В такие минуты она особенно остро ощущала: их «конспирация» несправедлива и неприятна. Почему она должна скрывать, как ей хорошо вместе с ним? Почему не может позвать его домой, на чашку кофе и боевик по видику?
– Они мозги тебе начнут полоскать. Немедленно. – уверял Арсений. – С такой силой начнут, что никаких видаков не захочется. Ну сама подумай...
Да, конечно, хочется привести Сеню домой и поставить их всех перед фактом. Но, если подумать, – ее семейка просто на уши встанет, если узнает, что они встречаются. Пусть дед Сеньке и помог, создал ему «равные возможности» для университета – но это просто посильная помощь старому другу Николаю Челышеву. (Или еще что-то. Что – она так до сих пор и не разобралась. Похоже скорее на отработку старого долга...) Но вот зять – или хотя бы потенциальный зять из провинциального Южнороссийска – деду на фиг не нужен.
Сеня в их «lifеstyle» не вписывается: беспородный. Капитоновым полагается водиться только с себе подобными – элитными. Вон, как мамаша привечает породистого Эжена: и кофе ему выносит на фамильном подносике, и личные тапочки выделила, и даже подарочки сама делает – на Новый год и двадцать третье февраля. Даже, извините, одеколон «Саваж» подарила. Французский. Он, этот одеколон, в ЦУМе в парфюмерии на первом этаже аж двадцать пять рублей стоит!...
Очень хочется мамане Эжена в зятья заполучить. А Сеньку она в упор не замечала, даже когда он в их квартире жил. Здоровалась сквозь зубы и не чаяла, когда он исчезнет с их горизонта. Против деда не могла пойти – а то живо спустила бы Арсения с лестницы. А сейчас, когда он от них съехал, никто про него даже не спросит: ни дед, ни, тем более, мама с бабкой. А про Эжена – чуть ни каждый вечер пристают: «Женечка водил тебя в „Шоколадницу“? Хорошее, говорят, кафе...» И приходится сквозь зубы улыбаться и нахваливать тамошние блинчики с орехово-шоколадным соусом.
Да, с Эженом нужно что-то делать. Он, конечно, безобидный: в постель не тащит, если целует – только в щечку. Замуж – да, зовет. Но особо не торопит. К тому же, положа руку на сердце, от него есть большая практическая польза. Ясно, например, что в Большой театр Настя и сама сходить может: только деда попроси, билеты на любой спектакль тут же доставят. Только куда как приятней приезжать в театр на машине, и ждать, пока Женя откроет дверцу... И царственно позволять, покуда он отодвинет ей кресло в первом ряду ложи бенуара... Да и в ресторане – в «Пекине» или, допустим, «Узбекистане» – кто спорит, бывать с ним приятно: в дорогом костюме, вкусно пахнущий, с полным бумажником...
«Но Сенька мне дороже бенуаров и „Пекинов“.
И Настя решила: Жене – отказать. Отказать категорично, без надежды на примирение. Совсем было собралась звонить, но потом призадумалась. Посоветовалась для начала с верной подругой Милой...
Милка, хоть в институт и не поступила, соображала по-прежнему быстро и советы давала дельные:
– Зачем Эжена-то посылать? – удивилась подруга. – Во-первых, парень он видный. И при роже, и при деньгах. Думаешь, много таких? Мне что-то пока не встречались. Во-вторых. Не так уж часто бывает, чтоб и водил везде – и в койку при этом не тащил. В-третьих. Если ты Женю прогонишь – предки твои сразу насторожатся. Сама ведь говорила: они души в нем не чают. Начнут расследовать, кто у тебя вместо Женьки, выяснят, что Арсений – и от него сразу пух с перьями полетят. Оно тебе надо? Так что вот мое тебе мнение: Эжена особо не обнадеживай, но придержи. Пригодится еще. Пусть будет вроде запасного аэродрома. Какая бы любовь у вас там с Сеней ни была – а страховка на черный день никогда не помешает.
«Дельно», – оценила Настя. И потихонечку, плавненько перевела Эжена «на скамейку запасных».
Навешала ему лапши про «тотальное устрожение» на факультете: курсовиков, мол, – куча, коллоквиумы – каждую неделю, и потому видеться часто не получится. К счастью, Эжен не возражал. В последнее время он ходил озабоченный, бледный. Мимолетно жаловался, что на работе у него сейчас тоже завал... Ну а отвадить его от факультета – это вообще дело техники:
– Заехать за тобой?
