— Но я не…
— Просто забыли, — мудро улыбнулся гость. Он убрал книгу в чемоданчик. — Очень вам признателен.
— Да не за что, — растерянно ответил Саша. — Я, право, не знаю, откуда… хм… Леонид Юрьевич не стал слушать.
— Ну что? По котлетке? Пока горяченькие? — спросил он и звонко хлопнул в ладоши.
— Спасибо, что-то не хочется.
— Напрасно, голубчик. Есть надо. Еда не только вкусна, но и полезна. Вы думаете, почему древние так долго жили? Потому что питались хорошо. Леонид Юрьевич свалил котлеты горкой в большую эмалированную миску, начал резать хлеб, а Саша сидел и смотрел на него, раздумывая. Честно говоря, все происходящее здорово напоминало ему тихое помешательство. А что? Очень даже похоже. Может быть, у него «крыша поехала» от долгой и плодотворной работы? Сплошь и рядом случается. Ему бы вызвать милицию, пусть разбираются, что это за «Леонид Юрьевич», кто он такой, откуда взялся, каким образом попали в Сашин «дипломат» беккеровские «Мифы» и откуда у гостя статья, — не фальшивая ведь статья, типографская, — но навалилась дурой апатия. Поверил вдруг Саша, что звонок в милицию ничего не даст. Вместо червонцев в результате окажутся этикетки от «Нарзана». Чертовщина какая-то, ей-Богу.
— Александр Евгеньевич, ну вот это вы уж совсем напрасно, — донесся до него размытый голос гостя.
— Что? — Саша незаметно, под столом, сжал кулак так, что ногти впились в ладонь до боли, до красных полос на коже. — Что напрасно?
— Вот это, — кивнул неопределенно гость, забрасывая в рот здоровенный кусок котлеты. — Ни Черт, ни Бог тут совершенно ни при чем. Отучайтесь вы от этой дурацкой привычки. До добра она вас не доведет, уж поверьте мне на слово. Саша встряхнулся и взглянул на гостя. Быстро взглянул и вдруг… на одно лишь мгновение увидел глаза. Совсем другие глаза. Не те, что видел раньше, а иные — пронзительные, черные, внимательные. И внезапно он понял: человек, сидящий перед ним и с аппетитом поглощающий одну за другой сочные котлеты, совсем не тот дружелюбный простак, за которого себя выдает. Маска простака скрывала настоящего гостя. Настоящего! А настоящего-то Саша еще и не видел. Он внутри этой человекообразной скорлупы. Прячется там до времени, отпуская укоризненные замечания насчет… одним словом, насчет потусторонних сил.
— Правильно, — похвалил Леонид Юрьевич. — И не надо упоминать их.
— Вы умеете читать мысли? — спросил Саша и помрачнел.
— Да ну, будет вам глупости-то говорить, Александр Евгеньевич, — махнул рукой гость. — Я мог бы, конечно, вам соврать для пущего эффекта, но не стану. Вы же все время губами шевелите. При соответствующем навыке прочесть несложно. — Он усмехнулся. — Где вы видели, чтобы кто-то читал чужие мысли? Психологи хорошие были, да, но все они работали с рефлекторными движениями, вроде вашего движения губ. Не с мыслями. Вольф Мессинг, например. А мысли… нет. Да и скучно это.
— Что?
— Мысли читать.
— Почему же?
— Так ведь люди в основном думают об одном и том же.
— А вам откуда это известно? — грубовато буркнул Саша. — Если вы мысли не читаете?
— Зато я хорошо разбираюсь в людях, любезнейший Александр Евгеньевич, — усмехнулся гость. — Я столько людей разных за свою жизнь перевидал — не сосчитать! — Он снова обреченно махнул рукой. — И почти все они, если копнуть поглубже да шелуху сдуть, хотели одного и того же. Почитайте Карнеги. Весьма неплохие исследования по психологии побудительных мотивов. Что движет человеком? Самолюбие. Власть, слава, богатство.
— Любовь забыли упомянуть, — напомнил Саша.
— Не-ет, — покачал головой Леонид Юрьевич. — Почему же забыл? Ничего я не забыл. Ради любви человек способен умереть. И только.
— Не так уж и мало.
— Ерунда, — поморщился гость. — Умереть — что может быть проще? Р-раз — и нет тебя. От всех убежал, всех перехитрил, всех обманул. В один миг избавился от земных проблем. Что же в этом плохого, хотел бы я знать? Жить гораздо, гораздо сложнее. Уж кому, как не вам, знать об этом.
— А я-то тут при чем?
— Как знать, как знать, Александр Евгеньевич, — тонко и загадочно улыбнулся гость. Неприятно как-то он это сказал. Слишком многозначительно.
— Боюсь, что я не совсем понимаю, — растерялся Саша.
— Поймете немного попозже, — пообещал Леонид Юрьевич. — Что же касается предмета нашего разговора… Назовите мне хоть что-нибудь, созданное во имя любви и прошедшее через века. Ничего вы не сможете назвать.
— Ну почему? — начал было Саша.
— Да потому, что ничего и нет, — быстро перебил Леонид Юрьевич. — И не говорите глупостей, я же просил. У нас ведь как: один скажет, а все повторяют. Думаете, им кажется, будто этот «один» прав? Ничего подобного. Просто слова понравились. Красиво. Что такое любовь с точки зрения психологии? Тривиальная психологическая зависимость, возникающая на почве тяги к геометрически правильному строению черепа. — Леонид Юрьевич препарировал любовь с ловкостью заправского прозектора. — «Завтрак в постель», «на руках носить»… Ужас. Крепостничество какое-то.
— Одни любят полненьких, другие худых, третьи еще каких-то, — мрачно сказал Саша. — При чем здесь геометрия?
— Александр Евгеньевич, голубчик, люди-то разные, — всплеснул руками Леонид Юрьевич. — Одним нравится круг, другим — овал, третьим — треугольник. Отсюда и тяга к различным формам, лишь подтверждающая геометрию. С природой, знаете ли, не поспоришь. А в остальном… Спросите влюбленного: «Что ты чувствуешь?» Думаете, скажет что-нибудь путное? Ничуть не бывало! Станет талдычить с упорством идиота: «Я ее люблю». Это понятно. Но чувствуешь-то что? — Леонид Юрьевич поднял обе руки. — Не скажет. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Нечего ему сказать. — Он усмехнулся, и Саше показалось, что промелькнуло в усмешке лукавство, смешанное с любопытством. — Нет, как разрушительная сила любовь вовсе не плоха, кто спорит. Но как созидательная — никуда не годится.
— Сонеты, — ответил Саша запоздало. — Они прошли через века. Стихи. Картины. Музыка.
— Музыка, сонеты… Да, действительно, прошли. Но прочтите мне на память какой-нибудь из сонетов Петрарки? Или того же Шекспира? Продекламируйте любовную поэзию Вийона? Не можете. Но даже если бы смогли и вас услышал бы автор, то он бы сказал, что вы — бесчувственный чурбан. А знаете почему?
— И почему же? — хмуро поинтересовался Саша.
— Да потому, что вам чужая любовь без надобности, — охотно объяснил Леонид Юрьевич. — С вас достаточно и своей. Той же Танечки. Или, допустим, красивой девушки, встреченной на улице или в метро. Они для вас куда важнее шекспировских рифм. А сонеты… Одни издают, другие покупают. В основном для блезира. Но практической пользы — никакой. Картины? Красиво, не стану возражать. Еще забавно. Король Франциск Первый заплатил за «Мону Лизу» четыре тысячи золотых флоринов. Ни много ни мало — пятнадцать с половиной килограммов золота. А мы прикрываем ею сальные пятна на обоях. Вот вам и вся практическая польза. Однако не думаю, что великий Леонардо мечтал именно об этом, когда писал портрет Констанции «Джоконды» де Авалос.
— Картины, музыка и стихи — это духовная пища, — возразил Саша. — Красота в любой форме делает человека лучше, добрее.
— Или злее. Вы ведь не станете отрицать, что другой человек, плеснувший на «Данаю» кислотой, действовал отнюдь не во имя добра или красоты?
— В газетах писали: это сделал параноик.
— А вы верите всему, что пишут газеты?
— Э-э-э…
— Он не параноик. Причем далеко не параноик, — усмехнулся Леонид Юрьевич. — Красота, суть любовь, питает души, порождая в одних тягу к добру, но в других — раздражение, стремление к злу и уничтожению этой самой красоты. Вы согласны?
— Наверное.
— Отлично, — Леонид Юрьевич улыбнулся таинственно. — Вот мы и подобрались к самому главному. К Душе. Превосходно. Значит, человек любит не разумом, а Душой. Я правильно вас понимаю?
— Правильно. Честно говоря, Саша не был полностью уверен в правильности данного утверждения, но за неимением лучшего аргумента в споре…
— Во всяком случае, вы признали то, что Душа существует. Это уже неплохо. Душа — как основа мироздания. Как скрытый движитель всех человеческих поступков и помыслов. Душа и все, что с ней связано. В глобальном аспекте. Ведь именно этот аспект вас сегодня особенно тревожит? Выражаясь вашим собственным языком: роль Души в формировании Добра и Зла и ее влияние на будущее человечества. Правильно? Саша внимательно посмотрел на гостя, а тот деловито собрал посуду и отнес в мойку. Затем присел и не без любопытства уставился на Сашу.
— Кто вы такой и что вам нужно? — спросил наконец Саша. — Только не надо морочить мне голову.
— Так я и не пытаюсь вам ее морочить, Александр Евгеньевич, — снова всплеснул руками гость.
— Вы не ответили на мой вопрос. Кто вы и что вам от меня нужно? Книга?
Леонид Юрьевич вздохнул, качнул головой, сказал грустно:
— При чем здесь книга… — Он взял сигарету, покрутил в пальцах, понюхал, затем произнес абсолютно серьезно: — Какой мне смысл забирать ее у вас после того, как я же вам ее отдал?
— Вы?
— Конечно. Человек, который продал вам «Благовествование»… одним словом, это мой помощник.
— Да? — упрямо, но с ехидцей спросил Саша. — Ну теперь я, наверное, должен вам ее вернуть?
— Нет. Наоборот. Вы никому не должны отдавать эту книгу. Никому! В том числе и самым близким друзьям.
— Почему?
— Прочтите — и сразу все поймете.
— Я не о книге, я о друзьях.
— Друзья часто превращаются во врагов. И только вы сами никогда не сможете себя предать.
— Я не люблю, когда говорят загадками.
— А это не загадка, — шевельнул бровью Леонид Юрьевич, стряхивая пепел. — Это совет.
— Может быть, вы все-таки объясните мне, что такого необычного в этой книге?
— Она сама, — ответил Леонид Юрьевич.
— Обычная Библия.
— Необычная, — гость снова стряхнул пепел. — В том-то и дело.
— Разве что в полярности оценок…
— Так ведь в оценках весь смысл, — усмехнулся Леонид Юрьевич. — Читайте. Когда прочтете, вам будет легче понять и предугадать следующие шаги вашего врага.
— Моего врага? — Саша усмехнулся саркастически. — У меня нет врагов.
— Ошибаетесь. У вас есть враги.
— Я пока что-то не заметил ни одного.
— Вот именно, — кивнул Леонид Юрьевич, давя сигарету в пепельнице. — Пока! Скоро заметите. Кстати, что он вам рассказал?
— Кто?
— Мой оппонент. — Гость наклонился вперед, чернота его глаз внезапно обожгла Сашу вселенским холодом. В них больше не было ничего. Ни веселости, ни печали. Только пустота, лишенная какого бы то ни было выражения. — Вы ведь навещали его сегодня? Что он вам рассказал?
— Вы имеете в виду…
— Человека, которого вы называете Потрошителем.
— Он рассказал мне свою историю, — помедлив, ответил Саша. — Точнее, историю из «Благовествования», выдавая ее за свою.
— Угу, я так и думал. — Леонид Юрьевич кивнул без тени иронии. — И наверное, этот человек сказал вам, что он — уничтожитель Зла? Не правда ли?
— Нет. Он сказал, что помогает этому… уничтожителю. Гончему. Или Гилгулу. Так он называл это.
— Ну да, конечно. Гончему. И вы ему поверили?
— Слушайте, я не собираюсь отвечать на ваши вопросы… Эта информация не подлежит…
— Вам придется ответить, — твердо перебил его гость. — От этого слишком многое зависит. Вы ему поверили? Саша хотел было возмутиться, решительно вскочить, может быть, даже выкинуть незваного гостя вон, но вместо этого лишь отрицательно покачал головой.
— Хорошо, — с облегчением откинулся на спинку стула Леонид Юрьевич. — Очень хорошо. Потому что он вам соврал. — Саша тускло улыбнулся. Он тоже почувствовал облегчение. Нашелся человек, ответивший на вопрос, мучивший не только его, Сашу, но и Костю, и остальную следственную бригаду тоже. — Он соврал, — повторил гость и придвинулся ближе. Его черные пустые глаза заслонили свет. Голос Леонида Юрьевича стал громким, перекрывающим все звуки мира. Саша ощутил, что не может пошевелиться. И что отвести взгляд не может тоже. — И не только вам! — вплыл в его мозг голос гостя. — Он многим врал. Этот человек — не Гончий. Гончий — вы. А тот, с кем вы сегодня говорили, — Предвестник Зла!
