Станислав Кишка, глава Смоленского воеводства, не вставая, резко возразил:
- Я не смогу привести так много ратников. Смоленск ослаблять настолько нельзя…
Глинский едва сдержал себя, сказал все же со строгостью:
- Сейчас же шли гонцов к воеводе Сабурову, чтобы высылал требуемое число ратников. С лучшими тысячниками во главе. Первым воеводой над ними пусть идет сам или поставит кого-либо по своему усмотрению. - Сделав малую паузу, продолжил: - Здесь, Станислав Петрович, не сейм, где можно рядиться. Сегодня - война! Любое неповиновение посчитаю изменой Речи Посполитой! А это вам, воеводы паны, известно к чему приводит. - Смягчив тон, добавил: - Обещаю впредь советоваться с вами*, если в чем-либо стану сомневаться. Будет так. И только так.
Однако больше он не собирал воевод на общий совет. Распоряжения его были четки и разумны, никто не мог ничего ему подсказать, а пререкаться побаивались: вдруг и в самом деле обвинит в измене и велит оковать и бросить в темницу.
Войско собиралось дружно, и вот уже Михаил Глинский объявил день выхода королевской гвардии, следом за которой пойдут остальные полки. Многие считали, что не следует выходить в поле на встречный бой, а надо, собрав все силы в Лиде, отбить штурм, обескровить крымцев основательно и лишь затем нанести контрудар, однако своего мнения самому Глинскому не высказывали. Князь знал о разговорах воевод, но не собирался менять намеченный план, не имел и желания объясняться со сторонниками обороны города.
«Мне вручена власть. Мне вручено войско. Мне видней, как поступать, чтобы разгромить врага в пух и прах».
Что не устраивало князя Глинского, так это поведение ясновельможных панов. Они не осмеливались ему перечить, каждый вызвал в Лиду требуемое количество ратников, но ни один из ясновельможных даже не подумал выступить в поход вместе со своими дружинами, каждый нашел какую-либо уважительную причину, чтобы покинуть Лиду вслед за королем.
Живо откликнулись только южные и юго-восточные воеводства. Чувствуя приближающуюся грозу, опытнейшие воеводы встали во главе посылаемой в Лиду рати. А вот Литовское великое княжество, где господствовал Сигизмунд[78], брат Александра, отсиживалось, будто Литве не грозила никакая беда. Ну, а братья-поляки? Они сами с усами.
Князь Глинский продиктовал уже грозное послание Сигизмунду, но отсылать передумал: вполне хватало ратников и без литовского полка.
Королевскую гвардию и остальные полки, какие выступили через день, провожали горожане с грустью и малой надеждой на решительный успех: много горя видел уже этот город, не единожды осаждаемый крымцами. Такое отношение не очень-то расстраивало Глинского, ибо он не только уже знал полную численность (не два, а четыре тумена) крымского войска, намерения царевичей, но и то, какие меры противопоставит им, чтобы победить.
Судя по первым разбойным шагам, крымцы не собирались брать штурмом Слуцк. Они лишь оставили у его стен несколько тысяч нукеров даже не во главе с темником, а с одним из тысяцких. Тумены же разделились на два крыла: Бармаш-Гирей, взяв два тумена, пошел вниз по реке Случе на Припять, грабя и хватая полон. Из докладов лазутчиков явствовало, что крымцы не отправляют награбленное и полон к своим караванам верблюдов и вьючных лошадей, которые обычно ожидают добычу на границе Степи, а эти сведения позволили князю сделать вывод о том, что, раз крымцы не позаботились о караванах для переправки добычи, они, стало быть, не имеют цели идти глубоко в польско-литовские земли.
Кроме того, раз награбленное и полон они держат при себе, то, значит, с каждым днем тумены становятся менее подвижными, и его полки легко могут опережать их, перехватывая по пути на Лиду, если все же крымцы направятся туда. Сделав такой вывод, князь Михаил не посчитал нужным делиться своими соображениями с воеводами: пусть считают налет крымцев большим походом на Вильно или даже на Краков.
Второе крыло (тоже два тумена) поползло по берегам Шуры на Неман. Награбленное и полон крымцы также оставляли при себе. Выходило, что и это крыло не собирается идти на Вильно. Да и Лиду не заденут. Глинский посчитал, что скорее всего их путь таков: Клецк, Барановичи, может быть, даже Мосты, а оттуда - на юг, на соединение с царевичем Бармашем для совместного возвращения в Степь и за Перекоп, в случае погони так легче отбивать захваченное в походе.