– Не, у нас последний семинар – безразмерный. Может тянуться, сколько угодно. Чего тебе зря ждать? Давай у Пушкина встретимся, в семь часов – к семи я точно успею.
Вот и чудненько: спустили проблему на тормозах. На факультете Эжен больше не появлялся. Однокурсницы сладкими голосками интересовались: куда, мол, Настин кавалер на «шестерке» исчез? Настя отшучивалась. А Сеня про Эжена не спрашивал никогда. Будто и нет его, и никогда не было. Но, Настя подмечала (да держала свои наблюдения при себе) – Арсений про существование Эжена помнил. Помнил о нем, как о некоем идеале. И все время с ним заочно соревновался.
Как-то готовились вместе с Сеней к английскому, и у Насти вырвалось: «Вот у Женьки произношение – это да! Не хуже, чем у носителя языка!» Сеня сразу поскучнел, насупился... а вскоре объявил: буду ходить в библиотеку иностранной литературы. И действительно, стал ходить. Часами сидел в лингафонном кабинете, повторял фразы за дикторами... Настя, конечно же, составила ему компанию. В библиотеке иностранной литературы ей нравилось – там и буфет неплохой, и черная лестница есть, где можно целоваться до одурения.
Произношение у Сени и вправду улучшилось – но он так и не достиг той небрежной легкости, с которой Женя, все детство проживший в Лондоне, выплевал иностранные слова...
Настя скрепя сердце нахваливала Сенин английский, а сама ломала голову: откуда он берется, этот великосветский лоск? Лоск, свойственный Эжену и отнюдь не свойственный Арсению? Его дает воспитание? Или деньги? Или положение в обществе?
Сенька старательно делал вид, что сам он парень из народа и «атрибуты сладкой жизни» ему до лампочки. Были бы джинсы, да верный свитер, да крыша над головой. А шелковые носовые платки и портмоне из вкусно пахнущей кожи – это все мещанство и дурь.
Но Настя прекрасно помнила, как однажды, целуя друга, она сказала:
– Ух, как ты пахнешь! «О...Жен» купил?
И Сеня расплылся:
– Купил, купил... Дорогой только, зараза...
А у Насти в голове мелькал каламбур: «Хоть и с „О...Женом“ – а не Эжен...»
Но убеждать Сеню, что он «все равно ей мил», она не стала. Пусть старается. А всякие мелочи, которыми небрежно щеголял Эжен, – серебряный брелок, швейцарский нож с множеством лезвий, пластинки «Бони эм» – Настя дарила Сене сама. Родичи ее в карманных деньгах не ограничивают – а это уж ее дело, на что тратить их червонцы и чеки Внешпосылторга.
Сеня на Настины подарки сердился. Подначивал: «Давай, еще сервелата мне из дома принеси!» Приходилось использовать «секретное оружие»: поцелуи и обиженное: «Ну Сеня-а! Сегодня же триста двадцать пять лет канализации города Череповца! Должна я тебя чем-то поздравить?»
И Сеня таял, подарки принимал. И сам никогда в долгу не оставался. Постоянно дарил ей букеты, и тоже по поводу: например, в честь годовщины компартии Бенина. Букеты были роскошные, не по стипендии... Ладно, если бы просто охапка тюльпанов – Настя знала, что их студенты ночами на Ленинском проспекте стригут, на клумбах. А пятнадцать ярко-алых роз?
– Фарцуешь ты, Сеня, что ли? – пристала к нему как-то Настя. – Тогда бери меня в долю.
На факультете у них не фарцевали только ленивые. А уж Насте, с ее торгсинными возможностями, сам бог велел сплавлять среди девчонок итальянскую косметику и сигареты «Мальборо».
– Фу, ненавижу, – кривился Сеня. – Не, у меня другой источник дохода...
И признался подруге, что уже несколько месяцев работает внештатником в газете «Советская промышленность». «Я к ним с улицы пришел, спрашиваю – возьмете внештатником? Они мне тут же на плакат на стене показывают: тем не даем». В смысле – тем, на которые писать. Говорят, если сам придумаешь, согласуешь – тогда вперед. Первый материал я раза три переписывал, а дальше врубился, какой стиль им нужен, и вроде веселее пошло. Теперь заметки по три в месяц ваяю и рублей по пятьдесят заколачиваю».
– И спишь, наверно, по три-четыре часа, – закончила Настя. – Когда тебе еще писать? И семинары ведь, и коллоквиумы, и с тобой мы чуть ни каждый день гуляем...
Сеня фыркнул:
– Это ты в точку! Спать некогда, ночами на машинке стучу. Ну ничего, на пенсии отосплюсь. Или в могилке, уж там-то – дрыхни, сколько влезет.