14 апреля, утро. Свидетельство «Бой был страшен. Звон мечей, глухие удары боевых молотов, топот и ржание лошадей, крики ярости и стоны умирающих. В этой дикой сече никто не разбирал, где свои, где чужие. Здесь и не осталось своих и чужих. Осталась только задача — выжить. Мечи выписывали кроваво-серебристые круги, рубя человеческую плоть и кожаные доспехи. Красная медь лат покрывалась бурой кровью и серой пылью. Передние ряды воинов падали под ударами чужих мечей, под камнями пращников или пронзенные пиками и дротиками. Их место тут же занимали новые. Темные тучи тростниковых стрел с жутким шелестом взмывали в воздух, чтобы через несколько секунд обрушиться вниз смертоносным дождем. Медные жала сверкали в лучах солнца, словно кровавые градины. Хрипели и ржали умирающие лошади, мычали быки, с треском переворачивались колесницы. Звучно кричали верблюды, валясь на землю под ударами копий. Мертвые падали под ноги живым, и те поднялись уже на высоту пяти локтей. Сандалии пехотинцев скользили по телам, и приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы только удержаться на ногах, потому что падение означало неминуемую и страшную смерть. Земля пропиталась кровью на два локтя, а трава приобрела оттенок песка на закате. Оступались и опрокидывались кони, давя пеших воинов. Аннон подал знак. И аммонитянский вестник проскакал до стен Раббата. И сигнальщик Адраазара‹Адраазар — арамей, царь Сувы, сын царя Рехова.›, установленный на охранной башне, поджег костер, подавая сигнал к наступлению двум свежим легионам Това, скрывающимся до времени в предгорье, за финиковыми рощами. Они должны были ударить с флангов, взяв в котел измотанные остатки корпусов Иоава и Авессы‹$FИегудейское войско формировалось аналогично древнеримскому. Оно состояло из пяти военных корпусов, численностью около 60 тысяч воинов в каждом. Каждый корпус делился на легионы (по 6 тысяч человек), легионы на кентурии, или когорты (по 500–600 человек), кентурии на манипулы (по 50–60 человек). Ополчение делилось на отряды, численностью 24 тысячи человек в каждом. При Царе Давиде общая численность израильской армии, включая ополченцев, достигала 288 тысяч воинов. Элиту составляла когорта избранных наемников (хрети м плеви), включавшая в себя 600 соратников Давида со времен его скитаний.›. Густой темно-серый дым от свежесрезанных пальмовых ветвей поднимался в истекающее кровью заката небо, но товских воинов все не было. Тогда-то Аннон и понял, что проиграл.
— Предательство! — закричал тысяченачальник. Он поднял меч, на клинке которого повисли бурые капли, и тяжелые пехотинцы охранной когорты, дерущиеся бок о бок со своим Царем, сомкнулись вокруг Аннона плотным кольцом, поднимая обитые кожей и медью щиты, отсекая своего Господина от иегудейских легионеров. — К городу!
— Нет! — хриплый крик Аннона раскатился над равниной, перекрывая звон мечей. Он знал, в чем их спасение. Не в отступлении. Во всяком случае, не сейчас. И аммонитяне, те, кто еще оставался в живых, потные, окровавленные и грязные, рванулись вперед, прорывая строй авесской пехоты. И заполыхал второй сигнальный костер. И ударили со стен Раббата стрелки, накрыв конницу Иоава облаком стрел. Уцелевшие легионеры Адраазара получили возможность отойти и соединиться с пехотой аммонитян. И пробилась к ним сильно поредевшая моавитянская конница. Под прикрытием стрелков арамеям даже удалось перегруппироваться, приняв подобие боевого построения. Теперь иегудеи оказались в невыгодном положении. Из восьми отборных легионов у них уцелели от силы четыре. При этом воины Иоава были вынуждены биться с теснившими их легионерами Рехова и когортами Разона, а жалкие остатки корпуса Авессы‹Иоав — главный военачальник израильской армии при царе Давиде. Авесса — брат Иоава и его первый помощник. По Библии,[8] перед боем с аммонитянами и арамеями Иоав разделил свое войско, поручив командование одной из частей Авессе. Разон — один из старших военачальников Адраазара.› стояли против пехоты и конницы Адраазара, соединившихся с аммонитянами и моавитянами. В это мгновение Аннон поверил: еще немного отваги и храбрости — и израильтяне дрогнут. У него появилась надежда, что в этот раз Ангел ошибся в страшном пророчестве. Они разобьют иегудеев. А после Адраазар призовет два свежих корпуса Совака, и они вместе придут под стены Иевус-Селима. И все наконец закончится. Через секунду до него донесся боевой клич. Парируя удар за ударом, стараясь защитить себя и коня, Аннон обернулся, чтобы увидеть на западе дым сигнального костра израильтян. И это было странно, потому что его разведчики, тайно сопровождавшие иегудейские корпусы на всем пути от Иордана до Раббата, донесли, что Иоав не оставил в резерве даже когорты легких пехотинцев. Откуда же он ждал подкрепления? Но уже покатилась с предгорья Галаада человеческая река. Темные фигуры останавливались у подножья, принимая боевой порядок. И отступили уцелевшие иегудейские легионеры. И остановился бой. Адраазар опустил дымящийся меч, отбросил за спину пропитавшийся кровью плащ, и тот влажно шлепнул о медную чешую лат. Он поднял черное от крови и пыли лицо, вгляделся и сказал сипло, задыхаясь, скаля белые зубы в гримасе бессильной ярости и отчаяния: