Но чудовище было на земле. В стороне от сивуча двигалась большая черная тень. Страшно было поверить, но это шагал медведь. Черная громада подошла к бревнам, раздвинула их, и Витька услышал чавканье.
Было чего испугаться. Ростом медведь был не меньше лошади. В темноте трудно как следует рассмотреть — он вышел, когда большая туча скрыла луну. На фоне не совсем еще темного неба виден был только его силуэт.
В длину он был не меньше трех метров. Не так давно на Камчатке убили медведя размером два метра шестьдесят сантиметров, и весил он шестьсот восемьдесят килограммов. А этот должен был весить еще больше.
Медведь чуял Витькины следы, то и дело переставал чавкать, поднимал тяжелую башку и слушал. Судя по величине медведя, ему, наверное, было лет сорок.
«Только бы не учуял», — трясся Витька, сидя за бочкой. В индийских джунглях есть племя, охотники которого прославились тем, что вступают с медведем в единоборство и короткими острыми топориками проламывают ему череп. Защитой охотнику служит одеяло, которое он обертывает вокруг левой руки. Но Витьку, когда он читал об этом, удивила фраза, в которой говорилось, что, пытаясь достать до лица своего врага, медведь становится на задние лапы и тем самым открывает голову, шею и грудь топору, находящемуся в руках решительного охотника.
«Но если встанет этот медведь на задние лапы, — думал Витька, — никаким топориком не дотянешься до его башки. Он прихлопнет такого охотника, как муху».
Как только лунный свет чуть проскользнул сквозь растрепанный край тучи, медведь перестал чавкать и пошел в тундру. Когда луна целиком выглянула из?за тучи, его уже не было видно.
«Наверное, он и вырос до таких размеров, потому что даже лунного света боится — слишком уж осторожный», — подумал Витька и попятился к палатке, держа наготове ружье. Он устал, и ему хотелось спокойно выспаться хотя бы одну ночь.
Как в детстве прятался под одеяло от всяких страхов, так и в этот раз Витька спрятался в палатку от медведя. Правда, он сам видел, как даже небольшой медведь легко, будто газетную бумагу, рвал брезент. А этот громила и рвать не будет — переломает вместе с палаткой, если будет бродить по берегу и наткнется.
Витька слышал, что такие большие медведи ничего не боятся. Стоит на их пути палатка — не свернут, идут прямо на нее. «А может, все это — выдумка?.. Вот я сегодня и буду подопытным кроликом».
Витька положил заряженное ружье прямо на себя, поверх спального мешка, чтобы удобнее было высвободить руки и выстрелить, если на палатку обрушится медведь. Можно было бы раза два пальнуть в темноту. Тогда бы медведь уж точно не подошел. Но Витька думал — может, все обойдется и будет надежда еще завтра днем увидеть этого великана. «Неужели доживший до такого возраста медведь легкомысленно попрется на палатку? Ведь я с испуга и убить могу! Не должен он вроде бы этого делать… А может, он такой умный, что понимает: стоит побыстрее помахать лапами — и бояться ему будет некого?»
У Рене Малеса в книжке «Страна охоты и вулканов» Витька читал, что медведь, раненный тремя пулями, одна из которых пробила во всю длину туловище и раскроила сердце, пробежал еще несколько сот метров.
От всех этих мыслей уже не хотелось спать. Витька зажег свечку, накапал расплавленный парафин на пластмассовую тарелочку, приладил свечку и поставил тарелочку на матерчатый пол палатки. Пламя огарка, окруженное радужным ореолом, тревожно вздрагивало от ветерка, проникающего в небольшие щели. Витька достал завернутую в кусок газеты школьную тетрадку, в которой писал диктанты. Когда некому было диктовать, он переписывал по памяти слова какой?нибудь песни или стихотворения, а потом, вернувшись с полевых работ, брал у Зинки песенник, проверял по нему ошибки и красным карандашом ставил себе двойки, тройки, изредка четверки.
«Какую же песню переписать? — подумал он и даже усмехнулся, потому что первой пришла на память песня туристов: «Мама! Я хочу домой…»
Возле палатки вроде бы что?то хрустнуло. Витька схватился за ружье и напряженно слушал… Ничего, кроме шума прибоя… Он прислушивался, а глазами машинально пробегал строчки газеты, в которую была завернута тетрадка: «Жанна обладала ясным умом и сильным характером. Была девушкой смелой, настойчивой и целеустремленной. Ей минуло семнадцать, когда она освободила Орлеан, и девятнадцать — когда ее сожгли».
