Но едва выйдя в вестибюль, я перехватил взгляд дежурного консультанта – он смотрел на меня так, будто перед ним не государственный менеджер 22-й категории, а безумная амазонка с пробирками в петлицах камуфляжного комбинезона. Стало ясно, что и впрямь случилась большая беда.
Жетон, утратив свой привычный и приятный для глаз перламутровый оттенок, так и оставался зловеще пурпурным. Я был так потрясен, что не смог ничего сказать консультанту, впрочем, он и сам явно не желал разговаривать с обладателем красной метки.
Плохо осознавая, что именно делаю, я прошел к станции монорельсовой дороги и вошел в вагон поезда, следующего обратным маршрутом.
«Этого не может быть, – твердил я мысленно, – это мне почудилось». Но достать жетон еще раз в надежде, что он обрел нормальный цвет, я так и не решился. Потому что представить боялся, как попутчики отреагируют на то, что рядом находится отверженный.
Мы с Анной договорились встретиться на вокзале, но сейчас, окинув взглядом зал ожидания и не заметив ее, я почувствовал облегчение. По крайней мере, несколько минут у меня есть, прежде чем придется объясняться.
Вот только никакого объяснения мне в голову не приходило. Украдкой достал жетон, но надежды не сбылись. Он продолжал полыхать запретным цветом.
Убрать жетон и выиграть время на объяснения я не успел. Простучали за спиной каблучки, Анна с радостным восклицанием обняла меня за плечи… И увидела злополучный пурпурный идентификатор у меня в ладонях.
Она отпрянула с возгласом отвращения.
– Это ошибка! – закричал я. – Такого не могло быть!
– Не подходи ко мне!
– Я все объясню!
– Прочь!
– Анна!!!
– Не подходи! У нас не будет пары!
Она убежала. Я остался один.
9. Идеал и его поиски
– Я же говорил тебе, не надо играть в эту иллюзию свободного выбора!
Несмотря на все, что случилось, Роман говорил весело. Он был истинным профессионалом в деле сохранения позитивного настроя.
– Разве из-за этого…
– Может быть, и не из-за этого. Считыватель постоянно собирает информацию, так что, возможно, он нашел какие-то сведения о предках, которые раньше не проявлялись. Или провел долговременный прогностический анализ твоих собственных параметров.
– Почему на это понадобилось так много времени? Ведь некондиционные яйца отбраковывают сразу…
– Ну, это которые явно некондиционные. А если маленькое и глубоко скрытое отклонение, которое к тому же сформировалось позже… А может быть, и лотерея эта тебе аукнулась. Свобода выбора – это уже само по себе отклонение, разве нет?
– Но что же мне теперь делать?
– Подумаем.
– А можно жетон перезагрузить? Чтобы еще раз попробовать?
– Нет, нельзя. Это же сложнейший процесс выстраивания взаимосвязей в обществе ради сохранения гармонии. И если один элемент оказался дефектным, он сразу блокируется, снова вставить его в тончайшую мозаику уже нельзя. Ведь для того, чтобы такое было возможно, в мозаике должна оставаться дырка, а это противоречит законам равновесия.
– Но что же мне делать?
– Как что? Жить. У тебя есть твоя работа, твой образ жизни… Этой области дефектность не коснулась.
– Но у меня нет пары!
– А она тебе точно нужна?
– Это же долг! И если пары нет… я же никогда не стану полноценным гражданином. И не продвинусь по уровням.
– Все-то вы рветесь продвинуться, а ведь нужны и те, кто честно работает на своем уровне, а не грезит постоянно о повышении…
– Я хочу быть с Анной!
– Именно с ней?
– Да! Она моя идеальная пара!
Роман пристально посмотрел на меня и вдруг бодро хлопнул по плечу:
– Ладно, не куксись. Решить проблему сложно. Для начала тебе придется отправиться к пси-менеджеру.
9. Стать своим…
– Что вы хотите? – спросил пси-менеджер.
– Мне неправильно выдали красный жетон.
– Почему неправильно?
– Но раньше он был зеленый…
– А теперь красный. Что тут неправильного? Считыватель может выдать зеленый жетон, а может, если есть к тому предпосылки, – красный. Вам он выдал красный. В чем ошибка?
– Но… Но ведь считыватель определил мне Анну как идеальную пару!
– Это никак не связано.
– Я же вложил жетон, прежде чем мне указали выбор. И жетон был зеленый. А теперь красный. Это ошибка.
– В чем вы видите ошибку?
– Я не могу увидеть Анну!
– К сожалению, ничем не могу помочь.
– Но вы же ошиблись! – закричал я.
– Общество не ошибается. Ошибаются только люди.
Мне не только не удавалось увидеться с Анной, но даже и поговорить с ней. Я звонил ей несколько раз, но она не отзывалась, а когда, наконец, ответила, то лишь для того, чтобы крикнуть:
– Я никогда не стану матерью мутанта!
– Да где ты этих мутантов видела? – неожиданно для себя самого взорвался я. – Видела хоть одного, кроме как на плакатах и мониторах?!
Анна оборвала разговор, и больше я до нее ни разу не смог дозвониться. Видимо, она поставила меня в игнор на максимальном уровне.
Роман, узнав о моих злоключениях, не выказал особенного удивления.
– Попробуй обратиться к пси-топ-менеджеру, – посоветовал он. – Ты найдешь его на ближайшей территории Резервной Земли. Если ты, конечно, уверен, что тебе это нужно…
И я отправился на ближайшую Резервную Землю, полуостров, далеко выдававшийся в океан и населенный, насколько мне удалось узнать, дикарями.
Впрочем, по прибытии я оказался во вполне цивилизованном поселке, похожем, скорее, на курорт средней руки, чем на последний форпост общества перед лицом неокультуренного пока что мира. Здесь был офис пси-топ-менеджера, обширная санаторная территория с несколькими корпусами и живописная деревня аборигенов, относивших себя, как мне удалось услышать, к племени экспонатов.
Пси-топ-менеджер, которого звали Эдуард Утукин, выслушал мою печальную историю, но обнадеживать не стал. Переспросил несколько раз, действительно ли я рассчитываю, что меня вновь воссоединят с Анной, и понимаю ли, какую цену обществу придется заплатить за такое вмешательство в тончайшие настройки считывателя. Я честно признался, что очень хочу снова ее увидеть.
– Что ж, побудьте пока у нас, погостите. Посмотрите, как живут те, кто не вписывается в стремительный современный мир. Мы не принуждаем их соответствовать непосильным требованиям. Пока вы будете знакомиться со здешней экзотикой, мы примем решение.
– Но я могу надеяться?
– Смотря на что вы намерены надеяться.
Прозвучало не слишком обнадеживающе. Или это я просто устал от всех треволнений и дальнего перелета?
– Можно спросить, что это за санаторий?
– Это клиника для лечения дисгармонии.
– Дисгармонии?
– Да, наподобие вашего случая.
– Но мой случай – ошибка техники.
– А отношение к ней – это уже ваш выбор. Точнее, ваша ошибка. Мотивация поведения, инвариантно диктующая выбор точки внимания, определяет и точку отсчета реальности, которая формирует систему координат существования индивидуума.
– И много бывает таких, как я?
– Статистика является стратегически значимой наукой. Проще говоря, если вы не верите, что все происходящее является положительным, вам не место рядом с нами.
– Что же мне делать?
– Если понравится здесь, можете остаться. У дикарей вполне беззаботная жизнь, они не задумываются над искусственными проблемами. Есть еще вариант – вам будет предоставлено место в нашем санатории.
– То есть, мне в любом случае придется жить среди дикарей?
– После необходимой подготовки вы отлично впишетесь в их общество.
10. Быть в резерве
Офис я покинул крайне раздосадованным. Хотя мысль поселиться среди дикарей сначала не показалась мне такой невыносимой, раз уж моя жизнь разбита, но слова о «необходимой подготовке» не внушали оптимизма. Очень быстро я осознал, что при всей декоративности простой и незатейливой дикарской жизни, местное население говорит на понятном для меня, но предельно упрощенном языке, в котором, к примеру, совсем отсутствуют отрицательные эпитеты. Понятия, не охваченные языком племени, они не воспринимали даже после долгих разъяснений. Похоже, подготовка была очень специфической…
Меня поселили в отдельном, но весьма запущенном доме, предоставив в пределах поселения полную свободу передвижения. По крайней мере, никто меня не останавливал. Среди всяческого хлама, заполнявшего подсобные помещения, я нашел несколько книг предконфликтной эпохи. Они были в ярких мягких обложках. Попробовал их читать, но эти издания были до предела нашпигованы описаниями любовных страстей: «Антуан шел по аллее приморского парка и взволнованно думал, какой окажется она, девушка, которой он наконец-то осмелился назначить свидание. Он не видел ее фотографии, это было не принято – просить прислать свое изображение. Но уже слышал голос, который на волне восторга готов сравнить с соловьиными трелями, звоном хрусталя, нежным журчанием ручейка…»
Нет, это было слишком для меня, в моем нынешнем душевном состоянии! «Да мало ли пылких эпитетов приходит в голову молодому человеку, уверенному, что он наконец-то встретил ту единственную, с которой можно будет в любви и согласии прожить всю жизнь». Далее следовало столь же подробное описание ссор, взаимных претензий… Если бы только они, этот Антуан и его, как там ее, Софи, знали, что такое быть вычеркнутым из жизни начисто!
И еще, удивительное дело! В этом романе, где речь явно шла о создании пары, никто не упоминал о яйцах.
Настал момент, когда меня посетили сомнения, так ли все происходит у дикарей, как и у нас. Но во время прогулки по деревне я увидел за живой изгородью небольшое здание с традиционной надписью над входом «Мы к каждому яйцу относимся с одинаковой любовью!».
Это был местный инкубатор. Конечно, пусть дикари не могут выдерживать темп современной жизни, но они имеют такое же право на заботу общества, как и нормальные жители.
Дни шли, а моя ситуация продолжала оставаться неопределенной.
11. Дитя цивилизации
Я слышал, что люди прошлого, когда дети были собственностью, часто мечтали хотя бы раз в жизни увидеть море. Вероятно, у них была очень нерадостная жизнь. Впрочем, у меня она теперь тоже нерадостная, поскольку меня не существует. Хотя я чувствую холод, ощущаю камешки под ногами, помню вкус нехитрого сегодняшнего завтрака.
Но меня нет. А вот мечта древних смотреть на море у меня исполнена в полной мере, поскольку никаких других занятий все равно не предвидится. Я уже привык ходить рано утром на одну сторону мыса Потерянных Душ встречать восход солнца, а потом, вечером, на другую – смотреть, как солнце опускается в море.
Что я буду делать осенью, когда начнется сезон штормов и пасмурного неба, еще не знаю. Но даже 21-й, как впрочем, и 23-й категории мне здесь точно не видать.
Я все понимаю. Стабильность социума важнее личного счастья индивидуума. В музее Двоих я видел, к чему приводят попытки противопоставить свои желания, свой выбор пары – интересам общества.
Вдали мелькнула чья-то фигура. Я присмотрелся. По тропинке среди деревьев ко мне направлялся Роман. Как всегда энергичный и позитивный, он издали помахал рукой.
А подойдя поближе, воскликнул:
– Ну как ты тут, Виктор? Наслаждаешься красотами?
Я промолчал. Жаловаться на несправедливость случившегося, во-первых, не подобает современному человеку, а во-вторых, как я уже успел убедиться на своем горьком опыте, – бесполезно.
Иначе бы каждый мог поставить свое личное недовольство выше интересов общества, и мы снова бы погрузились в хаос доконфликтной эпохи.
– Хочешь остаться здесь, с дикарями? Среди так называемой природы?
– Нет.
– То есть ты намерен вернуться?
– Да.
– Понятно. А скажи, тебе непременно нужна та самая, «потерянная» девушка Анна или ты готов создать ячейку с другой?
– Не принципиально, я готов принять правильный выбор, который мне предложат.
– Что ж, поздравляю. Ты был болен, но пережил болезнь и снова становишься здоровым членом общества. Собирайся, поедем обратно в город. Считыватель ждет тебя.
Мое испытание завершилось успешно.
12. Начать сначала
…В каждом крупном городе современного мира есть улица, на которую может попасть не каждый. Мы с Юлией встретились в ухоженном сквере перед изящной стрельчатой аркой и пошли ко входу на Улицу Встреч.
Не каждому дается шанс исправить ошибки, пусть даже не свои. Сегодня я не сомневался в безошибочном Будущем, где буквально через два года можно будет с полным правом рассчитывать на статус привилегированного гражданина.
