- Господи! Благослови свершить святое дело!
Десять епископов - каждый со служкой, который нес серебряное ведерко со святой водой и мочальной кистью, - подошли к назначенным им клеткам и принялись окроплять их, повторяя: «Господи, благослови и помилуй!» Окропляли старательно, торжествуя свою полную победу над теми, кто намеревался лишить их властного, безнадзорного и сытого житья.
Дождавшись, когда епископы закончат освящение клеток, митрополит резко опустил крест, и чернецы сразу же начали разжигать костры. Дрова разгорались медленно, постепенно накаляя железные полы клеток. Многие из обреченных начали уже приплясывать, взвизгивая все жалостней, только Иван Волк Курицын и архиепископ не двигались, стояли твердо, намертво вцепившись руками в прутья клеток.
Брат Кассиана, клетка которого была установлена слева от архиепископской, заскулил жалостно, но Кассиан попросил его отечески заботливым тоном:
- Терпи. Не давай повода торжествовать нехристям. И тут Иван Волк, напрягши до предела голос, заговорил с молчаливой толпой:
- Люди! Православные! Вы видите зло, творимое теми, кого вы считаете святителями! Не верьте им! Они погрязли в разврате! Они утонули в роскоши! Они забыли заповеди Иисуса Христа, прожигая жизнь свою в пьянке и прелюбодеяниях!
У клетки тут же оказался толстомясый иеромонах, закричал зычным голосом:
- Изыди! Сатана! Изыди!
- Ты сам есть сатана! Изыди ты! Гореть тебе вечным огнем в аду за то, что лебезишь перед иеромонахами, погрязшими в грехах смертных! Господь не простит вас всех до единого! В аду ваши места! В аду!
Иеромонах и чернецы прилагали все усилия, чтобы скорее раздуть костер, и он разгорелся живей, накаляя пол до красна. Князь Андрей не сводил глаз с Ивана Волка Курицына, ступни которого начали пузыриться и далее дымить.
«Сейчас взвоет от боли. Не железный же он!» Иван Волк молчал, сцепив зубы и мертвой хваткой сжимая могучими руками прутья клетки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ивану Васильевичу полегчало. К нему не только вернулась память, он даже начал вставать с постели, однако ни в какие державные дела не собирался вмешиваться, может быть, не имея на то силы, может, решив специально приглядеться, ловко ли будет управляться с делами наследник престола. Царь не интересовался тем, какие за время его беспамятства события произошли не только в мире, в стране, в Москве, но даже в Кремле, в его Государевом Дворе. С сыновьями, которые теперь часто встречались с отцом, в основном вел разговоры о прошлом, и князь Андрей, имевший большое желание спросить у отца, причастен ли тот к казням на Лобном месте, так и не смог решиться на это, для него ответ на этот вопрос остался тайной. И все же сыновей удивило, что отец их, хотя и хворый, но царь, отмахнулся будто от назойливой мухи от вести о предательстве Казани. Молвил лишь со вздохом: - Напрасно я не поступил с ней как с Великим Новгородом, - и добавил, оборотись к старшему сыну: - Тебе, Василий, исправлять мою оплошность.
Великую ошибку совершил царь Иван Васильевич, желавший, как обычно, решить большую проблему малой кровью, а теперь польется она полноводным весенним паводком.
Дважды ходил царь Иван Васильевич походами наказывать Казань за разбойные набеги на восточные русские княжества. Первый поход окончился незадачей, зато второй принес великий успех: Казань сдалась, признав себя подданной Российского государства. Тут бы и посадить у обузданных соседей, особенно в самой Казани, своего наместника с сильной ратью, но великий князь не пошел на столь решительные меры, опасаясь скорее всего возмущения Орды, Турции и Крыма, с которыми у него сложились добрые отношения. Особенно дружественными были отношения с крымским ханом - тот с большой пользой помогал ему противостоять Литве и Польше.
Объединенного удара Россия могла и не сдюжить.