Витька опустил ружье и еще раз перечитал эти строки. Все ночные опасности сразу показались ему преувеличенными. Он оторвал клочок газеты, аккуратно сложил и сунул в нагрудный карман ковбойки…
Утром, укладывая вещи, придирчиво осмотрел каждый предмет, в надежде найти что?нибудь лишнее. Но все было нужно, кроме куска мыла. От него отрезал небольшой кусочек, остальное оставил, чтобы поняга стала хоть чуточку легче.
Ни вчерашнего медведя, ни его следов дальше не было. Встретить такого зверя дважды было бы слишком большой удачей.
День был безветренный, солнечный, но что?то беспокойное, непонятное висело в воздухе. Во второй половине дня стало ясно, что это не пустое предчувствие — с океана донеслись тревожные стенания. Налетел ветер, начал рвать гривы с волн и солеными брызгами швырять их на берег. То и дело какая?нибудь волна выскакивала дальше обычного на «прибойку» и хлестала по ногам. А одна изловчилась и обдала Витьку с головы до ног. Поняга намокла и стала еще тяжелее.
Слева начинался широкий Кроноцкий лиман. Его отделяла от океана узкая длинная коса. Если правильно сказал Гераська, она тянулась километра на три, а потом прерывалась узким горлом, по которому воды реки Кроноцкой впадали в океан. Гераська уверял, что через устье лимана не пройти. Но Витька сам хотел проверить это. В 1909 году где?то в этих местах переправилась экспедиция на лодках, сделанных из шкур убитых здесь же, возле лимана, медведей.
«А я сделаю плот, — надеялся Витька. ~ Вон сколько бревен валяется по всему берегу».
Океан разыгрался так, что не было слышно наката — все слилось в сплошной рев бушующей воды.
Витька долго шел по открытой всем ветрам косе, наполовину песчаной, наполовину поросшей как будто подстриженной травой… Устье, к которому он наконец добрался, было не очень широким: мог бы перебросить через него камень. Но о том, чтобы перейти его вброд, нечего было и думать. Вода вырывалась в океан так стремительно, что крутила страшные водовороты, через которые даже нерпы прорывались с трудом.
Вода в лимане была намного выше, чем в океане, и даже мощные накаты волн не могли сдержать напор водяной лавины. Переправиться где?то поблизости на плоту тоже было нельзя. Даже моторную лодку снесло бы под грохочущие валы и разбило в щепы.
В круговороте воды то тут, то там появлялись нерпичьи головы. Нерп сносило течением, но они прорывались через стремительный скачущий поток и заплывали в лиман. Возле устья в волнах океана их было больше сотни. Темные и пятнистые головы двигались навстречу потоку, чтобы пробиться через него и спрятаться в лимане от наступающей бури. Нерп вскидывало на самую вершину волны, а потом они проваливались вниз. Это были не волны, а горы воды.
Начал хлестать ливень. Ощущение было такое, будто нырнул с открытыми глазами. Чтобы удержаться на ногах от ветра, на него приходилось почти ложиться. Идти дальше было некуда, да и назад идти тоже нельзя — ветер сбивал с ног.
Страшно было ставить палатку в конце узкой косы, с трех сторон окруженной рассвирепевшей водой. Пригибаясь против ветра, Витька искал какой?нибудь бугорок, который хоть немного защитил бы от бури. И ему повезло — он наткнулся на яму, в которую можно было втиснуть палатку.
И палатка и вещи — все было мокрым от ливня. Изо всех сил Витька натягивал веревки, но все равно палатка выгибалась как парус. Ветер отрывал от земли дно палатки и подбрасывал с пола спальный мешок. Все тяжелые вещи, начиная от ружья и кончая консервами, ветер разбрасывал по углам. Дно хлопало, будто вот–вот лопнет. А ведь палатка стояла в яме. Груз, который казался таким тяжелым за плечами, был слишком легким для ветра. Витька ножом выкопал из вулканического песка тяжелые камни. Затащил их в палатку, положил по углам и вдоль наветренной стены. Стало тесно, но дно прижалось к земле.
Земля гудела от ударов волн, и было удивительно, как держится эта узкая длинная полоса земли, почему океан не разбил ее давным–давно такими вот ударами. Недолго пролежал Витька в спальном мешке: лопнула веревка, и палатка начала хлестать по лицу мокрым полотнищем. Витька высунулся, чтобы связать веревку, но даже в яме ветер перехватывал дыхание. Океан ревел.
Веревку Витька кое?как связал, но натянуть палатку так и не смог. Выглянул из ямы и обмер: через косу, по которой пришел, перехлестывали волны! Дальше уже не было косы. Океан соединился с лиманом, и Витька оказался на небольшом острове. И может быть, его тоже затопит вода, если будет прилив сильнее и не ослабнет ветер.
Вокруг было сумрачно оттого, что наступил вечер, и оттого, что небо закрывали рваные тучи.
Витька зажег в палатке свечу. Ее тут же задул ветер. Опять зажег, но ветер снова задул, хотя палатка была плотно закрыта. Даже мокрую ветер пронизывал ее насквозь.
Быстро стемнело. Витька размышлял, что делать. Ждать, что будет? Или что?то предпринять?
Но что он мог сделать со взбесившимся океаном? Волны грохотали сильнее, и вокруг в этом кромешном аду ничего уже не было видно.
Витька лежал в дрожащей палатке и думал, что первая же волна захлестнет яму и придется выскакивать из нее. А вторая или третья слизнет его в лиман, и тогда конец — течение вынесет под волны, а там не продержаться и нескольких минут. И тут его осенило — есть выход! Он лихорадочно начал перебирать в темноте вещи, пока не нашел капроновую веревку. Как только вода попадет в яму, он выскочит из нее, заберется на триангуляционный знак, на эту трехметровую металлическую вышку, и привяжется к ней веревкой. «Найду ли только ее в темноте? Она где?то близко».
Уже совсем рядом послышался треск деревьев. Это вода добралась до бревен, которые валялись неподалеку, и сшибла их одно с другим. Как могли вода и ветер ломать полузамытые песком деревья, Витька не мог представить. Но он хорошо представлял, сколько в разбушевавшихся волнах болтается теперь деревьев. Ими был завален берег.
«Они перемолотят и меня и вышку, если только вода поднимется сюда», — со страхом подумал он и хотел высунуться из палатки — посмотреть, не разглядит ли в темноте белую пену. Может быть, узнает, близко ли вода. Но ветер ткнул его лицом в землю, и Витька опять убрался в палатку. Недаром «тайфун» в переводе с японского значит «ветер, который бьет».
И шагу не сделать на таком ветру. Нечего и думать ни о какой вышке. Витька лежал ничком в палатке на дне ямы и ждал, что будет. Дарует судьба ему жизнь или тут вот и кончатся все надежды? «Зачем было лезть сюда? Гераська же говорил: «В устье лиман не перейти»… И зачем все это? Если останусь жив, сразу назад, домой, только домой». В конце концов он уснул, измученный страхом и беспрерывным ревом ветра и волн…
Утром все, что было вечером и ночью, казалось страшным сном. Но усталость и мокрые нагромождения бревен поблизости от палатки говорили: это был не сон.
Океан отступил. Он уже не перехлестывал через косу, но все еще тупо, методично ударял и ударял в берег. Зеленоватая, похожая на пемзу, засохшая пена показывала границу, куда добиралась вода. Коса дымилась, как после пожара: сохли пропитанные водой песок и трава.
Витька пошел обратно. Там, где вода перехлестывала через косу, трава перепуталась с водорослями. Океан выбросил такой ворох стального троса, что не каждый грузовик мог бы его увезти.
Когда кончилась коса, Витька повернул в обход лимана. Гераська говорил, что где?то между лиманом и озером русло Кроноцкой разбивалось на рукава. А нельзя ли эти рукава перейти вброд? О том, что ночью клялся вернуться в поселок, Витька старался не вспоминать.
Вокруг лимана тянулся болотистый берег. Но Витька без особого труда вышел по нему к руслу реки Кроноцкой. Дальше, до самых гор, простиралась сухая тундра.
Течение широкой реки было сильным, кое–где на поверхность выбивали крути. Поодаль от лимана Витька рискнул бы переправиться на плоту, но вдали от берега океана не из чего было сделать плот: на сухой тундре ни деревьев, ни бревен. Оставалось только надеяться перейти рукава вброд.
