У вершины ходили сполохи.
Стек кое-что узнал о природе фосфоресцирующих полос, что извергали из себя похожие на летучих мышей твари. Это были споры, в бледном свете дня породившие странные кровоточащие ростки.
Вокруг Стека и тени, пока они ползли сквозь рассвет к вершине, мелкие семена жизни чуяли их тепло и пускали ростки сквозь пыль. Когда похожее на красный янтарь умирающее солнце взобралось на небо, кровоточащие растения уже достигали зрелости.
Стек вскрикнул — одна из лиан захлестнула его лодыжку. Другая обернулась вокруг шеи. Тонкий слой чернично-темной крови, покрывавший лианы, оставлял на теле Стека огненножгучие полосы.
Тень скользнула к человеку. Треугольная голова метнулась к шее Стека и впилась зубами в лиану. Лиана распалась, брызнув черной кровью, а бритвенно-острые зубы замелькали тут и там, перекусывая лианы, пока Стек вновь не обрел возможность дышать. С резким усилием Стек сложился пополам и извернулся, доставая из нашейной сумки нож. Лиана, обвившая лодыжку, вскрикнула, извиваясь и распадаясь надвое под ножом, и крик был тот самый, что слышал
Стек этой ночью. Лиана еще раз дернулась и ушла в пыль.
Стек и тень снова поползли вперед, припадая к умирающей земле, скользя по ее неровностям — вперед, к горе.
Высоко в кровавом небе кружила Птица Смерти.
8
В своем собственном мире они жили в светящихся гладкостенных пещерах миллионы лет, развиваясь и распространяясь по Вселенной. Устав в конце концов строить империю, они обратились внутрь себя и большую часть времени составляли сложные конструкции песен мудрости и обустраивали миры для других рас.
Но были и другие расы, строившие миры. И если возникал юридический конфликт, призывали третейских судей. Судить предоставляли расе, смыслом жизни которой была беспристрастность и разумность в распутывании хитросплетений исков и встречных исков. Сама честь этой расы зависела от безупречности в использовании этих качеств. Столетиями оттачивали ее представители свои способности на многих и многих все более сложных делах, пока не стали наконец высшим авторитетом. Тяжущиеся обязаны были подчиниться решению — не только потому, что эти решения всегда бывали мудры, нетривиальны и справедливы, но и потому, что, будь такое решение поставлено под сомнение, раса судей уничтожила бы сама себя. В священнейшем месте своего мира они поставили священную машину; если ее включить, она испустит звук, от которого завибрируют и распадутся их кристаллические панцири. Это была раса похожих на сверчков созданий не больше человеческого пальца. Вся цивилизованная Вселенная дорожила ими, и потерять их было бы равно катастрофе. Их важность, их почетное место никогда не ставились под сомнение. И их решениям подчинялись все расы.
Поэтому народ Дайры отдал из-под своей юрисдикции указанный мир и удалился, оставив Дайре только Птицу Смерти, специальный сторожевой корабль, который судьи включили в свое решение в нарушение всех стандартов.
Сохранен протокол последней встречи Дайры с теми, кто назначил его на эту миссию. Определенные моменты, которые надлежало рассмотреть тщательно и срочно, фактически были срочно предложены вниманию отцов расы Дайры самими судьями, и Великий Кольчатый пришел к Дайре в последний момент, чтобы поведать ему о том безумце, в чьи руки передается мир, и предупредить Дайру о том, что сделает этот безумец.
И Великий Кольчатый, чьи извивы были кольцами мудрости, набранной за столетия восприятия и медитаций, что дали жизнь прекрасным проектам множества миров, тот, кто являлся величайшей святыней народа Дайры, оказал Дайре неслыханную честь, придя к нему, а не призвав его к себе.
— Только один дар мы можем им оставить, — сказал он. Мудрость. Безумец придет, и будет им лгать, и скажет им: создал я вас. А мы уйдем, и ничего не будет меж ними и безумцем, кроме тебя. И только ты сможешь дать им мудрость, дабы они победили его в свое время.
И Великий Кольчатый коснулся ритуальным жестом шкуры Дайры, и тот был так тронут, что не смог ответить. И остался один.
И пришел безумец, и стал править, и Дайра дал им мудрость, и прошло время. И звали его теперь уже не Дайра, но Змей, и было это имя презренно, но Дайра знал, что Великий Кольчатый не ошибался в своих предсказаниях. И Дайра выбрал его, человека, одного из них, и вдохнул в него искру.
И все это записано. Это история.
9
Звали этого человека не Иисус из Назарета. На его месте мог оказаться Симон. Чингиз-хан — нет, но рядовой солдат из его орд — запросто. Не Аристотель, но один из слушавших Сократана агоре. Не тот калека, что придумал колесо, и не тот дикарь, что стал не себя раскрашивать, а положил краску на стены пещеры. Но кто-то рядом, кто-то под рукой. Не Ричард Львиное Сердце, Рембрандт, Ришелье, Распутин, Роберт Фултон или Махди. А просто человек. С искрой.
10
Однажды Дайра пришел к человеку. Очень рано. Искра была, но свет следовало превратить в энергию. И Дайра пришел к этому человеку, и сделал то, что нужно было сделать, пока не прознал про это безумец, а когда он узнал, что Дайра, Змей, вступил в контакт с человеком, он быстро создал объяснение. Легенда пошла по миру как басня о Фаусте.
Правда или ложь?
11
И свет превратился в энергию, и вот:
На сороковом году своего пятисотого воплощения, нимало не ведая обо всех зонах, частью которых пришлось ему побывать, человек обнаружил, что он идет по страшно сухой местности под тоненьким диском солнца. Он был бербером, никогда не думавшим о тенях — достаточно и того, что тени укрывают от солнца. И тень пришла к нему, змеясь вдоль песков как хамсин Египта, как самум Малой Азии, как харматтан, которые он видел в своих бывших жизнях, но которых не помнил. Тень прошла над ним, как сирокко.
Тень выкрала дыхание из его легких, и глаза человека закатились под лоб. Он упал на землю, и тень понесла его вниз, вниз, сквозь пески, внутрь Земли.
Мать-Земля.
Она жила, земля деревьев и рек, и скал с глубокими каменными думами. Она дышала, она чувствовала, она рожала и смеялась, и видела тысячелетие за тысячелетием. Большая, живая, плывущая в океане космоса.
"Что за чудо", — думал человек. Он до сих пор не понимал, что Земля это его мать. Он не понимал, что Земля живая, и живет своей жизнью, и слитно с человечеством, и в то же время совсем от него отдельно. Мать со своей собственной жизнью.
Дайра, тень, Змей… унес человека вниз, дал искре света измениться и стать энергией, а человек слился в одно с Землей. Плоть его растеклась и стала спокойной, холодной почвой, глаза засияли тем светом, что вспыхивает в глубинной тьме планеты, и он увидел, как мать пестует своих малышей: червей и корни растений, многомильные каскады рек, кору деревьев. Он находился в лоне великой матери Земли и понимал радость ее жизни.
— Запомни это, — сказал человеку Дайра.
"Что за чудо", — говорил себе человек…
И был возвращен в пески пустыни без малейшей памяти о том, как спал с Землей, любил ее и радовался телу своей природной матери.
12
Они встали лагерем у подножия горы, в пещере зеленого стекла — не глубокой, но с заостренными контурами, и несомая ветром пыль не добиралась внутрь. Натана Стека положили в углубление пола пещеры, и по ней быстро разошелся согревающий жар, быстро разошелся и согрел их. Тень с треугольной головой откинулась в темный угол, закрыла глаза и отправила свой охотничий инстинкт за едой. Ветер донес чей-то предсмертный визг.
Гораздо позже, когда Натан Стек уже поел, был сыт и сравнительно доволен, он поглядел в темноту, где сидела тень, и заговорил с ней:
— Как долго пробыл я там, внизу? Сколько я спал?
Тень ответила шепотом:
— Четверть миллиона лет.
Стек не отозвался. Цифра превосходила воображение. Тень это поняла.