Еще одна причина удержала великого князя Ивана Васильевича от решительного шага: дух казанцев. Княжество молодое, во главе его стояли все было потерявшие после изгнания из Орды Улу-Мухаммеда, но сумевшие ратной доблестью добиться величия и богатства - смирятся ли они с ролью подданных хотя и великой державы? Вряд ли! Полезность единения с могучим соседом должна утвердиться в их сознании, а на это нужно время, и не малое. Вот и решился Иван Васильевич (как стало ясно позднее - ошибочно) на так называемый промежуточный шаг. Казнив свергнутого хана Алегама и отправив его жену Нурсалтан в Вологду в заточение, он посадил на ханство Мухаммед-Амина[45], которому в свое время спас жизнь.
Многие годы Мухаммед-Амин, который царя Ивана Васильевича называл не иначе как своим отцом, держал клятву верности, урезонивая строптивцев, требующих отпадения от России и похода на ее земли. Но вот по просьбе Крымского хана царь отпустил ханшу Нурсалтан в Казань, и та в соответствии с шариатом стала женой Мухаммед-Амина. Льстивыми ласками она добилась безраздельного влияния на мужа и, горя желанием отомстить за смерь казненного первого страстно любимого мужа, исподволь подготовила властолюбивого Мухаммед-Амина к измене. Поняв, что только клятва быть верным слугой своего спасителя сдерживает мужа, принуждает его к смиренности, Нурсалтан обзавелась сторонниками, ненавидящими Россию и желающими разбогатеть грабежом, их общие усилия принесли свои плоды. Особенно же на казанского хана подействовало известие о том, что русский царь смертельно болен и дни его сочтены: ведь если не станет того, кому дана клятва, то нет и нарушения клятвы. Да и вообще для мусульманина клятва, данная гяурам[46], не стоит ломанного дерхема.
Мухаммед-Амин знал, что Иван Васильевич, безмерно веря ему, не держит в приграничных городах даже малых отрядов, имея в них лишь городовых стражников. Поэтому хан посчитал, что его неожиданный поход будет иметь безусловный успех, и он решился.
- Готовьте поход, - приказал Мухаммед-Амин своим темникам и нойонам. - Трех-четырех туменов хватит. Пойдем поздней осенью. Неожиданно.
- Не снестись ли с ногаями?
- Не помешает. Но от них должно быть не более двух туменов. Пусть не возомнят о важности своей роли.
- Исполним, как повелеваете, великий хан великой Казани.
Вроде бы все уже ясно, осталось лишь приниматься за подготовку к походу, однако первый советник, пользуясь правом говорить в любое время, обратился к хану:
- Повремените, мой хан, закрывать совет, послушайте неразумное слово раба вашего. Возможно, оно пригодится вашим, великий хан, князьям, темникам и нойонам?
- Говори. Твои слова всегда полны мудрости.
- Семнадцать лет, мой хан, казанцы не имели свободного духа. Они привыкли считать себя зависимыми от Москвы, и даже вооружившись, не превратятся во львов, а так и останутся дворовыми собаками. Перед походом вам, мой хан, нужно взбодрить своих подданных.
Дайте им почувствовать себя вольными сыновьями великой Казани.
Князья и нойоны одобрительно закивали головами, поняв, к чему склоняет хана его первый советник. Верно понял недоговоренность советника и Мухаммед-Амин, но не поспешил с ответом. Долго колебался, не решаясь на столь гнусный шаг.
Молчание стало гнетущим. Первый советник открыл было рот, дабы продолжить убеждать своего повелителя, но хан поднял руку.
- Пусть будет по твоему совету. Перед походом развяжем руки казанцев, вдохновим их на угодные Аллаху свершения. Но предупреждаем: никаких действий до решительного дня не начинать, чтобы московский посол даже не заподозрил, что мы для него готовим.
- Без подготовки, великий хан, задуманного не совершить с должным размахом.
Ответил не Мухаммед-Амин, а его советник:
- Разве у вас на плечах арбузы? У каждого есть верные слуги. Много верных слуг. Вот их в нужный час выпустите на улицы. Так и поднесем мы факелы к пороховой бочке. Взметнутся вольнолюбивые души правоверных, даже хворые возьмут в руки ножи или сабли.
