— Это ты? — Внезапно побледневший Дэефет решительно сжал губы. Бесплотный гость молчал. Лицо его оставалось безучастным, словно каменная египетская маска. В нем читалось безграничное спокойствие забвения.
— Скажи Господину, что я все приготовил к Его приходу, — несмотря на душивший его страх, Дэефет улыбнулся. — Гилгул заперт в капкан. Через девять месяцев Господин сможет появиться на свет. И тогда же я сотру Раббат с лица земли. Клянусь.
— Ты хвастлив и беспечен, как большинство земных, — прозвучал в его голове грозный раскатистый голос, а на белой маске спокойствия блеснули кроваво-красными углями нечеловеческие глаза. — И глуп, как все люди. Ты еще не сделал того, что хочет Га-Шем. Гилгул заперт, но не стал менее опасным. Ты недооцениваешь его. Он умен и может помешать приходу Господина. Тебе придется быть настороже, если ты действительно хочешь, чтобы Господин пришел в мир.
— Клянусь, я хочу этого всей душой, — ответил Дэефет и оскалился в страшной улыбке.
— Тогда тебе следовало сначала покончить с Гилгулом, — произнес гость, и пламя в его глазах стало жарче.
— Да, но я хотел всего лишь ускорить рождение. Раббат же взять непросто. Цитадель очень хорошо укреплена. На то, чтобы осадить ее, может уйти и год, и два, и даже больше…
— Ты — глупец, — раскатистый голос, подобный скрежету каменных жерновов, впился в мозг Дэефета острыми крючьями. — Господин ждал вечность. Что для него два жалких года! Огненный взгляд гостя опалил лицо Царя Израильского. Тот почувствовал, как пламя сжирает кожу, превращая ее в пепел, хрустящий на обугливающихся костях черепа, выжигает глаза, высушивает язык, и застонал, стиснув зубы. Он попробовал вдохнуть, и пламя мгновенно ворвалось в легкие, причинив невыносимую боль.
— Вот что ты должен был сделать с Гилгулом и всеми, кто встал за ним!
— Гилгулу никуда не деться из Раббата, — выдохнул Дэефет поспешно, чувствуя, что сходит с ума от боли. — Я… Оставь это, прошу тебя!!! Жар отступил, и Дэефет получил возможность открыть глаза и вдохнуть. Он поспешно поднял руку и провел кончиками пальцев по щеке. Никаких следов ожога.
— Сегодня же я пошлю два… нет, три отборных пехотных корпуса к стенам Раббата. Никто не сможет пройти через осадные ряды. Даже если Гончий… Гилгул попытается бежать, его схватят. И на этот раз я лично позабочусь о том, чтобы кровь пролилась на жертвенный алтарь. Клянусь, теперь ему не ускользнуть от меня! Огонь в глазах гостя медленно остывал, становясь все более тусклым. Призрачная фигура таяла в кровавых лучах солнца.
— Ты не должен совершать ошибок, — услышал Дэефет едва различимый шепот. — Покончи с Гилгулом. Господин ждет! Гость растворился в вечернем воздухе. Дэефет же остался на кровле. Он чувствовал дрожь в коленях и страшный холод, разлившийся в сердце. В этом его Господин. Страх — главное чувство, внушаемое им своим слугам. И оно нужно людям. Из страха и только из страха рождается истинная любовь и истинная праведность. Любовь из благости забывается так же быстро, как и возникает. Только страх укрепляет Веру и делает ее вечной. Страх не дает людям забыть о Господе, возвеличивает пастыря и привязывает к нему паству. Он направляет, указывая верный путь. Но страх должен прорасти, подобно виноградной лозе, опутать сознание и стать привычным. Только истинные служители Господа понимают это! Дэефет звонко хлопнул в ладоши. На призыв его откликнулись мгновенно. Не прошло и минуты, а на кровле уже стояли трое. Первый был в льняном хитоне, меире голубой шерсти, ефоде с наперстником на груди и складчатом виссоновом кидаре‹Хитон — общепринятая верхняя одежда. ‹M›Меир — риза первосвященников. Изготавливалась из шерсти и окрашивалась в голубой цвет. ‹M›Кидарь (кидар) — вид головных уборов священников. Представлял собой подобие тюрбана. У первосвященников дополнялся золотым венцом.› первосвященника, с надписью на передней части: «Святыня Господня». Второй — в легких кожаных латах и алом плаще военачальника. Третий… третий носил простой хитон без каких-либо украшений, перетянутый полотняным поясом, и увясло‹Увясло — обычная головная повязка. У женщин служила для убранства волос.›, покрывающее голову. Все трое остановились на значительном расстоянии, склонившись в знак почтения.
