Краски потемнели от времени, лишь березовая роща блистала белизной и свежестью. На этой картине Кирилл чаще всего останавливал свой взгляд. И замечал, что настроение становится лучше, будто он глотнул свежего полевого ветра с запахом трав и молодого березового листа. Лишь об одном он сожалел, глядя на картину, - это о коршуне, которого художник позабыл изобразить над рощей... Путешествуя вместе с друзьями по Псковщине, он видел в солнечный полдень над березовыми рощами этих величественных птиц, безмолвно парящих в прозрачном с голубизной небе...
На третьей картине - портрет усатого, толстого, веселого человека с расстегнутым воротом и явно под хмельком. Это самое ценное полотно, оно написано самим Франсом Гальсом.
Над ковром особняком висела еще одна картина в тяжелой позолоченной раме. Она была самая большая и с раннего детства не нравилась Кириллу, хотя мать очень ценила эту картину. На холсте была изображена вакханалия в девственном лесу: полуобнаженные мужчины и Рубенсовой дородности женщины пировали на цветущей поляне. Они сидели в обнимку на коврах с серебряными чашами в руках, на вертелах жарились бараны, зайцы, фазаны. Вдали краснолицые виночерпии прямо из бочек черпали серебряными ковшами густое и красное как кровь вино. В центре группы седобородый вельможа с юной красавицей на коленях. Запрокинув голову и прижимаясь к господину, красотка с обещающей улыбкой смотрит на юного пажа, прислонившегося к толстому дереву. У юноши вьющиеся кудри и горящий взор.
Высоко над пирующими, в гуще ветвей, притаился обнаженный маленький кудрявый охотник с луком. За спиной у него золотистые крылья, тетива туго натянута, вот-вот свистнет золотая стрела и насквозь пронзит сердце кого-нибудь из пирующих. На розовых губах Купидона лукавая улыбка, через плечо на перевязи колчан со стрелами. Стрел много, на всех хватит...
Днем картина прячется в полусумраке комнаты и деталей не разобрать, а вечером, когда зажигается люстра, полотно оживает, приобретает колорит, а маленький стрелок из лука вдруг неожиданно выступает на первый план.
Если знакомые и заводили разговор о картинах, то лишь о первых трех, это же полотно, будто сговорившись, все обходили молчанием, хотя и подолгу стояли перед ним.
И еще была одна особенность у картины: если встать под включенной люстрой, то казалось, что маленький стрелок из лука целится именно в того, кто смотрит на картину. И в бесовских глазах его вспыхивали зловещие блики.
Картина притягивала Кирилла и одновременно отталкивала. Наверное, написал ее все-таки очень талантливый художник, придав всему пиршеству на поляне нечто демоническое.
В эту квартиру со старинной мебелью, кожаными корешками книг на полках, прекрасными картинами врывалось и новое, современное - это стереофонический магнитофон с колонками и проигрыватель. Кирилл собирал пластинки с классической музыкой, а на магнитофоне прокручивал легкую музыку. У него накопилось много пластинок и кассет с самыми разнообразными записями. Первое время, когда он всерьез увлекся современной музыкой, в основном группами типа Битлсов, частенько бегал по комиссионным магазинам и доставал там кассеты с записями (сам он не записывал), а потом остыл и теперь лишь при случае приобретал новые пластинки или кассеты.
Большая комната была метров двадцать пять, а маленькая смежная - всего шесть. Не комната, а чулан.
В маленькой комнате у окна стоял полированный малогабаритный письменный стол и кресло, у противоположной стены низкая деревянная кровать, над ней несколько книжных секций, вот, пожалуй, и все убранство кабинета, если не считать несколько старинных гравюр.
Кухня была небольшая, тесная, но Кирилл любил там читать и даже иногда работал за резным с мраморной доской деревянным столом, вплотную притиснутым к высокому окну. И шум ему не мешал. Эта привычка заниматься на кухне осталась у него со школьной скамьи. Когда-то за этим самым столом, который никогда не накрывался скатертью, он готовил уроки. Кое- где в сероватый мрамор намертво въелись чернильные пятна.
Кирилл лежал с еженедельником "За рубежом" на широкой тахте в большой комнате, когда на журнальном столике зазвонил телефон. Помедлив, он протянул руку и взял трубку.
- Не хочешь со мной проветриться? - услышал он голос Вадима Вронского.
Кирилл взглянул на часы: без пятнадцати девять. Все понятно, Вадим сегодня дежурит в управлении и едет на очередное происшествие. Когда время позволяло и было по пути, он брал с собой в оперативную машину Кирилла. Майор Вронский почему-то был уверен, что у его друга талант детективного писателя. Как-то в шутку сказал, что если его можно считать Шерлок Холмсом, то Кирилл - типичный доктор Ватсон.
Дело в том, что Кирилл иногда выступал в печати с очерками и статьями, а его карьера "детектива" началась с того самого времени, когда он, поддавшись уговорам Вадима, написал большой очерк об одной сложной операции по ликвидации банды, занимавшейся угоном личных автомашин. Кирилл с удовольствием принял участие в этой операции, тем более что был весьма заинтересованным лицом: у него дважды угоняли "Жигули".
Кирилл и сейчас без колебаний согласился. Он-то знал, что такое "проветриться" с Вадимом. Черт с ним, не выспится, зато впечатлений будет предостаточно.
- Когда выходить?
- Через пять минут, - ответил Вадим, и по его голосу Кирилл понял, что тот улыбается в трубку.
Когда он, на ходу дожевывая бутерброд с сыром и маслом, спустился по широкой каменной лестнице с деревянными перилами с третьего этажа, у соседнего дома ждала его знакомая "Волга" с двумя или тремя антеннами. Вадим никогда не останавливался у парадной. А звонил он прямо из машины, и как это делается, Кирилл никак не мог понять.
Кирилл забрался в машину, где для него было оставлено место, поздоровался. Кроме Вадима, сидящего рядом с шофером, в машине было еще двое. В одном из них он узнал старшего лейтенанта Сашу Тихонова, с которым уже не раз встречался, второго увидел впервые.
Вадим не имел привычки представлять своих сотрудников, знакомство происходило потом, в процессе работы. Поэтому Кирилл, бросив взгляд на невозмутимо сидящего рядом незнакомца, кивнул ему и повернулся к Вадиму.
- Мне Иванов звонил, - сообщил он. - Вроде бы хочет снимать новый телефильм. Говорил, что сценарий ему понравился. Фильм о чистой поэтической любви.
- Известный женоненавистник будет ставить фильм о чистой поэтической любви. Чудеса, да и только! - усмехнулся Вронский.
- Он же не Штраус, который мог творить только влюбленный, - заметил Кирилл. - Я рад за него, а то он совсем захирел.
"Волга" мчалась по улицам города в сторону Невской лавры. Миновав ее, повернула направо и понеслась по проспекту Обуховской обороны. Было еще светло, и над неспокойной Невой плыли низкие серые облака, доносились гудки буксиров, крики чаек. Уличные деревья еще были зелеными, но осень уже кое-где выборочно позолотила листья. Дождя не было, однако асфальт мокро блестел. Очевидно, по улице прошлась поливо-моечная машина.
"Волга" свернула на проспект Елизарова, нырнула в тихий проулок и остановилась напротив невысокого четырехэтажного дома, почти полностью спрятавшегося в тени высоких тополей. У одного из подъездов толпились возбужденные жильцы, среди них выделялась высокая фигура милиционера. Впереди них стояла желтая оперативная машина с включенной синей лампочкой на крыше.
Вадим снял трубку и коротко что-то сказал, Кирилл толком не расслышал. Они быстро выбрались из машины, старшина, увидев их, отдал честь и вопросительно посмотрел на Вронского в форме майора милиции. Раздвигая любопытных, они прошли в подъезд и поднялись по узкой лестнице на третий этаж. Там тоже стоял милиционер. Он козырнул майору и предупредительно распахнул обитую коричневым дерматином дверь.
В квартире заканчивали свою работу криминалисты. Врач судебно-медицинской экспертизы сидел за столом и составлял заключение. Одновременно со вспышкой щелкал затвор фотоаппарата в руках эксперта. А на разобранном диване-кровати отрешенно лежала совсем юная девушка с заостренными красивыми чертами белого лица. Глаза у нее были закрыты, будто она только что уснула, рот чуть-чуть приоткрыт. Но в этой гипсовой неподвижности ее фигуры и лица, еще более подчеркиваемой оживлением спокойно работающих экспертов, притаилась смерть.
Оторвавшись от бумаг, врач взглянул на Вадима и коротко констатировал:
- Смерть наступила примерно в девятнадцать часов от большой дозы сильнодействующего снотворного.
Кирилл машинально взглянул на часы: еще два с половиной часа назад эта красивая девушка была жива... Только сейчас из соседней комнаты донеслись до него приглушенные рыдания. Стоя на коленях на полу и уткнувшись лицом в сиденье кресла, плакала, судя по фигуре, еще довольно молодая женщина. Пепельные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, креслу. Больше из родственников никого в квартире не было.
Поймав вопросительный взгляд Кирилла, Вадим подозвал его к столу и глазами показал на чистую раскрытую тетрадь. Крупно и размашисто на листе в клетку было написано: "Том..." И двумя чертами зачеркнуто. Ниже: "В смерти моей прошу никого не винить". И все, больше ни строки, не было даже подписи.
Кирилл знал, что ни до чего нельзя дотрагиваться, отпечатки пальцев и все такое, но желание взять в руки эту толстую тетрадь в коричневой клеенчатой обложке было очень сильным. Казалось, что там внутри что-то существенно важное скрывается, сама тайна...
- Ну что ты скажешь? - негромко спросил Вадим, рассматривая труп девушки.
- Том... это, вероятно, имя подруги? Тамары? - взглянул на него Кирилл.
-Все может быть, - неопределенно ответил Вадим и, нагнувшись, поднял с пола двухкопеечную монету, Кирилл подумал, что он тоже приобщит ее к вещественным уликам, но тот небрежно положил монету на край стола.
- Пока ясно одно, товарищ майор, - вмешался тот самый незнакомый офицер, который сидел в машине рядом с Кириллом. - Самоубийство.
К ним подошел старший лейтенант Тихонов. Кирилл не прислушивался к их разговору, он все смотрел на юную девушку, которая больше никогда не увидит солнца, и думал, что привело ее к самоубийству. Какая жизненная катастрофа обрушилась на эти худенькие девичьи плечи?.. Не сразу она решилась на это. "Том...", по-видимому, хотела что-то написать подруге, но и этого не сделала. Почему? Она и сейчас еще красива, а была настоящей красавицей. На вид ей лет девятнадцать. Наверное, надо, как Кирилл, разменять четвертый десяток, чтобы научиться ценить жизнь, любить ее. Глупая, прошел бы месяц, два, год, и все ее неприятности, приведшие к столь необдуманному поступку, потом показались бы ей не стоящими внимания. А еще через некоторое время и вообще бы забылись. Время лечит все, а она, очевидно, была нетерпелива. Не захотела ждать, поторопила время...
Рыдания в соседней комнате стали громче. Женщина приподняла от кресла багровое измятое лицо, скользнула по Кириллу невидящим взглядом и, с хрипом всхлипнув, снова упала грудью на кресло. Даже обезображенное горем лицо ее было миловидным.
Кирилл подошел к Вадиму и, сославшись на духоту, вышел из квартиры. Он не мог больше здесь оставаться, почему-то у него возникло чувство вины. Казалось, мертвая девушка со строгим белым лицом в чем-то его укоряла. Он уже пожалел, что приехал сюда.
На лестничной площадке толпились соседи. Двери многих квартир были приотворены. Спускаясь по лестнице, Кирилл слышал их возбужденные голоса.
На улице народу было меньше. Не видно и оперативной машины. Кирилл отступил с тротуара, пропуская "скорую помощь". Бежевая "Волга" с красными крестами осторожно пробиралась по засыпанной листьями дороге к подъезду. "Надо было сказать Вадиму, что я ушел, - подумал Кирилл. - Ладно, попозже позвоню..."
Он дошел до станции метро, спустился по эскалатору вниз и сел в поезд. И только когда двери сомкнулись, сообразил, что едет не в ту сторону...
Кирилл правил статью научного сотрудника музея деревянного зодчества Кижи, когда пришел Землянский. Под мышкой у него сиреневая папка с аккуратно завязанными белыми шнурками. Он был невысокий, округлый, с намечающимся брюшком. Михаил Львович Землянский работал в этом же институте и занимался фольклором народов Севера. Однако в командировки ездить не любил и даже летом сидел в городе. Якобы в шутку он утверждал, что теоретику незачем в глухих таежных деревнях кормить комаров, теоретик должен обрабатывать собранные коллегами материалы в тиши кабинета. Но иногда Галактика буквально прогонял его в командировку. Вооружившись магнитофоном, кассетами, фотоаппаратом, Землянский со вздохом и сетованиями на начальство отправлялся в поход...
Каждый год Землянский публиковал в ежегоднике какую-нибудь статью, в этом смысле он был всеядный и мог написать на любую тему: о Хохломе, о прикладном искусстве, о древней соборной архитектуре, о деревянном зодчестве. Кирилл скрепя сердце сдавал эти статьи в набор, все они грешили схематизмом и компилятивностью. И вместе с тем пером он владел. Возвращаясь из командировки, он приносил статьи, совсем по-другому написанные - живо, интересно, иногда даже встречались оригинальные мысли и суждения.
- Кириллу Михайловичу мое нижайшее почтение, - с порога заулыбался Землянский. - Не слышали частушку: хороши вечера на Оби?.. - и, заранее посмеиваясь, с чувством продекламировал пошлый текст. Михаил Львович собирал такого сорта частушки и с удовольствием исполнял их перед сотрудниками института.
Кирилл покосился на папку:
- Хотите предложить мне эти шедевры в альманах?
Землянский негромко хохотнул, оценив юмор собеседника, и, бережно положив папку на краешек стола, солидно заметил:
- Илья Ларионович рекомендовал... Желательно, чтобы статья попала в ежегодник, который выходит в будущем году.
- Он уже полностью собран, - ответил Кирилл. - Нет места.
- Надо что-либо выбросить, а это... - он ткнул пальцем в папку, - поставить.
- У меня есть идея, - улыбнулся про себя Кирилл. - Снять вашу нудную статью о ломоносовском фарфоре и вместо нее поставить этот материал.
Михаил Львович снова негромко посмеялся, отдавая должное шутке, однако лицо его стало озадаченным, как бы и впрямь такое не произошло... Но и не выполнить поручение своего начальника он не мог. Землянский благоговел перед руководством института, а Илья Ларионович Залогин был заведующим отделом.
- О чем хоть статья-то? - спросил Кирилл.
- Я не читал... - сказал Землянский и стал развязывать шнурки. - Илья Ларионович попросил, я и принес.
- Вы что, по совместительству курьер? - грубовато спросил Кирилл.
Землянский, нагнув голову, возился со шнурками, но было видно, что он расстроился. Развязав папку и мельком взглянув на первый титульный лист, он молча протянул ее Кириллу.
- "Раскопки в древнем Новгороде", - вслух прочел тот. - Мы уже писали об этом. Два года назад... - Кирилл перевел взгляд на книжный шкаф, где на верхней полке в ряд стояли внушительные тома ежегодника.
- Илья Ларионович сказал...
- Пусть Илья Ларионович говорит что угодно, - сердито перебил Кирилл, - но статья о новгородских раскопках в этом номере не пойдет.
- Так и передать ему? - Землянский хотел было взять со стола папку, но Кирилл положил на нее ладонь.
- Я прочту и сам передам, - сказал он.
Михаил Львович пожал плечами, мол, дело хозяйское, и направился к двери.
- Скажите, Землянский, почему вы так боитесь начальства? - глядя на его округлую, обтянутую мятым кожаным пиджаком спину, насмешливо спросил Кирилл.
Тот, будто на месте споткнувшись, остановился, медленно повернулся и, взглянув Кириллу в глаза, спокойно проговорил:
- В отличие от вас, дорогой коллега, я своей работой дорожу... - и, сделав внушительную паузу, присовокупил: - А также своим спокойствием... Можете считать это мещанством.
- Это не мещанство, - заметил Кирилл. - Это обыкновенная трусость плюс неуверенность в самом себе.
- Думайте, как вам будет угодно, - сказал Землянский и вышел из кабинета, осторожно притворив за собой дверь. Если бы он хлопнул, Кирилл бы удивился. "Прямо-таки гоголевский тип, - подумал он. - Акакий Акакиевич..."