«По частям стану их бить. Если крымцы даже узнают о выходе моего войска, они не успеют соединиться. Одно нужно для успеха - быстрый марш…»
Собрав воевод, Глинский решил слукавить:
- Два тумена идут на Лиду и Вильно, а если захватят их, то и на Краков. Такой вывод мой по наблюдениям лазутчиков. Два других тумена двигаются на Припять. Идем спешным маршем на Клецк. Нам предстоит во что бы то ни стало успеть дать бой до соединения крымцев в один кулак. Сорок тысяч трудненько будет нам одолеть, а двадцать - вполне посильны.
Воевода Домбровский предложил выслать заслоны в верховье Бобрика, Цны и Лони, чтобы задержать тумены царевича Бармаша, если тот поспешит на помощь своему брату, и князь Глинский поблагодарил за разумный совет:
- Засады поведешь ты. Тебе и расставлять их. Разбив Вату-Гирея, мы поспешим к тебе. Облюбуй места для встречного боя из засад.
- Исполню, воевода.
Поморщился князь Глинский, что назван не паном-правителем, а всего лишь воеводой, но не посчитал нужным упрекать разумного советника.
«Возвращусь со щитом, тогда все признают во мне правителя. Я сумею так поставить дело, что сейм изберет меня королем».
Ох, как сладостны подобные мечты и надежды. Они дают силу, понуждают действовать стремительно и дерзко.
До Клецка менее двухсот верст. Дорога торная. По ней и огненный наряд[79] везти любо-дорого, и обоз посошный[80] с провиантом и гуляй-городом[81] не обузный. Особенно хороша дорога до Барановичей, а оттуда до Клецка - рукой подать. Перед Клецком же надо приостановиться, чтобы оглядеться и определить, как бой вести.
За два дневных перехода войско подошло к Барановичам. Князю Михаилу очень хотелось с рассветом двигаться дальше, но он видел, как устали кони, но особенно пешие жолнеры. Когда лазутчики, которых Глинский посылал вперед десятками, известили, что под Клецком не появились даже передовые крымские отряды, а город готов отбиться от нападения, обещая самое малое на пару дней задержать тумены, если даже они начнут обходить город, главный воевода объявил дневку. Можно использовать это время с большой пользой. Крымцы, разведав о подходе польско-литовского войска, остановят грабеж, начнут собирать тумены воедино, пошлют гонцов и ко второму крылу, призвать его к себе на подмогу. Не до грабежа станет и тем туменам. На первый взгляд, вроде бы решение принял главный воевода не весьма разумное, ведь бить врага лучше всего, когда он разрознен, многие воеводы не поняли его мудрости, а иные даже осмелились настойчиво советовать двигаться дальше так же споро, как шли до Барановичей.
- Не решает ли исход дела неожиданность? - задавали вопрос первые воеводы полков и сами же отвечали: - Неожиданность всегда приводит к успеху.
- Верно, но не на этот раз, - снизошел Михаил Глинский до объяснения. - Сколько у Бату-Гирея нойонов? Двадцать тысяч. Нас почти вдвое больше. Сколько сейчас у царевича под рукой? Один тумен. Даже меньше. Остальные грабят и жгут фольварки[82] и малые поселения. Легко разбив царевича, мы вынуждены буем гоняться за этими грабителями, а они ловки в засадах. Измотают нас. Когда же подойдут тумены Бармаша, татары смогут даже пойти на нас. Поэтому я решил навязывать бой только тогда, когда соберутся оба тумена Бату-Гирея. Навяжу выгодный для нас бой. Мы, разгромив царевича, выступим навстречу идущим на помощь. Времени у нас для этого вполне достаточно. Царевич подойдет к нашим засадам, вставшим на его пути, е раньше чем через пять-шесть дней. Вот мы и должны управиться за это время. Я послал пятерых лазутчиков о главе со шляхтичем с таким расчетом, чтобы их схватили.
- На верную мучительную смерть? Без их на то согласия?!
- Да. Вы жалеете пятерых, не жалея тысяч. Воеводы как в рот воды набрали, сидели нахмурившиеся. Всех обескуражило такое неприкрытое пренебрежение к жизни жолнеров и особенно шляхтича.
