятно было слышать его голос, смотреть в простое, открытое лицо, но, поборов это чувство, Луша сказала:
- Меня поберегите, Павлушенька.
В этом ласковом слове прозвучало столько нежности, что Аносов весь просиял.
- Я уйду, Лушенька, - проговорил он. - Но мне надо сказать тебе много, очень много!..
- Потом, - тихо прошептала она. - Потом...
Он пошел к заводу, а позади снова зачастили удары валька. Над прудом раздалась милая песенка, и на сердце у Аносова зажглась радость. Казалось, кто-то сильный и добрый распахнул перед ним широкие, осиянные солнцем, просторы.
На другой день Аносов отправился к начальнику оружейной фабрики и попросил у него разрешения побывать на Арсинском заводе. Обрюзгший чиновник поднял удивленные глаза.
- Что это вам вдруг вздумалось? - хрипловатым голосом спросил он.
- Меня интересует производство кос. Может быть, я буду вам полезен кое-чем, - сказал Аносов, пристально глядя в лицо начальника.
- Ладно, поезжайте, только не надолго, - согласился тот.
- День-два, и вернусь, - пообещал Аносов.
- В добрый час, - прохрипел хмурый толстяк и углубился в чтение доклада.
Инженер, веселый и легкий, вышел из мрачного кабинета начальника и направился в литейную: ему хотелось захватить на Арсинский завод и литейщика Швецова.
Старик внимательно выслушал его и огорченно сказал:
- Рад бы в рай, да грехи не пускают. И не разрешат мне оставить литье, да и сам не смогу оторваться. Вишь, какой синь-огонек бегает в глазке, - показал он на фурму. - Разве уйдешь от него! Без присмотра угаснет! - в его голосе послышались ласка и беспокойство. - Нет, ты езжай один, милок. Луша тебя подвезет, благо давно собиралась навестить крестную. Вот и путь-дорога!
- А может быть, Луша давно раздумала? - с волнением спросил Аносов.
- Какое тут раздумье? - добродушно сказал кержак. - Одной боязно было ехать, а с попутчиком смелей.
- Если так, то спасибо! - сказал Аносов. - Завтра же хочу ехать.
- Умно! - одобрил старик. - На зорьке и трогаться в путь! Ну, а я сейчас к своей голубушке! - и он торопливо удалился к домне, где бурлил и кипел металл.
Глава шестая
НА АРСИНСКОМ ЗАВОДЕ
Дорога вилась среди глухого бора, на песчаные колеи падали косые лучи утреннего солнца, и ближайшие стволы сосен сияли мягким золотистым светом. В сырой, росистой траве придорожного подлеска лежали нежные сиреневые тени. Спокойную тишину глухомани изредка нарушало пофыркиванье бойко бежавшего серого конька да легкий стук колес шарабана о крепкие смолистые корневища, которые, изгибаясь серыми толстыми змеями, переползали старую гулевую сибирскую дорогу.
Луша сидела рядом с Аносовым безмятежная, радостная. Аносов глядел на нее сбоку, и сердце его сжималось в беспокойстве и тоске. Когда она смущенно взглядывала на него, он чувствовал, что вся кровь приливает к лицу. Павлу Петровичу хотелось рассказать девушке многое, но слова не шли. Он краснел, вздыхал и молчал.
Луша радовалась всему, что подмечал ее острый глаз.
- Глядите, вот следы заюшки на песке, совсем недавно перебежал косой дорогу, вот-вот! - тихим задушевным голосом заговорила она.
- А ты откуда знаешь, что он недавно пробежал? Выдумала! - улыбнулся Аносов.
- Зачем выдумала! Вон под ольшаником на росистой траве темный след. Медуница только-только выпрямилась... Ой, там что! - испуганно вскрикнула она. - Видать, медведище протоптал еще в ночи!
Аносов беспокойно задвигался на сиденье.
- А вы не бойтесь, Павлуша, в эту пору всякий лесной зверь сыт и не тронет человека... А ну, что развесил уши, пошел, Серко! - прикрикнула она на конька.
Инженер засмеялся и осторожно потянулся к Луше. Девушка отодвинулась и жадно вдохнула в себя воздух:
- Духмяно-то как!
И в самом деле: всё кругом было напоено приятным смолистым запахом, который перебивался благоуханием трав, цветов и нагретой земли. Животворное дыхание жизни наполняло необозримое пространство между синим безоблачным небом и величавым бором. Оно проникало во все поры и волновало кровь, заставляло птиц щебетать и кружиться над дорогой и зелеными еланями, а путников замирать от счастья. Они тянулись друг к другу с нежностью и трогательной наивностью, но обоим становилось страшно от этого неясного первого пробуждения большого чувства.
Аносов не смог долго вытерпеть этого непонятного томления и попросил девушку:
- Спой что-нибудь, Луша!
- А откуда вы знаете, что я петь умею? - засмеялась она, и искорки в ее глазах блеснули ярче.
- Слышал, как ты пела о лисичке.
- Что же вам спеть? Ведь песни наши простые, немудрые...
- Что знаешь, то и спой. Сердечное спой! - взволнованно попросил Аносов.
Она повела глазами, и приятный звонкий ее голос поплыл над лесной дорогой.
Павел Петрович осторожно взял пальцы Луши в свои горячие ладони. Девушка не отняла руки, а большие ее глаза как бы спрашивали Аносова: "Ну как, хороша песня?".
Впереди дорогу пересекал бурливый ручей. Он кружил воронками среди мшистых камней. Конь остановился и большим фиолетовым глазом повел на хозяйку. Песня внезапно оборвалась.
- Серко напоить надо! - сказала Луша и быстро соскочила с шарабана, за ней выбрался и Аносов. Девушка отпустила подпругу и похлопала коня по крупу:
- Ну иди, пей, игривый!
Конь, осторожно ступая, подошел к ручью и стал пить. Мягкими губами он звучно втягивал прозрачную воду, изредка поднимая голову, и тогда в ручей срывались и падали крупные серебряные капли...
Луша стояла рядом с Серко и задумчиво смотрела на воду. Аносов не утерпел и обнял девушку. Она испуганно отстранилась от него. В голосе ее прозвучала гневная нотка:
- Не трожь! - Отойдя от ручья, она проворно подтянула подпругу, оглядев коня, быстро забралась в шарабан и крикнула Аносову:
- А ну, поехали!
В каком-то романе Аносов читал о любви, и, стесняясь своих робких изъяснений, он вдруг выпалил:
- Я пылаю, когда смотрю на тебя!
Луша укоризненно покачала головой:
- Эх, Павлушенька, не те это слова!
Она ласково улыбнулась и погнала Серко вскачь. На глазах у нее заблестели слёзы, - то ли от радости, то ли от волнения.
Вдали показались дымки Арсинского завода...
Луша устроилась у родственницы, а Аносов отправился на завод. Угрюмый, обросший черной бородой управитель повел молодого инженера в цехи, где изготовлялись косы. В глаза Аносову сразу бросилась запущенность и неприглядность помещений. В закопченных мрачных мастерских, по углам которых раскачивалась серая пыльная паутина, разместились горны и ряды наковален. Цехи походили на древние кузницы, всё здесь выглядело по старинке. Бородатые мастера ковали косы.
- Вот, глядите наше действо! - уныло показал на бородачей управитель. - Тут есть что перенять. Мастера наши по косной части отменные! похвалился он и вдруг словно спохватился: - Извини, господин хороший, я вас покину пока, дело взывает к хозяину; тороплюсь на приемку!
Аносов учтиво поклонился:
- Пожалуйста, я сам разберусь здесь.
Управитель закинул руки за спину и неторопливой походкой удалился из цеха. Инженер пригляделся к работе мастеров. Вот рядом с наковальней, вросшей в землю, стоит дед; он на глаз определил, готов ли раскаленный брусок. Ярко-желтый, он струится жаром, и при движении с него обильно сыплются белые звездочки.
- Хорош! - одобрил накал кузнец и быстро положил брусок на наковальню. Четырьмя сильными и меткими ударами мастер выровнял клинок. Белый накал перешел в ярко-вишневый, металл постепенно тускнел, и кузнец стал проворно обрезать лишнее, а затем горячий клинок быстро опустил в воду.
- Вот оно как по-нашему! - довольный собой, похвастался он перед Аносовым. - Видали?
- Видел! - спокойно ответил Павел Петрович и пошел к другому мастеру.
И у этого кузнеца оказались те же размеренные, заученные движения, та же ухватка. И этот не утерпел и похвастал:
- Безотказно идет, вот что значит старинное мастерство!
- Да, навыки у вас дедовские! - согласился Аносов и, смело глядя в потное лицо кузнеца, сказал: - В этом, дорогой, больше плохого, чем хорошего!
- Да что ты! Ай не видишь, что за коса-краса! Кремень! Всё возьмет! недовольно ответил мастер.
- Нет, не всё возьмет! Закал плох, лезвие быстро притупится, и косарю тяжело будет с такой косой! - резко перебил Аносов.
- Да ты, барин, хошь раз бывал на покосе? - нахмурился кузнец.
- Бывал и косил! - спокойно ответил Аносов.
Мастер разворошил черную бороду и пробурчал:
- Пойди попробуй, сделай лучше нашего!
- Вот я и хочу попробовать! - уверенно сказал Павел Петрович. - Да ты не обижайся. Кузнец ты хороший, силен, сметлив. Всё до тонкости перенял у деда, а думается мне, что надо и свое добавить.
- Добавишь - испортишь клинок, а за это не погладят по голове. Нет, сударь, так вернее!
Аносов взял у него изготовленную косу, долго вертел в руках, разглядывал, пробовал острие.
- Вот здесь надо лучше закалить. Острие должно быть тверже!
- Оно бы и надо так, да никто не знает, как это сробить! - согласился кузнец.
- А сробить надо! - взглянув в глаза кузнеца, сказал Аносов. - Вот поучусь у вас, может что и выйдет!
Мастер с недоверием взглянул на Павла Петровича.
- Что ж, попробуй, попробуй! - недовольно сказал он и взялся за молот. - А ну-ка, тряхнем по старинке!
Удар за ударом. Всё четко, размеренно, - и коса готова. Инженер долго еще приглядывался к работе кузнеца и что-то записывал в книжечку.
Солнце закатилось за горы, когда Павел Петрович вышел на речку Арсю и увидел Лушу. Она сидела на мостике, опустив босые ноги в холодную воду. Заметив Аносова, девушка вскочила и заторопилась навстречу:
- Когда обратно поедем, Павел Петрович?
- Хоть сейчас. Делать тут больше нечего! - устало ответил он.
- Можно и сейчас, - согласилась Луша. - Конек передохнул, и я искупалась.
- Едем! - твердо решил он и взял ее за руку. - Ах, Лушенька, сколько у нас еще старого, отжившего! Пора бы по-новому работать.
- Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!
Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:
- Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?
- Нет, Лушенька, - ласково отозвался он и обнял ее. - Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
- Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное мастерство!
Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора...
После поездки на Арсинский завод Павел Петрович доложил начальнику фабрики о своем намерении поставить опыты с косами. Тот с равнодушным видом выслушал Аносова и холодно отрезал:
- Не за свое дело взялись, сударь!
Раздражение его было понятно: он боялся новых затрат, излишних беспокойств и возможных неудач. Начальник хмуро закончил:
- И не говорите мне больше об этом. Слышите? Идите и выполняйте свои обязанности!
Он сидел перед Аносовым грузным каменным идолом - толстый, огромный, серый, с холодными глазами, безразличный ко всему. Павла Петровича распирал гнев. По его лицу пошли багровые пятна, губы задрожали. Хотелось наговорить дерзостей, но Аносов сдержался: учтиво поклонился и вышел из кабинета.
Не заходя домой, он отправился к Швецову; усталый, разбитый, осунувшийся, вошел в калитку, которую распахнула перед ним встревоженная Луша. Она взглянула на его побледневшее лицо и догадалась.
- Плохо, Павлушенька? - озабоченно спросила девушка.
- Ничего, ничего... Пустяки! - сбивчиво пробормотал он и прошел в горницу старика. Луша не могла уйти, стояла за перегородкой и с бьющимся сердцем слушала рассказ о разговоре Аносова с начальником фабрики.
Старик мрачно барабанил твердыми пальцами по столу.
- Вот видишь, милок, - наконец сказал он. - Вот оно, как дело обернулось. На добрую потребу жаль копеек, а иностранцам ни за что лобанчики жменями отсыпает! Видать, в своем отечестве пророком не будешь, Павел Петрович. Придется тебе, сударь, сократиться, выждать, - посоветовал старик.