– Сеня... а может, я без роз обойдусь? Все равно приходится каждый раз дома врать, откуда букетик...
– Без роз ты не обойдешься, – постановил Сеня. – А журналистская практика мне все равно нужна. Надо ж в Москве как-то зацепиться. Вот и буду цепляться за эту «Совпромышленность»! А то закончу журфак – и ушлют по распределению куда-нибудь в Мухосранск. Поедешь, что ли, со мной?
– Поеду, – чмокала его Настя. – Только лучше не в Мухосранск, а в Париж.
– Ну, насчет Парижа – это не ко мне, – сразу скучнел Арсений. И Насте снова приходилось его обнимать, целовать, убеждать: все, мол, Сеня у тебя будет: и Париж, и произношение, как у Джимми Картера, и «О...Жен» – трехлитровыми банками...
...За их романом зима, весна и начало лета пролетели незаметно. Даже сессия – и та прошла быстро и легко. Тем более, что Сеня ноу-хау придумал. Первого мая, когда они гуляли по праздничной Москве, он спросил:
– Ты, Настя, много античных талантов прочла?
Подруга фыркнула. Гораций, конечно, лежит у нее на тумбочке возле кровати... И даже иногда почитывается – по пять минут на ночь, вместо снотворного.
– А с древнерусской литературой у тебя как?
– Бабуля подарила «Слово о полку Игореве». Прочитай, говорит, полное издание – гораздо интересней, чем хрестоматия...
Теперь уже Сеня фыркнул. Подвел итог:
– Ладно, все ясно. По улицам гуляли – и сессию прос... прощелкали. Знаешь, что мы с тобой теперь сделаем? Будем артель открывать.
...В артель Арсений пригласил троих соседей по комнате. Вместе с Настей они уселись над списками литературы – античной и древнерусской. Поделили каждый на пять частей. На одного артельщика пришлось всего-то по девять книг.
– Уже веселей, – порадовался Сеня. – Девять легче, чем сорок пять... Только смотрите: читать внимательно, запоминать – все: и эпизоды, и второстепенных героев. Препы как раз на этом и ловят. А перед экзаменами соберемся и собственный лекционный курс устроим.
Так и поступили. «Артельные лекции», конечно, грешили неформальной лексикой («и тут этот хмырь Орфей как ляпнет Эвридике...»), но каждый свой участок пропахал добросовестно. Содержание в подробностях рассказывал, детали, авторские отступления...
Первокурсников на экзаменах по традиции гоняли нещадно. Но «артельщики» все как один получили «отлично» и удостоились самых лестных отзывов: идеальные студенты, проштудировавшие всю рекомендованную литературу.
Наступали каникулы.
– Ты, наверно, в свой Южнороссийск? – однажды грустно спросила Настя у Сени.
– А ты?
– А я – в Сочи. Дед снова в свой санаторий сватает. Ух, надоело...
Настя не стала говорить, что в Сочи их собирается осчастливить визитом Эжен. Не на весь заезд приедет, а на недельку, но тоже радости мало.
– Ну и глупо. – резюмировал Сеня. – Я тут, понимаешь, кручусь, прогибаюсь...
– Что-о?
– В Сочи-то ты действительно едешь. – тщательно сдерживая ликование, произнес он. – Но только едешь вместе со мной. В наш эмгэушный лагерь, в «Буревестник». Не возражаешь?
Настя запрыгала:
– Да ты что? Обалдеть! Да как же у тебя получилось?
Путевки в «Буревестник» распределял профком. И доставались они только третьекурсникам и старше, и то избегаешься и изынтригуешься.
– А вот я достал. – важно сказал Сеня. – Я, между прочим, льготная категория. Социально незащищенный. Сирота. Ну а тебя я протащил с трудом. Пришлось Павловне из профкома тюльпанов на Ленинском настричь...
...На удивление, Настю в «Буревестник» отпустили легко. Оказалось, что деду куда удобнее ехать в отпуск не в июле вместе с ней, а в сентябре. А бабушка с мамой в Сочи и вовсе не хотели: пробивали себе очередные заграничные путевки. К тому же студенческий лагерь – это воспитание в коллективистском духе, а сие важно (считали бабушка и мама). Так что Насте надавали изрядных напутствий (вина не пить, далеко не заплывать) – и проводили на вокзал с большим чемоданом и порядочной суммой карманных денег. (Сеня, как только увидел Капитоновых, спрятался в соседнем вагоне и до отправления поезда не показывался).