— Мгновение в жизни мира.
Натан Стек был из тех, кто умеет принимать реальность.
Он быстро улыбнулся и сказал:
— Ну и устал же я, должно быть.
Тень промолчала.
— Я этого как-то не понимаю. Как-то здорово страшновато. Умереть, а потом проснуться здесь… вот так…
— Ты не умирал. Ты был взят и помещен вниз. Но ты все поймешь еще до конца, обещаю тебе.
— Кто поместил меня вниз?
— Я. Когда пришло время, пришел и я, нашел тебя и поместил там.
— А я все еще Натан Стек?
— Если тебе так хочется.
— Так я и в самом деле Натан Стек?
— Ты всегда им был. У тебя было много других имен и много других тел, но Искра была всегда твоя.
Стек, казалось, хотел что-то сказать, и тень добавила:
— Ты всегда шел к себе сегодняшнему.
— Так кто же я? Черт побери, Натан Стек я или нет?
— Если тебе так хочется.
— А может, ты и сама толком не знаешь? Ты пришла и забрала меня, то есть я проснулся и увидел тебя. Кто же лучше должен знать мое имя?
— У тебя было много имен в разные времена. Натан Стек — это лишь то, которое ты запомнил. А когда-то давно, когда я впервые пришел к тебе, у тебя было совсем другое имя.
Стек боялся услышать ответ и все же спросил:
— Какое же?
— Иш-лилит. Муж Лилит. Ты помнишь ее?
Стек задумался, пытаясь заглянуть в свое прошлое, но не мог пробиться через те четверть миллиона лет, что проспал в склепе. — Нет. В другие времена были другие женщины.
— И много. И была одна, заменившая Лилит.
— Не помню.
— Ее звали… неважно как. Но когда безумный отобрал ее у тебя и заменил ее другой… Тогда я понял, что все это кончится вот так. Птицей Смерти.
— Не хотел бы показаться глупцом, однако я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.
— Ты поймешь раньше, чем все кончится.
— Да, это я уже слышал. — Стек запнулся, посмотрел на тень долгим взглядом, а потом все же спросил: — А тебя как звали?
— До встречи с тобой меня звали Дайра.
Он сказал это на родном языке. Стек не мог бы повторить эти звуки.
— До встречи со мной… Какое имя у тебя теперь?
— Змей.
Что-то прошлепало мимо пещеры — не остановилось, но подало голос, похожий на чавканье мокрой грязи в болоте.
— Зачем ты поместил меня туда вниз? Зачем ты пришел ко мне в первый раз? Что за искра? Почему я не могу вспомнить все другие жизни и кем я был? Чего ты хочешь?
— Тебе следует заснуть. Завтра будет долгий подъем. И холод.
— Я спал двести пятьдесят тысяч лет. Должен был отдохнуть, — сказал Стек. — Почему ты выбрал меня?
— Потом. Сейчас спать. От сна много пользы.
Вокруг Стека сгустилась тьма, разливаясь по всей пещере, он растянулся возле горячего камня, и темнота охватила его.
13
АБУ
Вчера умерла моя собака. Одиннадцать лет Абу был моим ближайшим другом. Именно благодаря ему я написал повесть о парне и собаке, которую прочли много людей. По ней поставили имевший успех фильм. Собака в фильме была очень похожа на Абу: не просто собака, а личность. Очеловечить Абу было бы невозможно, для этого он не подходил. Но он был настолько своеобразным созданием, с такой ярко выраженной индивидуальностью, и так определенно выражал намерение делить свою жизнь лишь с теми, с кем хотелось ему, что считать его просто собакой тоже было бы трудно. Если не принимать во внимание тех собачьих черт, которые передались ему генетически, он был совершенно ни на кого не похож.
Мы с ним встретились в лос-анджелесском приюте для бездомных животных. Я хотел завести собаку, потому что мне было одиноко, а я помнил, каким хорошим другом была мне собака в детстве, когда других друзей не было. Однажды я вернулся из летнего лагеря и узнал, что противная старуха-соседка увидела собаку на улице, когда отец был на работе, и вызвала живодеров, а они сунули пса в газовую камеру. В тот же вечер я прокрался к старухе на задний двор, стащил у нее с веревки выбивалку для ковров и закопал на пустыре.
В приюте передо мной в очереди стоял человек. Он держал щенка примерно недельного возраста. Пули — венгерская овчарка, грустное маленькое создание. Их в помете было слишком много, и этого принесли сюда либо отдать кому-нибудь, либо усыпить. Щенка забрали, и человек за конторкой обратился ко мне. Я сказал, что мне нужна собака, и он завел меня в заднюю комнату, где рядами стояли клетки.
В одной из клеток сидел маленький пули, и на него насели три собаки побольше — старожилы этой клетки. Он был совсем малышом и оказался на дне всей этой кучи-малы, но сопротивлялся извсех сил.
— Выньте его оттуда! — завопил я. — Я его беру, беру! Скорее вытаскивайте!
Щенок, стоил два доллара. Самое лучшее вложение когда-либо потраченной мною пары баксов.
Я вез его домой, и он лежал на соседнем сиденье и смотрел на меня.
Я не знал, как его назвать, но вспомнил сцену из фильма тридцать девятого года Александра Конрада "Багдадский вор", когда злой визирь (Конрад Вейдт) превращает маленького вора (его играл Сабу) в собаку. На секунду на собачью морду накладывается человеческое лицо, и морда становится очень разумной. Вот и у маленького пули было то же разумное выражение на морде.
— Абу! — позвал я его.
Он не обратил внимания (и ему было все равно), но с тех пор его именем стало Абу.
Он не оставлял равнодушным никого из приходящих в мой дом. Если человек ему нравился, Абу немедленно устраивался у его ног. Любил, чтобы его почесывали, и за много лет мне не удалось его отучить от привычки попрошайничать за столом. Наверное, потому, что никто из приглашаемых к обеду не мог устоять против его трогательного вида, как у Джеки Кугана в фильме Чаплина «Малыш».
Нехороших людей он тоже чуял. Сколько раз бывало, что мне человек нравится, а он с ним (или с ней) дела иметь не хочет, и всегда потом оказывалось, что у него были достаточные основания. Я приучился отмечать его отношение к новым знакомым, и должен признать, что оно влияло и на мою реакцию. Я стал относиться настороженно к тем, кого Абу не признавал.
Женщины, с которыми у меня отношения не складывались, продолжали тем не менее навещать мой дом — пообщаться с собакой. У Абу появился свой кружок близких подруг, из которых многие ко мне не имели отношения, и бывали среди них даже первые красавицы Голливуда. Одна дама каждое воскресенье посылала за ним шофера — поехать порезвиться на берег моря.
Он никогда не рассказывал, что там происходило, а я не спрашивал.
В прошлом году Абу начал стареть, хотя я этого не заметил, потому что он почти до конца вел себя как щенок. Но он все больше спал и не всегда мог удержать в себе еду, даже венгерскую, которую готовила ему одна венгерская пара с нашей улицы. И совсем ясно стало, что с ним что-то не так, когда он испугался большого лос-анджелесского землетрясения в прошлом году.
Вообще Абу ничего не боялся. Он набрасывался с лаем на Тихий океан и спокойно шел среди злобных котов. Но землетрясение испугало его настолько, что он кинулся ко мне на кровать и обхватил меня передними лапами за шею. Еще чуть-чуть-и я оказался бы единственной жертвой землетрясения, задушенной в кровати собственной собакой.
В начале года я все время возил Абу к ветеринару, и этот болван каждый раз говорил, что все дело в диете.
Однажды в воскресенье я увидел, что он лежит на заднем дворе у ступенек крыльца и его так тяжело рвет, что отходит уже одна желчь. Слизистые едкие нити обмотали морду, и он отчаянно старался отереть их о землю.
И тяжело дышал. Я повез его к другому ветеринару.
Поначалу они думали, что это возрастное и что его удастся из этого состояния вывести. Но потом сделали рентген и увидели, что у него желудок и печень поражены раком.