Кортель достал пистолет из кобуры, спрятанной под пиджаком. Бася уже поворачивала в замке ключ. Заскрежетал отодвигающийся засов. Девушка дернула тяжелую дверь, стало видно большое пространство гаража. Кортель движением левой руки оттолкнул Басю...
— Боже! — крикнула она от неожиданности и упала на землю. Луч света от мощного карманного фонарика выхватил из темноты соломенный тюфяк, брошенный прямо на бетонный пол, деревянные стены...
— Руки вверх! Милиция! — крикнул инспектор.
Ответа не последовало. Гараж был пуст. Кортель увидел свисающую на шнуре лампочку, отыскал выключатель. Было ясно, что еще недавно здесь кто-то жил. Бася сидела на земле, лицо ее было закрыто руками.
— Вставай, — сказал он. — Иди.
Она послушно встала, и они вдвоем вошли в гараж. Кортель закрыл за собой дверь и полез в Басину сумку. Там лежали хлеб, несколько банок с консервами, сигареты, сухое молоко и даже четвертинка водки...
— Сколько раз ты сюда приходила?
Он велел ей сесть на матрац, сам стараясь не смотреть ей в лицо.
— Два, — сказала она тихо. — Сегодня третий.
Кортелю хотелось кричать: «Отдаешь ли ты себе отчем в том, что творишь?» Но он спросил спокойно:
— Когда Зельская сообщила тебе, что прячет здесь Окольского?
Бася молчала.
— Отвечай... — Он говорил, не повышая голоса. — Молчание уже не имеет смысла. Достаточно проверить отпечатки пальцев, чтобы без всяких сомнений утверждать, что здесь был Окольский, Зельская, ты...
— Ты только милиционер и не более, — прошептала она.
— Да, только. Я слушаю.
— Два дня спустя... когда это произошло, — она говорила с трудом, — знаешь, он был у нее. В страшном отчаянии. Он ничего не сделал, но все было против него. Все. Она должна была спрятать его. Дядя Зоси имел когда-то машину и купил этот гараж. Теперь он иногда сдает его. Зося попросила у него ключ. Сказала, что коллега попросил поставить на несколько дней машину... И проводила Болека сюда. Приносила ему еду, но кто-то стал за ней следить, она стала бояться приезжать... Помнишь, я тебе говорила об этом?
— Не много ты мне говорила!
— А что мне оставалось делать? — На мгновение к ней вернулся прежний вызывающий тон. — Я должна была ей помочь! Я поклялась, что никому не скажу об этом. Ты... ты воспринимал его как убийцу, а я его знала...
— Ну и что из этого? — спросил Кортель.
Она смотрела на Кортеля широко открытыми глазами.
— За мной никто не следил, поэтому я принесла ему еду... Я не думала, что ты... Болек испугался, когда я пришла... В первый раз даже очень, выглядел как загнанный зверь. Грязный, небритый. Глаза красные. Он боялся даже во двор выйти. Говорил, что ему уже конец, что ему никто уже не может помочь, что все это только продление агонии.
— Конспираторы, — сказал он зло. — У Окольского был собственный ключ?
— Да. Дядя дал Зосе два ключа.
— Окольский знал, когда ты приедешь?
— Нет. Он не мог знать. Первый раз я приходила утром — отпросилась с работы. Второй — сразу после обеда. Я ему не говорила, когда приеду.
— Никто больше не знал, что он здесь скрывается?
Она пожала плечами.
— Не забудь, что кто-то следил за Зосей.
— Дай мне этот ключ.
Они вышли. Кортель закрыл гараж. Янек ждал на Лазенковской. Кортель зашел в телефонную будку. Надо было установить наблюдение за гаражом: вдруг Окольский вернется.
— Поедешь со мной в комендатуру, — сказал он Басе.
Она остолбенела.
— Ты хочешь...
— Обязан, — сказал он сухо. — Обязан, — повторил он. Кортель хотел сказать ей еще что-то, но слова застряли у него в горле.
«Самой дорогой Зосе...», «Зосе, которую никогда не покину...»
— Знаете ли вы, почему прокурор, — спросил майор, — санкционировал обыск?
— Знаю, — сказала она тихо. — Вы арестовали его? — Она смотрела на Кортеля.
— Когда вы видели Окольского в последний раз?
Зельская молчала.
— Когда вы последний раз были в гараже на Пшемысловой? — Он повторил вопрос, формулируя его так, чтобы она поняла, что они знают все.
Она вздохнула.
— Неделю назад. Я боялась туда ездить. Не за себя боялась. За него, — сразу же уточнила она.
— Кто, кроме вас, знал, где прячется Окольский?
Снова молчание.
— Кроме вас и пани Видавской? — уточнил майор.
— Бася ни в чем не виновата, — взорвалась она. — Оставьте ее в покое! Я умоляла ее, чтобы она поехала туда. Она вчера меня убеждала, что будет лучше для Болека, если он сам отдаст себя в руки милиции. Но я хотела подождать. Он тоже решил так.
— Как долго?