По совету ханши Нураултан, Мухаммед-Амин и своих придворных подготовил к грабежу. Отобранные несколько сот нукеров были предусмотрительно переодеты в одежды простолюдинов, но под рубашками - нагрудники, а под халатами - сабли.
Сигнал к началу погромов и резни подал муэдзин мечети. Призывая по установленному обычаю правоверных на утренний намаз, он по воле настоятеля мечети Кул-Шерифа добавил одну фразу: «Испросите всемилостивого благословения на джихад, да покарает разящая десница Аллаха неверных гяуров!» Сановники знали об этой условной фразе, и каждый из них, забыв о намазе, устремился к облюбованным заранее купеческим домам, к посольскому дворцу, лично возглавив взбудораженную толпу. Однако слуги знатных мурз не остановились только на грабеже, распоясавшись, они пустили в ход ножи и сабли, убивали всех подряд - стариков, женщин, малолетних детей. Пример же показали сами мурзы, поступившие вопреки воле хана, но по предварительному сговору меж собой. Чтобы не осталось у Мухаммеда-Амина пути к отступлению.
К концу дня, когда все, что можно разграбить, было разграблено и оказалось в татарских домах, когда сотни русских зарезаны были, тысячи пленены, загнаны в хлева и амбары, чтобы затем продать в рабство, Мухаммед-Амин спохватился и выразил недовольство своим дворовым слугам, своим князьям и нойонам.
- Вы отступили от нашей воли! По какому праву?! Разве мы разрешали убивать?!
Ответил за всех первый советник, подчеркнуто низко склонив голову и смиренно сложив руки на животе:
- Не вы ли, мой хан, отныне полный властелин свободной державы?! По вашей воле мы поднесли факелы к пороховой башне, и она взорвалась. А кто в состоянии противостоять взрыву? Да и стоит ли ждать гяуров? Правоверные не отступили от шариата. К тому же, из вчерашнего нищего, прозябавшего на подачках князя московского, вы, великий хан, за один день приобрели несметное богатство. Поглядите, что, мой повелитель, снесли в ваш дворец слуги ваши, мурзы, нойоны и князья. Они позаботились не о своем обогащении, но о вашем, чтобы было чем платить нукерам, собранным для похода на неверных.
Первый советник хорошо знал, сколь алчен Мухаммед-Амин, мечтавший о богатстве и вынужденный обуздывать свою страсть из-за чувства долга перед своим спасителем.
Хан любил и власть. Очень любил. Однако не решался сделать смелого шага. Теперь шаг был сделан.
Мухаммед-Амин поднялся с подушек, на которых возлежал, и вышел на крыльцо. Глаза хана вспыхнули гордой радостью: в самом центре дворцовой площади высилась гора золотых и серебряных изделий, связки соболиных, куньих, песцовых и лисьих шкурок; а на вершине этой горы гордо возвышалась связка из сорока чернобурок.
- Это только начало, мой хан, - подобострастно произнес советник. - К вашим ногам, великий хан, лягут богатства многих городов неверных. Тогда вы, став непобедимым, взойдете на трон Золотой Орды. Никто из чингизидов не посмеет заступить вам путь к нему. А Москва снова вынуждена будет платить дань. Такую дань, какую установите вы, великий хан Золотой Орды.
- Да будет так. Через два дня - поход! Недаром, однако, мудро замечено: бодливой козе бог рогов не дает. Возбужденные безнаказанным разбоем, возомнив о себе Аллах весть что, четыре тумена казанцев устроили торжественный смотр на Арском поле[47] на виду у ликующих жителей столицы ханства. Люди буквально облепили стены. Когда же тумены начали переправу через Волгу, горожане не только провожали нукеров всем миром, но многие по доброй воле брались за весла, вязали плоты.
Через пару дней казанские конные тумены пополнились парой конных туменов ногаев, которые тоже жаждали славы и богатства.
Грабеж начался уже на чувашской земле. Хотя темники[48], тысяцкие и даже некоторые из сотников пытались сдержать своих алчных подчиненных, но действовали вяло и поэтому без всякого заметного успеха. Когда же тумены вошли в русскую землю, запылали малые города и селения, в прах превращались погосты. Однако, как понимали темники и нойоны, это не принесет крупного успеха: они вели свои тумены большим походом, чтобы не просто разграбить мелкие городишки, погосты и села, а поживиться богатствами Нижнего Новгорода, Мурома, иных крупных приволжских и прикамских городов и, если Аллах соблаговолит, даже присоединить эти города к Казанскому ханству.
Чаяния эти высказал Мухаммеду-Амину его советник, но не в лоб, а с обычной своей уловкой:
- Великий хан, если вы встанете твердой ногой в Нижнем Новгороде, то сможете, разделив свои тумены, пройти по Оке до Мурома, по Волге - до Юрьева, а то и дальше. Тогда вашими станут несметные богатства. Если вы пожелаете, все эти земли возьмете под свою руку. Известно же вам, о великий, что ни в одном из приволжских и приокских городов нет крепкой охраны. Созовите совет темников и нойонов, велите собрать все свое войско в единый кулак и взять Нижний Новгород.
- Как всегда, твой совет мудрый и ко времени.
Темники и нойоны, поняв настроение хана, высказались все до одного за взятие главного русского города на Волге, а более угодливые даже посоветовали хану без промедления присоединить Нижний Новгород к Казанскому ханству. Тогда, по их рассуждению, никогда больше ни мордва с чувашами, ни даже эрзя не повернут головы к московскому князю.
Многие почти слово в слово повторяли предложенное первым советником:
- Станет вашим улусом Нижний Новгород, великий хан, и вам откроется путь и по Оке, и по Волге. Ваша сабля будет занесена даже над Владимиром. Вот тогда Москва встанет на колени перед вами, великий из великих! Она признает себя в подданстве могучей Казани! Тогда Золотая Орда вынуждена будет позвать вас, могущественного, на свой трон!
У Муххамеда-Амина дух захватило от заманчивого будущего. Недолго раздумывая, он повелел твердо:
- Возьмем город гяуров. Сразу. Без осады.
Решение, в общем-то, с тактической точки, зрения верное. Нижний Новгород действительно не имел надежной охраны - сведения у казанцев были совершенно точные - только малая городовая стража, да сотня, охранявшая пленных литовцев. Никто бы не осудил Хабара-Симского[49], оставь он город, вывезя из него казну и дав возможность людишкам укрыться в лесных дебрях. Но воевода рассудил иначе: стоять насмерть. Стены довольно крепкие и высокие, а горожане, если не имеют желания быть либо посеченными, либо отправленными на невольничий рынок, возьмут в руки мечи, шестоперы и боевые топоры. Благо в запасе их было изрядно, как и кольчуг, щитов и шеломов. И еще осенило Хабара- Симского: выпустить литовских узников, а их более трехсот, пообещав им вольное возвращение на родину, если они проявят твердость и город удастся отстоять. Он так и сказал им:
- Встаньте плечом к плечу с новгородцами. Ваша свобода в ваших руках.
Пленники, посоветовавшись между собой, определили для переговоров с воеводой самого уважаемого воина.
- Мы понимаем: твоего, воевода, слова не достаточно, оно не окончательное. Только ваш великий князь может отпустить нас в наши дома, но мы также понимаем, что если казанцы возьмут крепость, они непременно отвезут нас в Астрахань на продажу в рабство. Выходит, у нас маленький выбор. Но у нас есть вопросы.
- Как величать тебя, воин?
- Лукас.
- Лука, значит. Так спрашивай, Лука, что хочешь.
- Имеет ли воевода затинные пищали[50] и рушницы[51]?
- Да.
- Сколько?
- Пушек - дюжина. Пушкарей всего двое. Для сохранности. Рушниц хватит почти всем, кто ловок в стрельбе из них.
- Мы все крепко держим в руках рушницы. Найдутся среди нас и добрые пушкари.
- Тогда по рукам?
- Да.
Ладони вчерашних врагов - возможно, и будущих - плотно сжались в единый твердый кулак.