— Все на меня сваливаете! — выкрикнула она. — Я не видела его.
— Послушай, — язвительно начал он, — оказание помощи разыскиваемому грозит наказанием до пяти лет заключения. Окольский уже дал показания!
— Вот скотина. — Она вытирала глаза платочком. — Ну, хорошо, был! Только я его не приглашала — он сам пришел. Мне нет до него никакого дела. Но что я могла? Копать яму?
— Хорошо, хорошо, — теперь Кортель стал мягче. — Девочка, одумайся! Ты обещаешь помочь Окольскому, знаешь, где он прячется...
Она молчала.
— Не знаю, сколько потребует прокурор, когда ты встанешь перед судом...
Снова слезы.
— Что я должна делать?
— Говорить правду. Адрес этого гаража дал тебе он?
Она кивнула.
— Я клянусь, не хотела... Он бросил на стол записку и убежал.
— Что ты сделала с ней, с этой запиской?
— Сожгла! — выкрикнула она. — Я даже уже не помню...
— Погоди. Кому ты говорила, где скрывается Окольский?
— Никому не говорила... Клянусь богом!
Кортель терял терпение.
— Снова ложь! Ты сама себя топишь. Ты дала адрес тому водителю.
— Какому водителю? — В ее голосе прозвучало искреннее удивление и недоумение.
— Не дурачься! Водителю такси за номером 243. Он отвез тебя на Зубковскую несколько дней назад...
— Клянусь!.. В последнее время я не ездила на такси. У меня плохо с деньгами...
— Вас видели. Могу зачитать показания свидетеля. Приехали и еще несколько минут провели в машине...
— Пан капитан, — это прозвучало как молитва, — я никогда не имела никаких дел с таксистами... Это была не я...
— Зачем ты дала ему адрес Окольского? Он что, просил об этом? Как давно вы знакомы? С чего начался разговор? Что он говорил об Окольском?
На Кортеля смотрели глаза девушки, хорошо знающей жизнь.
— Пан капитан, — сказала она тихо, — я должна признаться? Что вы хотите, чтобы я сказала? Я ничего не понимаю...
Он ударил кулаком по столу.
— Девочка, в каком мире ты живешь? Не надо признаваться в том, чего ты не совершила! Никто этого не требует и не имеет права требовать. Надо говорить правду...
— Я сказала, — подтвердила она с грустью, — а вы не верите. Что мне делать?
— Ты знаешь Антони Пущака?
— Первый раз слышу это имя.
Инспектор бросил на стол фотографию таксиста. Ту самую, что когда-то Пущак подарил Казимире Вашко.
— Вот этого субъекта?
— Никогда в жизни.
— Если это ложь, то последствия могут быть серьезными.
— Я понимаю, — прошептала она.
Так ничего и не добившись, Кортель отпустил Золотую Аню.
Он велел привести арестованного Антони Пущака. Инспектор еще не знал, в какую сторону повернуть этот допрос. Во всяком случае, не надо спешить с обвинениями.
— Как звали девушку, с которой видела вас жена?
Пущак пожал плечами.
— Вы же не собираетесь судить меня только за то, что у меня в машине была баба?
— Отвечайте на вопрос.
— Не знаю, — рявкнул Пущак. — Зачем вы меня мучаете? Я отвез ее на Зубковскую, денег не взял... О чем тут говорить? Вы сами понимаете... Договорился встретиться вчера в одиннадцать вечера на Зубковской около барака. Я приехал, но она не пришла... Когда возвращался, схватил штраф, ну и боялся, что меня моя... — он процедил грязное ругательство, — снова выследит.
— Говорите, что не пришла. Опишите, как она выглядит.
— Кого?
— Ну эту особу с Зубковской.
— Красивая блондинка. Волосы золотые. Высокая... Ноги — во всем свете не сыщешь... Юбка мини... Вы сами знаете...
— Имя?
— Она не сказала.
— Лжете, Пущак. Мы знаем больше, чем вы думаете. — Кортель бросил на стол несколько фотографий, среди них был снимок Золотой Ани. — Которая из них?
Пущак рассматривал их старательно и с напряжением.
— Здесь ее нет, — наконец выдавил он.
Кортель положил фотографии в ящик, оставив на столе фото Золотой Ани.
— Зачем вы ее покрываете, Пущак?
— Как перед богом...
— Зачем покрываете?
— В жизни не видал эту бабу.
— Пущак, ложь — худший метод защиты в вашей ситуации. Вчера в 11.30 вечера вас видели на Валу Медзешинском, — сочинял Кортель. — С Блот вы повернули на Фаленицу и вернулись в город по Гроховской.
На Кортеля смотрели испуганные глаза измученного человека.
— Пан инспектор, — едва проговорил он, — я ничего не сделал.
— Ничего? Почему же вы мыли автомобиль так рано? Кстати, на щите остались царапины. Вы сбили...
— Я не был на Валу! — крикнул Пущак. Он сорвался со стула и тут же снова плюхнулся на него, сломленный и не способный к защите. — Что вы хотите со мной сделать, люди? Я не виноват, — он заскулил как обиженный щенок, — в чем обвиняете?
— Я предъявляю вам обвинение, — сказал официально Кортель и велел увести обвиняемого.
Инспектор так устал, что с трудом приводил в порядок протокол допроса.
— Наша логическая цепочка рвется, — спустя некоторое время сообщил он майору.
— Я тебя не узнаю. Старый работник и рассчитывает на успех после первого допроса...
— Не хватает доказательств... Все как в тумане, как во сне... Может, не следовало задерживать Пущака?
— Следовало, — твердо сказал шеф. — Как ты думаешь, жена Пущака опознает в Золотой Ане ту особу в автомобиле своего супруга? Если да, вот это было бы доказательство. Достаточно один раз поймать их на лжи...
— Сомневаюсь, — ответил Кортель. — Во-первых, она видела ее вечером, во-вторых, с порядочного расстояния...
Шеф на это ничего не сказал, только пожал плечами...
Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья...
— Я не любил право, — пояснил Окольский, — поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. — Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. — Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?
— Вы могли работать необязательно в Варшаве.
Он презрительно вытянул губы.
— А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее... Я не хотел жить так, как родители.
— А как?
— Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать... Теперь понимаю, что это не удалось бы, — добавил он другим тоном.
— Почему вы бросили работу в фотоателье?
— Скучно, — отвечал Болек. — Целый день фотографии для паспортов. Без конца все то же самое.
— И что же вы собирались делать?
— Я искал, — сказал он тихо. — Вы не понимаете? Я ходил по городу, и мне не хватало даже на кофе, потому что отец вытряхивал весь мой недельный заработок. У меня есть приятели, которые тоже ничего не делают, но ездят на «мерседесах». Мне не везло...
— Вы думаете, что деньги в жизни — это все? — Кортель сам почувствовал наивность своего вопроса.
— Деньги — нет. Но то, что можно на них купить...
— Зельская уговаривала вас продолжать учебу?
— Да.
— Вы собирались пожениться?
— Не знаю. Я никогда не планировал намного вперед. Этим она занималась, что будет лет через пять-шесть... Завела книжку, откладывала по нескольку злотых каждый месяц... У меня это вызвало отвращение, — сказал он искренне.
— Она любила вас.
Болек молчал.
— У нее было хорошее место, которое она из-за вас потеряла. Вы ее втянули в скверную историю.
— Я сожалею, — это прозвучало слишком равнодушно. — Я всегда думал, что самое главное еще впереди, еще не началось, — добавил он.
— Запасались опытом?
Он кивнул.
— Пожалуй, да. Зося подходила ко всему очень серьезно. Теперь я понимаю, что поступал очень плохо.
— Когда вы познакомились с Золотой Аней?
— Как-то в конце апреля. Видел ее часто в кафе «Гранд», хотелось пофлиртовать... Я думал о ней. Она казалась мне той девчонкой, которая мне нужна...
— Что это значит?
— Скажу честно: хотелось попробовать другой жизни...
— Начитались про гангстеров, что ли?
Болек презрительно скривил губы.
— Я думал, что я лучше их.
— Кого их?
— Приятелей Ани. Я понимал, что наибольший шанс у тех, кого не знает милиция.
— Поэтому и не назвали Ане свое настоящее имя?
— Да. Я хотел для начала добыть немного денег!.. — воскликнул он. — Никогда бы больше не сделал этого!..
— Почему же?
— Не знаю. У меня были разные планы, — сказал он на этот раз честно. — Я бывал на автомобильной бирже, в банке Всеобщей сберегательной кассы... Если есть немного денег, то можно с чего-то начать...
— Прекрасные планы!
— Ушел бы тогда от тех людей... И никогда бы на глаза им не попадался!
— Наив!
— Я не наивный, — возмутился Болек. — Необязательно входить в конфликт с законом, если хочешь заработать немного денег, уже имея небольшой капитальчик...
— А вам не пришло в голову, что надо работать?
— Надо работать, — повторил Болек.
— Когда у вас возникло намерение ограбить виллу Ладыня?
— В начале мая. Узнал, что они уезжают в отпуск в Венгрию.
— От кого?
— От жены Ладыня. Я познакомился с ней как-то в кафе, мы были с Зосей. Потом звонил ей.
— Жене Ладыня?
— Да, — сказал он тихо. — Я, естественно, натрепал ей, что она произвела на меня неизгладимое впечатление... Женщины это любят. И мы с ней договорились встретиться...
— А Зося?
— Не знала, разумеется. Я же не исповедовался, — сказал он вдруг со злостью.