Рыжие волосы Юлии развевались на ветру.
Сергей Игнатьев
К. Г. А. М
– Давай, красотуля, – говорит Саня продавщице. – Нам как всегда.
Продавщица пухлой рукой поправляет крашеные кудри, отправляется к холодильнику.
Я смотрю через окно на заросший бурьяном пустырь. На здоровенные трубы, похожие на перевернутые стаканы. Может, думаю я, это стаканы и есть. Сидел тут такой великан, наш, русский человек, выпивал с друзьями. А потом пошел ходить-бродить по свету, выше облаков и городского смога. Ходит, играет на переливчатой небесной гармонии…
– Петруха, епт, – говорит Саня. – О чем мечтаешь, нахер?
– Да что-то, – отвечаю задумчиво, – на лирику потянуло загребически сильно.
– А-а-а, – говорит Саня. – У меня тоже такое бывает. – Почитаешь, бывает, Тургенева и думаешь – вот ведь, мля, тонкая материя, эта красота.
Звеня бутылками, возвращается продавщица, принимается загружать наши покупки в веревочную авоську.
Тут в продмаг заходит бабка в цветастом платке и валенках.
– Што, – говорит она, – с самого утра зенки заливаем, хандоны этакие?
– Не гневи, мать, – строго говорит Саня. – Мы люди рабочие. Не кукуй моржовый.
– Знаю я вашу работу, метросексуалы педристические. Лясы точить, бухать да на скамейках гадить. Вырастили, млять, поколение!
Бабка угрожающе трясет клюкой. Опасливо косясь на нее, Саня цыкает зубом.
– В обед еще зайдем, – обещает он продавщице, принимая авоську.
Продавщица томно вздыхает, слюнявя палец и пересчитывая купюры.
Мы выходим из магазина. Уже в дверях я слышу, как бабка говорит:
– Дай мне, доченька, ноль пять «столичной» и «ягушки» баночку, сделай милость.
Идем через заросший бурьяном пустырь, через трухлявые деревянные мостки. Резиновые сапоги хлюпают по лужам, руки спрятаны в карманы телогреек. Саня звенит бутылками в авоське.
– Глянь-ка, Петь, по сторонам, – говорит он мечтательно. – Утро какое замечательное, мля. Прям пирдуха!
– Точно, – киваю я, – гребись оно конем! Аж душа поет…
Идем через железнодорожные пути, заросшие борщевиком. Мимо, разгоняя дрезину рычагом, проплывает Микола. Поверх ватника у него оранжевая безрукавка, а на затылке треух с подвязанными ушами.
– Эй, братухи! – кричит он. – Смотрели вчера на шестой кнопке ретроспективу Бунюэля? Загребись, а?
– Ага! Здоров! – кричим мы и машем ему из зарослей. – Кэ Гэ А Эм, братуха!
– Кэ Гэ А Эм, пацаны! – машет в ответ он.
Затем заводит на губной гармошке «пет семетари». Дрезина скрывается за поворотом.
Начинает сыпать мелкий пушистый снежок. Так естественно для конца мая. Но от чего-то щемит в груди, тянет поразмышлять о подсчете накопившихся отпускных дней, о скоротечности лета, и смене эпох и трендов в наш безумный век, и всей нашей жизни человеческой… Тянет помечтать о шепоте пальмовых листьев и прохладном морковном фреше под ласковым сочинским небом. Лезет в голову неуместное, заученное еще в школе «…позволь же мне тобой гордиться, мой отчий край – моя столица, где я порхал, где сонги пел и свежим маффином хрустел…».
Поэтому я делаю длинный глоток «девятки» и пихаю Саню в бок:
– Гля, шедевр наш, загребато смотрится, а?
– Ы-ы-ы, ништяк.
Впереди, за кладбищем ржавых наномобилей и двумя штабелями списанных робокопов, уже виднеется стена нашего цеха. На ней сохранилась еще советских времен фреска – космонавт в гермошлеме с красной звездой, парящий над надписью «Космос будет наш!». За годы социальных катаклизмов, которые претерпела страна, это произведение неоднократно подвергалось корректуре, поэтому теперь может служить своеобразным наглядным пособием по современной истории.