Впереди, чуть в стороне от речного берега, были разбросаны по тундре ржавые консервные банки. Витька бегом заторопился к ним. Раньше он терпеть не мог разбросанных банок, а туг радовался им, потому что это были хоть какие?то следы людей. «Может, там есть тропинка и она приведет к броду», — надеялся он.
Но никакой тропинки не было… Не было и консервных банок. Это грибы–красноголовики торчали на сухой тундре.
…Не все протоки были одинаковыми по силе. Нота, по которой шло больше всего воды, заставила Витьку поколебаться: «Стоит пытаться переходить ее или, может, все?таки вернуться?»
Он зашел в воду. До этого всегда искал брод без поняги. Потом возвращался за ней. И получалось, что каждый раз он переходил реку трижды. Но эту реку, он чувствовал, трижды ему не перейти. Зашел в воду сразу с тяжелой понягой и ружьем за спиной.
Река неистовствовала. Вода стремительно проскакивала участок, который был мельче основного русла. По берегам болтались клочья дерна и хлопали по воде. Подмытый ивовый куст упал в воду, но корнями еще держался за берег. Вода причесала, пригладила его так, что все сучки ровненько вытянулись вдоль берега.
Трудно было устоять против течения даже на неглубоком месте. Витька хотел опереться на палку и чуть не упал — едва конец палки коснулся воды, поток отшвырнул ее в сторону. Да и воткнутая в дно, она гудела и тряслась под рукой, и он в конце концов бросил ее.
Течение намыло почти вдоль реки галечную гряду. Ее Витька и выбрал для брода. На поверхности не за что было зацепиться глазу. Мимо неслись пружинистые потоки воды. Неслись так быстро, что глаз не успевал рассмотреть никаких деталей, как не успевает он ничего рассмотреть на железнодорожном полотне из окошка мчащегося поезда.
Едва не кружилась голова от этой стремительной воды, которая двумя мощными крыльями охватывала ноги. Витька медленно, шаг за шагом, подвигался вперед. Он боялся, как бы низ увязанных на поняге вещей не коснулся необузданной воды. Если это случится — вода сразу опрокинет его.
С обеих сторон галечной гряды темнела глубина, которую было заметно даже через клокочущую воду. От гидрогеологов он слышал, что у этой реки есть второе, подземное русло. Где?то часть воды уходит под землю, течет под рекой, а потом опять врывается в русло. Страшно было попасть в такой подземный провал. Да если и не было в этом месте никаких провалов, скорость воды такая, что могла разбить о камни. Нужно было с опаской делать каждый шаг. До другого берега оставалось не так много. Но впереди темнела глубокая промоина. Только в одном месте просвечивал песчаный нанос. Витька ступил на него и пошел, из последних сил преодолевая напор воды.
До берега было шага три–четыре, но отмель кончилась. Впереди темнела глубина, а из?под ног стремительная вода вымывала песок, и нужно было куда?то ступать, иначе ноги уйдут в песок и вода зацепит за понягу. Времени на раздумье не оставалось. На поверхности поблескивали поднятые водой золотистые песчинки. Витька решительно шагнул к берегу и почти лег на воду, навалившись на нее всем телом встречь течению. Но еще шаг сделать было нельзя ни назад, ни вперед. Не удержаться тогда на ногах. Рывком подался к близкому берегу. Поток развернул его, вода сбила с ног, закружила. Берег несся мимо. Впереди скакала по бурунам беретка.
Витька едва успел вдохнуть воздух и опять оказался под водой. Его кружило, ружье за спиной чиркало по дну. Поняга, как пузырь, плыла сверху, не давая поднять голову. То рукой, то ногами Витька задевал дно, но не мог задержаться. Глаза были открыты, он видел сквозь зеленую воду то небо, то дно и не мог вдохнуть воздух. Отчаянно забил руками, ногами, вырвался из?под воды и еще раз вдохнул. Его несло недалеко от берега. Ударил ногами по дну, которое мчалось внизу со страшной скоростью, толкнулся еще раз, еще — и вцепился руками в подмытый корень. Вода тут же вытянула Витьку вдоль берега и заполоскала, как тряпку. Но она так и не смогла оторвать его от корня — Витька все?таки выкарабкался на берег. Лямка поняги так захлестнула за ремень ружья, что он не мог ни сбросить понягу, ни снять ружье. Так и сел на землю. Оперся на понягу и, отдыхая, раскинул руки.