— Сколько раз встречались с женой Ладыня?
— Не помню. Раза четыре или пять.
— Где?
— В кафе. Дважды у нее дома.
— Прекрасно. Она была вашей любовницей?
— Обязан ли я отвечать на этот вопрос?
— Вы уже ответили. И от нее узнали подробно, когда они уезжают?
— Да.
— Она не говорила вам, что дома остается домработница?
— Нет. Домработница должна была убрать только перед их возвращением.
— Это значит, что вы действовали наверняка? Циклон и Желтый Тадек одобрили ваш план?
— Да, — он снова посмотрел на Кортеля. — Это болваны, пан капитан. Я предупредил их, что после этого налета не хочу их видеть. Клянусь, это был бы первый и последний раз.
— А что вы сказали Золотой Ане?
— Ничего. Правда, ничего. Девушек не стоит посвящать в такие дела.
Подробный рассказ Окольского с момента ограбления не отличался от показаний Желтого Тадека и Циклона.
— Когда вы вошли в кабинет, — продолжал далее Кортель, — там горел свет?
— Да.
— Не лгите, помните, что ложь — против вас.
— Я говорю правду. Горела настольная лампа. Сначала... я увидел лампу, она освещала только незначительное пространство около стола, и лишь потом...
— Постойте. Назовите все предметы, которые вы увидели на столе.
Окольский закрыл глаза: веки у него были красные, опухшие.
— Лампа. Конечно... пепельница. Очень большая... Еще стаканчик для карандашей. И все... Больше не помню... Да, ящик стола был отодвинут...
— Войдя в кабинет, вы сначала посмотрели на стол, а потом?
Болек тер лоб рукой.
— На стул.
— Какой стул?
— Посреди комнаты лежал перевернутый стул.
— Вы уверены?
— Клянусь!
Кортель помнил, что, когда он вошел в кабинет, кресло было придвинуто к столу, а два стула стояли рядом с портьерой, закрывавшей балконные двери.
— Этот стул меня испугал, и тогда... я увидел...
— Подождите. А как стояло кресло?
Снова молчание.
— Было придвинуто к столу.
— Так... Увидели девушку... Вы утверждаете, что она лежала уже на полу... Опишите подробнее, как она выглядела.
— Не могу, — прошептал он. — Не могу! Я поглядел на нее... У нее были глаза открыты... Я закричал. И тогда Циклон прибежал в комнату.
— Циклон?
— Да.
— Вы уверены, что из тех двоих никто не входил до вас в кабинет?
— Я ни в чем не уверен! Ни в чем! — закричал он. — Я был в зале внизу, они тоже были там.
— Но вы же в кабинет вошли первым? Не отрицаете?
— Нет. — Лицо его сделалось бледным, покрылось потом.
— Что еще заметили на полу?
— Ничего.
— Подумайте хорошенько. Девушка лежала между дверью и столом, несколько в глубь комнаты, а рядом с ней?..
— Ничего, — сказал он. — Ничего, — повторил еще раз. Болек выглядел измученным.
— На сегодня хватит, — сказал Кортель. — Подпишите протокол.
Окольский стоял на пороге рядом с инспектором.
— Пан капитан, — почти прошептал он, — вы ведь не верите, что это сделал я? Не мог я ее убить... Зачем она должна была ждать нас в кабинете? Она там уже была... мертвая...
Между следователем и подозреваемым в какой-то момент возникает особая связь. Иногда они разыгрывают партию против себя самих, но бывает и так, что в определенных фрагментах поединка их усилия направляются к одной общей цели. Память преступника становится его собственным противником. Что Окольский увидел в кабинете? Чего он не может вспомнить? Перевернутый стул? Кто-то поднял его и поставил рядом с балконными дверями? Зачем? Кто? Пущак? Но тот, лично допрашиваемый майором, заявил, что стулья стояли так, как их увидела милиция.
— Я не верю ему, — сказал майор. — Не верю ни одному его слову...
Кортель молчал.
Майор имел повод для плохого настроения. Следствие после того, как был взят Окольский, словно бы топталось на месте. Прокурор уже допрашивал Пущака и установил, что существуют досадные пробелы в материалах, доставленных милицией. Решено было проверить, узнает ли ревнивая жена Пущака в Золотой Ане ту девушку, с которой ее муж ездил на Зубковскую. Привели несколько девушек, сотрудниц милиции, и Золотую Аню. Янина Пущак осматривала их всех молча, ходила вдоль шеренги девушек в мини, ставила их спиной, разглядывала в профиль. Больше всего времени у нее отняла Золотая Аня... На вопрос: «Которая из них?» — отвечала: «Никто. Нет, ту я узнала бы наверняка, — сказала Янина. — У нее тоже были золотистые волосы, но другая походка и кривые ноги. Уверена — кривые ноги».