— До тех пор, пока не будет найден настоящий убийца, — сказала Зельская уже спокойно. — Поверьте ему! — умоляла она. — Не ставьте его перед судом, не выносите приговор. Ищите того, кто убил.
— А вы не подумали о том, что Окольский только ухудшает свое положение?
— У него не было другого выхода. — Она закрыла лицо руками. — Он знает не более того, что рассказал мне, а я все повторила вам. Что теперь с ним будет?
Оба, и Кортель и майор, чувствовали себя несколько неловко. Сказали Зельской, что она поедет с ними. Когда та стала одеваться, вышли в коридор.
— Не могу иметь дело с влюбленными девицами, — сказал майор. — Хотел бы поскорее поговорить с Золотой Аней.
Кортель думал о Басе. В комендатуру ехали на такси Янека. Бася сидела неподвижно, выпрямившись, плотно сжав губы. На него не глядела, молчала. Еще на площади Трех Крестов он мог попросить Янека повернуть и отвезти Басю домой, а майору сказать, что он следил за Зельской и был убежден, что Зося не станет втягивать в дело свою подругу. Если бы Бася не молчала! Если бы хоть пыталась оправдываться. Его охватил страх, что Бася знает больше, чем говорит, что...
Этот страх не покидал его и теперь, когда он лежал на диване в своей холостяцкой квартире, которую ненавидел, и слушал тиканье будильника. Кортель закрыл глаза и сразу провалился в темноту, но вдруг услышал телефонный звонок. Он подумал: звонит Бася, хотя знал, что этого не может быть. Кортель снял трубку. Докладывал поручик Соболь: он был сегодня дежурным.
— Принял рапорт опермашины, — сказал он. — Задержан Болеслав Окольский при очень странных обстоятельствах.
— Выезжаю. — Кортель сорвался с дивана. Мундир застегивал, сбегая по лестнице.
Обстоятельства в самом деле были странными. Опермашина ехала по Медзешинскому Валу. Узкая лента шоссе была пустой и скользкой от дождя, который прошел поздним вечером. Над Вислой висел туман. В 23.40 опермашина миновала перекресток с дорогой, называемой Косматки. Шоссе шло прямо, почти параллельно реке, по ровной местности. Фары доставали далеко, освещая склон Вала над Вислой. Сержант Курек, сидевший рядом с шофером, первым увидел двоих людей. Один лежал на обочине, а другой стоял над ним. Позже сержант не мог сказать с полной уверенностью, поднял ли этот второй руку, чтобы остановить машину, или просто торчал у дороги, жмурясь от света фар. Шофер же утверждал, что он поднял руку, хотя сам признавал, что мог и ошибиться. Кортель придавал определенное значение этой детали, понимая при этом, что могло быть и так и этак...
Опермашина притормозила, сержант взглянул на мужчину, неподвижно стоявшего у шоссе, но узнал его только тогда, когда тот взял в рот сигарету и осветил лицо спичкой...
— Что здесь случилось? — спросил Курек.
— Машина сбила пьяного, — услышал он в ответ. — Не знаю, жив ли. Я его оттащил с дороги. — И, вытащив из кармана пачку «Спорта», закурил, именно в этот момент Курек узнал его. Он вспомнил снимок, который находился у него в машине.
— Разыскиваемый Болеслав Окольский, — сказал Курек, и в его голосе появились нотки гордости: наконец-то к нему пришел успех.
Остальное все было просто: по радио вызвали дежурную группу и составили донесение. Человек, сбитый машиной, был еще жив, когда Кортель позвонил в госпиталь. Окольского же доставили в комендатуру. Он сидел в кабинете Кортеля небритый, грязный; избегал встречаться взглядом с инспектором, смотрел вниз, на вопросы отвечал тихо и медленно. Собственно говоря, это не был допрос, на допрос еще будет достаточно времени. Кортель хотел только установить обстоятельства происшествия на Валу Медзешинском и побега Окольского из гаража. Он смотрел на парня и думал: «Наконец-то поймался... Похож на многих других, даже и не красавец. Испуганный. Что нашла в нем Зося Зельская?»
Через несколько минут появился майор. С Окольским говорили вдвоем. Естественно, потребовались предварительные формальности. Во время личного обыска не было найдено ничего особенного: паспорт, старый студенческий билет, сто пятьдесят злотых и фотография Зоси Зельской с автографом трехнедельной давности.
Им было интересно, как он станет защищаться. Создалось впечатление, что он хотел бы говорить как можно меньше, чтобы сориентироваться, что и насколько подробно о нем известно в милиции. Он боялся, но не собирался сдаваться.
— Где вы укрывались?
— В старом гараже.
— Назовите, пожалуйста, адрес, фамилию лица, которое помогло вам укрыться.
Длительное молчание.
— Я отказываюсь отвечать.
— Мы вернемся к этому позже. Мы и так знаем. Почему вы покинули гараж?
Он впервые поднял глаза и внимательно посмотрел на них.
— Это было так, — сказал он. — Сегодня утром я проснулся и сразу увидел просунутый в щель закрытой двери листок бумаги. Прочитал. Письмо было адресовано мне. Я хорошо его помню. «Если хочешь найти действительно безопасное место, приезжай сегодня в 23 часа на Вал Медзешинский, двести метров в сторону Блот по дороге, называемой Косматки. Когда увидишь приближающийся со стороны Варшавы автомобиль, который трижды просигналит фарами, выйди на шоссе и подними вверх руку. Это письмо уничтожь».
— И вы уничтожили? — спросил майор.
Окольский согласно кивнул.
— Я решил рискнуть, — продолжал он, — и поступить, следуя этим указаниям.
— Вы предполагаете, кто может быть автором этого письма?
Болек молчал.
Майор решил открыть одну из карт.
— Кто, кроме Зоси Зельской, знал, что вы прячетесь в гараже?
Окольский потерял спокойствие.
— Не впутывайте в это Зосю! — крикнул он.
— Вы же ее сами втянули. Итак, кто, кроме нее?
— Только ее подруга.
— Фамилия?
— Не знаю фамилии.
Майор вздохнул.
— С каждым разом вы все больше топите себя. Не желаете отвечать на вопросы, на которые ответ уже дан. Вы утверждаете, что, кроме Зельской и Видавской, не имели ни с кем контакта.
Снова молчание.
— Что было дальше?
— Из гаража я вышел рано, едва стемнело. Решил идти пешком, я боялся садиться в автобус. Уже после десяти был на указанном месте за Косматками. Я ждал. Шел дождь. Я весь промок... Потом дождь перестал. Ровно в двадцать три я увидел свет фар автомобиля, приближающегося со стороны города. Он три раза просигналил... Я собирался уже выбегать на шоссе, когда этот человек меня опередил. Я не заметил его раньше... Наверное, он незаметно подошел со стороны Вислы... Он сбежал с насыпи, встал, шатаясь, посреди дороги, что-то забормотал и поднял руку вверх... Все это произошло в считанные секунды. Я услышал рев мотора, крик, человек как бы подскочил над шоссе и рухнул на асфальт, а автомобиля уже не было... Я потерял очки.
Только теперь Кортель сообразил, почему глаза Окольского показались ему пустыми и беспомощными.
— Он погиб вместо меня, — сказал Болек. — Водитель дал трехкратный сигнал и даже не затормозил... Я оттащил пьяного с дороги, я ослаб, чтобы нести его, и плохо видел... Я хотел его спасти. Я послушал сердце, оно еще билось. И тогда я увидел вдали автомобильные фары. Подъехала милицейская машина. Я поднял руку вверх...
— Вы подняли руку, — повторил Кортель. — Вы уверены в этом?
Окольский смотрел на инспектора. Вероятно, он видел лицо Кортеля несколько размазанным, лишенным деталей и резкости.
— Да, — повторил Окольский. — Я поднял руку, в то время я не думал о себе.
— Вы, конечно, не знали о том, что это едет милицейская машина?
Произошло короткое замешательство, а может, это показалось инспектору.
— Не знал.
— Вы близоруки?
— Да.
— Итак, вы утверждаете, — сказал майор, — что человек, от которого вы получили письмо и который назначил вам встречу, хотел вас убить? Но почему?
— Не знаю. Не понимаю, — повторил Болек. — Нет никого, кому бы моя смерть могла что-то дать.
— Не догадываетесь?
Снова колебание.
— Нет.
— Пожалуй, вы отдаете себе отчет в том, что касается вашей ситуации.
Окольский хотел что-то сказать, но майор жестом руки велел ему молчать.
— Мы сейчас говорим только о том, что произошло вчера. У нас нет никаких оснований, чтобы вам верить. Вы могли придумать эту историю: обычное автомобильное происшествие, сбит пьяный мужчина, а вы на этом сочинили легенду.
— Я ничего не сочинял.
— Вы утверждаете, что уничтожили это письмо. Еще утверждаете, что никто, кроме Зельской и Видавской, не знал вашего укрытия. Значит, одна из них...
— Этого не может быть.
— Или вы врете, и не было никакого письма.
— Один раз поздним вечером я выходил из гаража. Меня мог кто-нибудь видеть...
— Куда выходили?
Вновь молчание.
— Отвечайте, черт возьми! — Майор терял терпение. — Вы ведь не так глупы. Вы могли, наверное, убедиться, что мы знаем гораздо больше, чем вы предполагаете...
— Хорошо, — сказал Окольский. — Я был у Золотой Ани. Но эта девушка абсолютно невиновна, у нее ничего общего с этим делом...
— Без предисловий! Мы знаем, кто такая Золотая Аня. Итак, вы поехали на Прагу. Не боялись?
— Боялся. — Он посмотрел на них близорукими глазами. — Я постоянно живу в страхе. Но я больше не мог переносить эту сидячку в гараже. И знал уже, что не буду в нем долго сидеть. Хотел с кем-нибудь посоветоваться, попросить помощи...
— Не вспоминали, конечно, о Зельской во время своей вылазки?
— Нет.
— Что вам говорила Золотая Аня?
— Ничего. — Он снова опустил глаза. — Ничего. Она встретила меня неохотно. Разговаривала со мной всего несколько минут. Я просил ее, чтобы она дала знать, если что-то придумает...