Так бывает часто. Человек, наделенный правом вести в бой подчиненных, знает, что не все вернутся из сечи Живыми и здоровыми, но он не задумывается всерьез над этим, ибо выполняет свой долг. Человека же, пославшего на верную смерть людей, да еще без их доброй воли на то, обманом, чтобы наверняка они оказались схваченными, а не сказали под пытками ничего лишнешго воеводы вполне могли осуждать. Они и осуждали князя. Осуждали, но помалкивали.
На следующий день - переход к Клецку. Там лазутчики ждут главного воеводу. Лишь одной пятерки нет.
«Стало быть, схвачены!» - удовлетворенно думает князь Глинский и велит стремянному:
- Зови лазутчиков. Да не всех вместе, а по одному. Девять лазутных пятерок возглавляли шляхтичи.
Всех выслушал главный воевода. Долго оставался он один на один со своими думами, размышлял о предстоящем сражении. И только после этого велел звать воевод ополчений, шляхты, огненного наряда и голову посохи.
- Как я выяснил, крымцы встали станом между речками Ланью и Цепрой, притоком Случа. Место для них, как они считают, удобное. Речки близко друг от друга, и сеча развернется на узком пространстве. Мы, таким образом, лишаемся нашего преимущества в численности, ибо не сможем развернуться во всю мощь, использовать обходные маневры. Успех в таком случае маловероятен. Хочу послушать вашего совета, паны-воеводы.
- Нужен удар с тыла.
- Ради бережения нужно ставить гуляй-город. Было бы куда отступить, если лихо станет.
- Удар с боков. От Лани и Цепры. Цепру можно одолеть, не слезая с коней, река эта сонна и малоподвижна, на перекатах человеку чуть выше колен.
- Что же, Панове, разумные советы, - сказал князь и обратился к начальнику посохи: - Вагенбург в долине за пару верст от ставки царевича Бату-Гирея. Ставь гуляй, чтобы не виден был татарам, не только ради укрытия в случае неудачи он нужен. Сделаем так: выманим на него крымцев ложным отступлением и огненным нарядом - в упор. Удары с боков готовить явно. Посохе на виду у татар вязать плоты, но где-нибудь поодаль надо отыскать переправы, особенно через Цепру, и там сосредоточить силы для удара со спины.
- Можно посохе делать вид, что наводят мосты.
- Наводить мосты? Прекрасная мысль. Но ни в коем случае не делать вид - не нужно считать врага глупым - по-настоящему наводить! Для охраны посохи выделить по тысяче жолнеров с рушницами, еще и по яти пушек. Вот тогда - поверят без всякого сомнения. А вот удар с тыла следует готовить в полной тайне. Зайти за Цепру у ее истока, спускаться же вниз, огородив себя разъездами, чтобы не смогли сквозь них просочиться крымские лазутчики, и, почти спустившись к луче, переправиться там через Цепру. На все действия - сутки. Подойти как можно ближе к стану царевича, но ни в коем случае не открывать себя. Напасть без промедления, когда начнется стрельба из Вагенбурга. Три тысячи шляхтичей пойдут для удара с тыла. Поведет их пан Замойский-младший.
С рассветом пятидесятитысячное войско подошло к крымскому стану. Поляки построились квадратами: по бокам конница, а между квадратами - пушки. Крымцы же ждали ляхов и стояли в боевых порядках. Их кони, привыкшие к стремительным сечам, нетерпеливо копытили землю, ожидая, когда всадники подберут поводья.
Ждут противники, кто первым начнет движение. Перекидываются оскорбительными репликами. У пушкарей в руках факелы, порох на полках. Вот сейчас из-за спины стоявших в боевом порядке татар появятся лучники и, вертя чертово колесо, примутся осыпать стрелами стройные квадраты ляхов, неся им смерть. Тогда и начнется главная работа для пушкарей.
Но что это? Крымцы заволновались. Часть их отделилась, понеслась к речкам.
«Хорошо сработано! - торжествовал главный воевода князь Михаил Глинский, - клюнули татары!»
Если прислушаться, то можно было уловить стук топоров посохи, доносившийся от мест, где шла подготовка к наведению наплавных мостов через Лань и Цепру. вот донеслись оттуда и первые пушечные выстрелы, завязывались стычки. Стало быть, вынужден будет царевич отрядить к местам строящихся мостов часть нукеров, а это именно то, что нужно.