— Сегодня же три корпуса отправятся к Раббату, — негромко сказал Дэефет, не сомневаясь, что будет услышан и понят. — Они должны встать против стен города, взяв его в кольцо. И вести осаду. Это касается тебя, Рагуил. — Человек в латах военачальника поднял голову. — Ты поведешь корпуса, а прибыв к Раббату, передашь командование войском Иоаву, моему племяннику. И запомни, ни один аммонитянин не должен уйти из Раббата. За любого ушедшего, будь то женщина, ребенок, муж или седоголовый старец, я казню каждого десятого воина каждого пятого легиона, включая сотников и тысяченачальников. Теперь ты, Авиафар. — Настала очередь первосвященника поднять взгляд на Царя. — Проведи праздничное богослужение в честь победы над войском аммонитянским и Царем Анноном. Потом же вели левитам подготовить Скинью‹Скинья Союза — шатер, аналог храма, в святая святых которой хранился золотой Ковчен со скрижалями Закона, врученными Богом Моисею на горе Сион.›, священные сосуды и музыкальные инструменты, а для себя — золотую одежду.
— Выбрать агнцов для жертвенника, мой Царь? — спросил Авиафар.
— Не надо. Агнец уже выбран Господом, — улыбнулся Дэефет. — Пусть левиты будут готовы тронуться в путь. Это может случиться в любой момент.
— Хорошо, мой Царь, — первосвященник снова почтительно склонил голову.
— Идите! — Дэефет остановился рядом с третьим мужчиной. — Ты не уходи, Нафан. Я хочу посоветоваться с тобой.
— Да, мой Царь, — дрогнувшим голосом ответил старик. Когда Авиафар и Рагуил удалились, Дэефет спросил спокойно:
— Давно ли ты перестал снимать увясло, Нафан?
— С тех пор, как глаза мои стали бояться солнечного света, мой Царь, — ответил тот после короткой паузы.
— Ты слепнешь, Нафан?
— Так, мой Царь, — кивнул тот.
— Значит ли это, что ты стал хуже видеть то, что не дано видеть другим?
— Я вижу все, что позволяет мне увидеть Господь, мой Царь, — ответил пророк.
— Тогда почему ты не приходишь больше во дворец, Нафан? Или тебе, пророку, стало скучно с твоим Царем?
— Я уже немолод, мой Царь, — спокойно ответил Нафан. — Ноги плохо слушают меня, а ступени твоего дворца слишком круты. И, кажется, ты сейчас не нуждаешься в моих советах. Твои деяния достойны всемерной радости и восхваления. Когда же человеку благоволит Господь, он сам становится пророком и перестает слушать чужие пророчества.
— Любые дела, Нафан, достойные радости, легко могут обернуться слезами. Ты об этом знаешь лучше других. И к пророчествам твоим я готов прислушаться в любое время. Дэефет дошел до угла, теперь он находился у Нафана за спиной. Старик чувствовал, как по коже его бежит неприятный холодок. Он физически ощущал исходящую от Дэефета мощную силу. Знать бы еще, что это за сила и кто наделил ею Царя Израильского.
— Открой мне, пророк, падет ли царствие аммонитянское? И что станет с Царем Аммонитянским, Анноном, сыном Наасовым? Нафану показалось, что раскаленный взгляд ожег его сутулую спину. Он распрямил плечи, хотя это и стоило ему большого труда и мужества.
— Царствие аммонитянское падет, мой Царь. Стены Раббата превратятся в пыль. Царь Аннон будет убит, а ты украсишь голову свою его венцом. Дэефет засмеялся. Смех его звучал все громче. В нем слышались торжествующие ноты.
— Я всегда знал, что ты говоришь мне правду, старик! — воскликнул он. — Верно, тебя послал сам Га-Шем, чтобы помогать мне и направлять меня! — Дэефет подошел к Нафану и, ухватив пророка за тонкие плечи, заглянул тому в лицо: — Подтверди правоту слов моих, Нафан, чтобы я уверовал в истинность своего выбора. Голубовато-туманные глаза старика смотрели точно в черные провалы зрачков Дэефета и видели внутри них разгорающееся мертвое пламя.
— Ну же! — требовательно воскликнул Царь. — Верно ли, ты ведешь меня путем, который указывает Господь? Сухие, пепельного цвета губы старика шевельнулись, произнося:
— Разве я не доказал это своими пророчествами, мой Царь?
— Я верю тебе, Нафан! — Дэефет снова расхохотался, запрокинув голову. — Нет такого твоего пророчества, которое бы не исполнилось! Так ты сказал, царство аммонитянское падет?
— Да, мой Царь.
— И я надену венец убитого Аннона?
— Так, мой Царь.
— Как скоро это произойдет, Нафан?
— Через два года, мой Царь. Дэефет внезапно нахмурился. На лицо его словно набежала тень. Хотя, может быть, это и была тень. Тень сгущающейся ночи.
— Ответь, Нафан, удастся ли кому-нибудь покинуть Раббат прежде, чем стены его превратятся в пыль?
— Твои воины не увидят лица аммонитянина за стенами Раббата, мой Царь, — спокойно ответил Нафан. Дэефет улыбнулся. На лице его отразилось торжество.
— А скажи мне еще вот что, Нафан. Родится ли у меня шестой сын?
— Если ты захочешь родить сына теперь же, мой Царь, — кивнул пророк, — то первого заберет из чрева Господин наш, Га-Шем, за ослушание Закона его. Но потом будет второй. И он станет велик. И о нем заговорят по всему миру, во всех землях Господних. Люди будут восхвалять его и мудрость его, дарованную ему Господом. И станет он вечен. Имя ему будет Иедидиа. Возлюбленный Господом. Когда он родится, Раббат-Аммон падет.
— Иедидиа, — повторил шепотом Дэефет. Он задумчиво посмотрел на пророка. — Ты и верно послан Господом. Я прикажу перестроить лестницу так, чтобы ступеньки не казались тебе слишком высокими, Нафан.
— Благодарю тебя, мой Царь, — чуть наклонил голову старик, и непонятно было, то ли пророк выражает почтение, то ли прячет глаза. Дэефет с прежней улыбкой отошел к перилам и остановился, глядя на город. Внезапно он подался вперед. От городских стен, со стороны Овчих ворот, донесся звук сигнальной трубы. Это означало появление путника. Страже понадобилось некоторое время, чтобы выяснить, с какой целью прибыл путник в Иевус-Селим, и открыть уже запертые на ночь ворота. Еще через несколько минут у крепостных стен послышался топот лошадиных копыт. С кровли были хорошо видны мелькающие между гранатовыми деревьями и кипарисами фигурки факельщиков и стражей, спешащих к воротам крепости. Тяжелая створка приоткрылась с мрачным гулом, пропуская всадника. Дробный топот копыт звучал уже под самым дворцом. Всадник осадил лошадь, а уже через мгновение стоял на ногах. Бросив повод слуге, он побежал вверх по ступеням к открытому двору.
— Вестник военачальника Иоава к Царю! — выкрикнул внизу хриплый голос. Затопотали шаги на лестнице, ведущей с пиаццо на кровлю, замелькали во дворе факелы. Тускло-желтые отсветы их ложились на стены, и Нафан видел черные уродливые тени, мечущиеся по белому камню. Он ждал, затаив дыхание. Его пророчества были пророчествами Аннона. И раввуни действительно никогда не ошибался. Однако Нафану очень хотелось услышать, что на этот раз Аннон ошибся. Стук сандалий по дереву становился все ближе, но Дэефет даже не обернулся. Он смотрел куда-то вниз, мимо кипарисов и пальм, мимо цветников и гранатовых садов. А Нафан ждал, чувствуя, что сердце его готово выскочить из груди.
— Мой Царь, — вестник вошел на кровлю, усталый, с ног до головы покрытый кровью и дорожной пылью. Плащ его превратился в бесцветную тряпку. Медные латы потускнели. Шлем он держал в левой руке, ладонь правой положил на рукоять меча. За ним следовал эскорт иегудейской знати. Тут были и трое старейшин, членов Иегудейского Совета, и один из двоих царских казначеев, и писарь. За ними шли трое судей, и пятеро царской стражи, и Верховный священник Авиафар, не успевший покинуть дворец. Все они держались за спиной вестника, и на лицах у всех, кроме стражи, горел интерес. Дэефет обернулся, и вестник преклонил колено.
— Встань! Ты не аммонитянин, чтобы стоять на коленях, — резко скомандовал Дэефет. Он выглядел недовольным. — Говори.
— Победа, мой Царь, — тяжело поднимаясь, ответил воин. — Мы разбили аммонитян. Царь Аммонитянский Аннон бежал.
— Где он?
— В Раббате, мой Царь. Мой господин, Иоав, велел передать тебе, что ему требуется подкрепление. — И добавил уже более мрачно: — Из двух корпусов твоих воинов, мой Царь, теперь едва ли наберется три полных легиона.
— Что с остальными?
— Как ты и приказал, мой Царь. Цари Рехова и Моава мертвы. Но Царю Сувы, Адраазару, удалось избежать смерти.
— Он тоже в Раббате?
— Да, мой Царь. Те же, кто не вошел в город, остались лежать на равнине.
— Аммонитяне дрались храбро? — задумчиво спросил Дэефет.
— Да, мой Царь, но никто не может сравниться в храбрости с твоими воинами. Хвала Господу! Он был на нашей стороне в этой битве.
— Уверен ли ты, что город надежно заперт и никто не сможет выскользнуть из него?
— Ни один человек, мой Царь, — устало улыбнулся воин. — Если только у него нет крыльев.
— Прекрасно. — Дэефет кивнул и громко приказал: — Накормить и напоить его! Вестник победы ни в чем не должен знать отказа! Завтра ты поскачешь к Иоаву, своему Господину, и скажешь, что я выслал ему в помощь три корпуса воинов.
— Да, мой Царь, — поклонился тот.
— За хорошую новость получи у казначея тысячу сиклей. — Казначей опустил голову в покорном поклоне. — Теперь ступай, отдыхай и веселись.
— Благодарю тебя, мой Царь. — Воин снова преклонил колено, но тут же поднялся и направился к лестнице. Остальные вышли следом за ним, тихо переговариваясь между собой. Новость была хорошей, но Дэефет еще до появления вестника отдал приказ о праздничном Богослужении. Значит, он заранее знал о победе. И Нафан остался на кровле вместе с Царем. Значит ли это, что пророк предсказал победу израильтян в битве при Раббате? И каковы были остальные предсказания? Первосвященник Авиафар выглядел недовольным. Он не любил Нафана, и вовсе не потому, что видел в нем что-то плохое, но потому, что Дэефет придавал слишком большое значение его пророчествам. Если бы Царь молился с таким же усердием… Судьи поддерживали Авиафара. Нафан вообще мало кому нравился из иевус-селимской знати. Но он нравился Дэефету, и это решало все. Тем временем Дэефет, стоя у самого края кровли, вдруг подался вперед и спросил у одного из стражей:
— Кто это?
— Мой Царь? — Тот подошел ближе.
— Вон в том доме, — Дэефет протянул руку и указал в вечерний полумрак. — Окно второго этажа…
— Э-э-э-э… — Стражник прищурился. — Это дом одного из тридцати, мой Царь, Урии.
— А-а, — Дэефет кивнул. — Я помню его. Он — хеттеянин.
— Да, — с готовностью подтвердил стражник. — Урия действительно из хеттеев. Но он смелый и сильный воин. В битве с филистим…
— Я не спрашиваю, какой он воин, — жестко оборвал Дэефет. — Мне это известно. Я спрашиваю, кто та женщина, что видна в окнах покоев? Охранник снова вгляделся в сумерки.
— Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии.
— Вирсавия, — пробормотал задумчиво Дэефет. — Не та ли, о которой говорят — «первая красавица Иевус-Селима»?
— Да, мой Царь, — подтвердил стражник. — И так ее называют тоже.
— Как же еще? Говоря, Дэефет продолжал смотреть на окна дома Урии и потому не видел, как побледнело лицо Нафана, все еще стоящего у лестницы.
— Еще, мой Царь, ее называют Верной Вирсавией. Дэефет кивнул удовлетворенно.
— Завтра же она должна быть в моих покоях, — сказал он. На кровле возникла напряженная пауза. В этот момент каждый стражник невольно представлял себя на месте Урии Хеттеянина. И только Нафан не думал об этом. Он шептал мысленно: «Ты не ошибся, раввуни. Вот и сбылось твое второе предсказание. Значит, верны и остальные».
— Ты слышал, что я сказал? — жестко спросил Дэефет.
— Я хорошо слышал тебя, мой Царь. Завтра к вечеру Вирсавия будет в твоих покоях, — без тени эмоций ответил стражник. А Нафан, прикрыв глаза, продолжал шептать одними губами: «Благодарю тебя, Господи, за то, что подал знак. Я помню сказанное посланцем твоим и исполню волю твою с решимостью и кротостью. Но… лучше бы этого знака не было. Жесток твой выбор, Господи, и страшен путь рабов твоих».