Действительно, ускакали нукеры поспешно.
«Что же, пора!» - определил главный воевода и повелел сигнальщику:
- Давай сигнал!
Жахнули пушки. Еще раз. Еще и еще. И вот уже рванулась вперед конная шляхта, на заметно прореженные пушечной дробью первые ряды нукеров. Туча стрел полетела навстречу атакующим, но она не смогла сдержать лихих шляхтичей. Не остановили их и пики: прорубились сквозь густую смертоносную щетину играючи и вклинились в боевые порядки крымцев. А тут и пешие жолнеры подоспели. У пешцев своя манера биться с татарской конницей: щит от удара саблей, мечом же - коню в бок или по ногам. Всадник не успевает выпрастать ноги из стремени, как его уже настигает смертоносный удар.
Однако крымцы тоже не лыком шиты. Ловки они в сечах. Очень ловки. Крутятся, как волчки, а от ударов кривых сабель не всегда можно успеть закрыться щитом. Полилась кровь христианская и мусульманская. Падают буйные головы на помятую донельзя траву.
На переправах меж тем продолжают палить пушки. Крымцы не перебираются через реку, чтобы напасть на плотников и их охрану, только стрелы пускают, если стрелы долетают, то бьют довольно метко. Для того и пушки палят, чтобы подальше держать татарских лучников. И все же медленно идет работа у посохи, все еще не готовы наплавные мосты. Татар это устраивает, но устраивает и польских ратников. Хорошо знает свое обманное дело и посоха. Плотники стараются, понимая, что их труд не стоит выеденного яйца. Вяжут и плоты, тоже показно спеша. Впрочем, эта работа не бесполезна. Когда ударят пушки из гуляя, часть конников начнет переправу через речки, обозначая именно на этих местах главное направление боковых ударов, основные же силы в это время переберутся через реки без помех, сметут тех, кто встречает стрелами плоты, и наметом[83] понесутся на ворогов.
Уже долго длится сеча, и все также ожесточенно рубятся нукеры со шляхтой и жолнерами, но разве ляхи не столь ловки и упорны? Никто никого одолеть не в состоянии. Так можно до вечера лить кровь друг друга, если военачальники не придумают какой-либо хитрости.
Князь Глинский не спешит. Не о гибнущих в рукопашной схватке дума его (сеча без жертв не бывает), а о том, как бы не прозевать нужного момента, чтобы отступить слаженно, не вызвав подозрения у крымцев.
Первым делает ход Бату-Гирей: чтобы переломить бой, пускает в сечу половину своей личной гвардии. На какое-то время это ему удается: попятились ляхи без сигнала.
«Пора!» - решает Глинский.
Ударил набат, зашлись гудки, вроде бы для подбадривания жолнеров и шляхтичей, но и те, и другие знали, чего ради звучат они - попятились в центре, следом фланги начали отступление.
Крымцы на седьмом небе. Вот она - победа! Еще нажим, и побегут в панике ляхи. Секи их, аркань в полон. Вату-Гирей пустил в бой еще часть личной гвардии, оставив при себе лишь сотни три.
«Молодчина! - мысленно похвалил царевича Глинский. - Теперь твой конец не за горами!»
И в самом деле движение у переправ через Лань и Цепру тоже вроде бы оживилось: посоха подтаскивает плоты, шляхтичи заводят на них коней, вот уже воткнуты в Дно шесты. Пушки палят, не подпуская близко лучников, но те напирают, похоже, встретят на берегу саблями переправляющихся, не дадут спокойно вывести коней на сушу. В это самое время ухнул залп пушек из гуляй-города, шляхтичи, таившиеся ниже переправ на удобных бродах, перемахнули речки и понеслись вдоль берега, сминая растерявшихся от неожиданности крымцев.
Оставив малые силы для охраны побросавших сабли татар, шляхтичи поскакали вдоль берегов, выходя во фланг пока еще сопротивляющимся крымцам. И хотя этот удар был стремительным и дерзким, но не решил окончательно исход боя. Крымцы еще сопротивлялись. Вот в тылу у них послышался гул приближающейся конницы, который стремительно нарастал. Вот уже слышны крики командиров: