— Ну, допустим, я бы согласился. И… что? Что я должен был бы сделать, чтобы… — Костя даже побледнел от волнения. Слова давались ему с трудом. — Ну… Чтобы…
— Чтобы сбылась ваша мечта? — помог эксперт.
— Да.
— В сущности, ничего. — Толстяк победно откинулся на стуле. — Один крохотный пустячок. Не волнуйтесь. Вам это не будет стоить ровным счетом никаких усилий. Но вы же взрослый, рассудительный человек и должны понимать: ничто в этом мире не дается даром. За все приходится платить. Только одним очень дорого, а другим, — вот как вам, например, — сущие пустяки. И никакого криминала.
— Даже не знаю. Так странно все…
— Ничего странного. Просто практичный подход. Так что? Согласны?
— Ну, если это серьезно… И если действительно не будет никакого криминала… Согласен. Конечно. Разумеется.
— Но учтите, — предупредил его эксперт. — Если вы согласитесь, обратного пути не будет. Благодарность может не знать границ, — многозначительно добавил он и тут же оговорился, — но и наказание за отступничество будет суровым. Преданность и искренность всегда открывали перед умными людьми блестящие, просто сказочные перспективы. Кто знает, может быть, и до самых «небес» дорастете. Станете начальником всей московской милиции, а то и министром МВД. — Костя улыбнулся смущенно. На лице его застыло то самое выражение радостного детского ожидания, с которым ребенок входит в магазин игрушек. — Все зависит от преданности и только от нее. Впрочем, что я вам рассказываю. Сами все увидите. Итак, — эксперт стал серьезным, — вы согласны?
— И… начальником управления? — спросил Костя. — Даже не верится, что все так просто.
— Не сразу, конечно, а, скажем, в течение года, чтобы не возбуждать ненужных кривотолков. А через день, как аванс, начальником отдела. В качестве подтверждения серьезности намерений.
— Ну да, — согласился Костя и смутился еще больше. — Конечно. Чтобы не возбуждать… Но все равно не верится.
— А вы проверьте. В конце концов, чем вы рискуете? — ухмыльнулся тот.
— Ладно. Я согласен, — торопливо пробормотал Костя. — Что я должен буду сделать?
— Для начала, — эксперт снова запустил руку в карман халата и достал крохотного божка из слоновой кости. — Помолитесь сегодня вечером.
— В каком смысле? — не понял Костя.
— В прямом. Помолитесь.
— У вас что, секта, что ли, какая-то?
— Зачем? Не секта, а самая обычная церковь. И, кстати, — эксперт наклонился вперед и вдруг спросил жестко и требовательно, глядя Косте в глаза: — Вам-то лично не все равно? Секта — не секта. Вы хотите стать начальником управления или нет?
— Хочу, — твердо ответил Костя, подумав: а действительно, не все ли ему равно? И добавил: — Только я… ни одной молитвы не помню.
— Ничего страшного. Не помните и не надо. Просто обратитесь к Господу. Только искренне обратитесь, — и потряс пухлым пальчиком. — Смотрите, искренне. Мы все равно узнаем.
— Хорошо, — согласился оперативник. — Помолюсь. Искренне.
— Тогда возьмите. — Эксперт сунул ему в ладонь божка. Костя торопливо сжал пальцы и почувствовал тепло, идущее то ли от божка, то ли от слоновой кости. — А завтра к десяти утра приходите вот по этому адресу. — Толстяк в третий раз запустил руку в карман и достал крохотную визитку с выдавленным на ней адресом. — Только не говорите об этом никому. Вы поняли?
— Почему?
— Людей много. И у каждого есть заветная мечта, а Бог — он не Фигаро. На всех, знаете ли, не наработаешь. Кстати, вдруг кто-нибудь из ваших же коллег тоже захочет стать начальником управления? Как тогда? Кого из вас предпочесть? А таких немало, уверяю вас.
— Я никому не скажу, — решительно пообещал Костя и спрятал карточку в нагрудный карман пиджака.
— Вот и все. — Эксперт улыбнулся и развел руками. — Добро пожаловать в наше маленькое сообщество. Приходите завтра, не пожалеете. С такими людьми познакомитесь… — Не переставая улыбаться, он закатил глаза и прищелкнул языком, а затем поднялся со стула. — Ну, а теперь пойдемте, посмотрим учетную карточку, которой вы интересовались, а заодно и насчет книги поговорим…
* * *
От библиотеки Саша повернул не направо, к метро, а пошел по Арбату в сторону Смоленской площади. Раньше он любил гулять. Прогулки позволяли ему спокойно сосредоточиться, собраться, подумать. Но то было раньше. Раньше он много чего любил делать. Теперь же все, что происходило с ним до вчерашнего дня, казалось пустым и никчемным. Работа? Кому нужна его работа? Действительно ли стоило лечить тех, кого он лечил? Слышали голоса? Гилгул, Гончий, тоже слышит их время от времени. Давайте запрем его в больницу и накачаем аминазином до такой степени, чтобы отупел, превратился в клинического идиота. Пусть занимается бухгалтерией на каком-нибудь госпредприятии. Саша кувыркался во времени, рывками перемещаясь в пространстве. Он словно прыгал через ступеньку. Кувырок — «Пентагон». Следующий — ресторан «Прага». Третий — гастроном «Новоарбатский». Без промежутков, смазанно. И на очередном кувырке налетел на кого-то, ударился всем телом. Пробормотал торопливо:
— Извините.
— Спишь, что ли, на ходу, братан? Так ты глаза-то разуй, — не без раздражения ответил ему чей-то голос.
— А то на неприятности налетишь и сам не заметишь, — поддержал второй. И оба засмеялись.
— Извините. Саша раскрыл пошире глаза и тряхнул головой, отгоняя клубящуюся в голове туманную хмурь. Действительно, словно уснул на ходу. Поднял взгляд и невольно затаил дыхание. Их было двое. Молодые, — лет по двадцать пять, не больше, — в хороших дорогих костюмах. Из-под расстегнутых воротников рубашек ядовито выползали золотые цепи. На руках золотые же браслеты, на пальцах — тяжеленькие, сытые перстни. Тот, что пониже, держал сотовый телефон. Оба смотрели на него. Низенький неприятно улыбался. Тот, что повыше, был исполнен серьеза, глядел внимательно, изучающе. Саша узнал их. Золотые кресты были наперстными знаками левитов, — Саша различал это даже сквозь ткань дорогих рубашек, — на лицах застыла печать Дэефета — благословленной, осознанной исключительности и права отлучения от жизни. Саша видел пульсирующую в их телах черноту, но это была не боль, как у Аннона. Нет, здесь было другое. Их чернота вбирала чужую боль, чужую смерть, питалась ею. Во все времена эти люди назывались по-разному. Но по сути оставались теми же, кем были. Всегда. Из года в год. Из века в век. Их задача — внушать страх и страхом приводить к вере. К Га-Шему. Они видоизменялись, но никогда, никогда не исчезали совсем. Каста левитов. Исключительных. Черные фигуры на улицах ночного Иевус-Селима. Левиты выполняли свое предназначение. Они выполняют его и теперь. Можно было позвать на помощь, но стоящий шагах в тридцати милиционер понятливо отвернулся. Он пользовался незыблемым правилом, прошедшим через века: городская стража не имеет права вмешиваться в дела левитов. Саша невольно оглянулся. Церковь. Не действующая, но когда-то она освящалась. Наверное. Не вполне осознавая, что делает, он опустил руку в карман грязного пальто. В нем имелась специальная прорезь, благодаря которой можно было, не задирая полы, достать что-либо из пиджака или кармана брюк. Оба широкоплечих заметили его движение и дружно сунули руки за отвороты пальто и пиджаков. Глаза их сузились. Первый смотрел Саше в лицо. Второй быстро оглядывал Арбат. Саша вдруг понял, что через секунду его убьют. Застрелят. Он упадет прямо в грязную лужу, что безбрежно раскинулась за спиной, и кровь его смешается с дождевой водой. Честно говоря, Саша даже обрадовался тому, что умрет. Совершенно искренне. Все закончится. Во всяком случае, теперь. А в следующую секунду Саша совершенно точно понял, почему Гончий стремился выполнить свое предназначение каждый раз, когда приходил в мир. Он просто очень устал. Очень. И он не хотел рождаться снова, чтобы потом снова умереть. Он хотел успокоиться раз и навсегда. Это не вечная жизнь. Это вообще нельзя назвать жизнью. Умирая, он хотел знать, что уже не родится вновь и что никогда больше в его дверь не постучит Ангел и не скажет: «Пора, Гилгул. Время». И что настоящее никогда больше не будет распято на кресте прошлого. И ему не придется корчиться от боли, вспоминая все, что он сделал когда-то. Ангел сказал, что Гончий обманул боль? Он ошибся. Боль нельзя обмануть. Гилгул наивно надеялся сделать это, но в результате обманул лишь самого себя. Саша сгреб в кармане мелочь, вытащил руку и принялся со вселенской сосредоточенностью дегенерата пересчитывать монетки. Оба широкоплечих изумленно уставились сначала на его руки, а затем на лицо, точнее, на шевелящиеся беззвучно губы. Затем низкий хмыкнул, гыкнул громко и заржал от души, весело, заодно вынимая руку из-под пальто. Второй же цыкнул зубом, покачал головой и пробормотал:
— М…к, б… — Он протянул руку и несильно, но очень обидно хлестнул Сашу по щеке раскрытой ладонью. — Живи, баран. Саша со старательно-фальшивым недоумением посмотрел на высокого, но тот уже повернулся к приятелю. А низкий, оценив Сашино изумление, хмыкнул:
— Не спи на ходу, придурошный. Они обошли его с двух сторон, как столб или афишную тумбу, и небрежно зашагали к «Новоарбатскому». Эти двое вообще выглядели небрежно. Они были левитами, за их небрежностью скрывалась смерть. Саша опустил в карман монеты и пошел дальше. Навстречу ему спешили люди. Птахами порхнули две девушки. Одна что-то рассказывала другой, а та весело скалилась ровненькими белыми зубками. Мужчина в сиреневой болоньевой куртке восторженно смотрел по сторонам. Женщина с сумками и печальным лицом античной рабыни. Двое парней, жующих на ходу булки с сосиской, старательно стирали с подбородков кетчуп. Лица. Глаза. Безразличные, отсутствующие. У каждого из них была своя вселенная, и в этих вселенных не находилось места другим. Саша остановился и повернулся к спешащим мимо людям лицом. Их поток был нескончаем. А ему вдруг пришла в голову сумасшедшая мысль: если Ангел говорил правду, — а он уже был почти уверен в этом, — тогда Саша мог рассказать им нечто такое, о чем они даже не догадывались. Он мог бы проповедовать этим жующим, пьющим, довольным, беспечным людям. Он мог бы рассказать им о том, что такое страдание и исступление. Он мог бы объяснить им, что такое душа. Он мог бы поведать о страхе неизбежной предопределенной смерти ради других, не единоразовой, как у известного всем Иисуса Христа, а постоянной, повторяющейся из жизни в жизнь. И если бы ему удалось сделать это понятно и доходчиво, так, чтобы остальные прочувствовали кошмар жертвенной жизни до глубины тех самых душ, за которые раз за разом умирает несчастный библейский Лот, то они содрогнулись бы от глубины страданий, пережитых Гилгулом. Избранником Господа. Вечным Странником. Жертвенным Агнцем. И, конечно, они бы поняли… Он должен был это сделать. Саша остановился и протянул к ним руки. И открыл уже рот, чтобы сказать первые — самые важные! — слова: «Братья и сестры»… Но вдруг заметил брошенный в его сторону настороженный взгляд. Затем еще один и еще. Потом кто-то из проходящих мимо осуждающе покачал головой и… кинул монетку. Она упала к его ногам и покатилась крохотной серебристой луной, пока не упала в лужицу и не утонула в ней. Саша поднял взгляд. Еще одна монетка. Еще одна. Какая-то сердобольная бабулька остановилась и сунула ему новенький блестящий двухрублевик.
— Господи, дожили, — прошамкала она тяжко. — Ужо молодые на папереть идуть. Саша оглядел толпу и увидел Леонида Юрьевича. Тот стоял у витрины магазина и смотрел на него. Поймав встречный взгляд, он достал сигарету, зажигалку и закурил. Раздвигая толпу руками, словно пловец волну, слыша летящее вслед брезгливое бормотание, Саша пересек тротуар и остановился в трех шагах от ночного гостя. На сей раз Леонид Юрьевич не исчез, не пропал, не растворился.
— Что вы здесь делаете? — громко спросил Саша.
— То же, что и вы, — ответил Леонид Юрьевич. — Я вижу, Александр Евгеньевич, вам удалось кое-что вспомнить.
— Удалось, — подтвердил Саша.
— Это очень хорошо. Леонид Юрьевич огляделся в поисках урны, но урн рядом не было, поэтому он бросил окурок на асфальт и затоптал ногой. Затем отлепился от стены и шагнул к Саше. Тот моментально отступил на шаг и поднял руку, словно она могла удержать Леонида Юрьевича на расстоянии.
— Не приближайтесь ко мне, — громко сказал Саша.
— Ну-ну, — примирительно пробормотал ночной гость, однако остановился. — Не дурите, Александр Евгеньевич. Люди же смотрят.
— Плевать! — рявкнул Саша, отступая, сохраняя дистанцию. — Пускай смотрят. Александр Евгеньевич пожал плечами:
— Как хотите, конечно, но я не понимаю…
— Ах, не понимаете, — враждебно ответил Саша, одной рукой доставая из кармана сигареты, вторую же по-прежнему держа вытянутой перед собой. — А по-моему, очень даже хорошо понимаете! — Он закурил, не спуская с ночного гостя глаз. — Это ведь вы толкнули меня под машину?
— Да что вы, Александр Евгеньевич, — ответил тот. — Зачем бы я стал это делать?
— Вам виднее.
— Нет. Это не я.
— А кто же, если не вы?
— Полагаю, ваш знакомец из четвертого бокса Института Склифосовского.
— Нет уж, — категорично воскликнул Саша. — Наоборот. Он предупреждал меня!
— Это и произвело на вас впечатление, — кивнул Леонид Юрьевич. — Понятно. Александр Евгеньевич, вы должны уяснить для себя раз и навсегда: тот, с кем вы разговаривали, чрезвычайно хитер. Недаром же в народе его называют «лукавый». Никогда, слышите, никогда не воспринимайте его слова буквально. Он вас обманет. Вы его — нет. И не пытайтесь. Учишь вас, учишь…
— Вы меня учите? — изумился Саша.
— Вы сами себя учите, — Леонид Юрьевич вздохнул, покачал головой. — Каждый раз приходится начинать все заново.
— Что приходится начинать? — не понял Саша.
— Все.
— Что-то я не понял. Чему это я сам себя учу?
— Тысяча пятьсот девяносто седьмой год. Вы рассказываете свою историю одному англичанину. Конечно, сглаживая и затушевывая слишком уж настораживающие подробности. Помните? На мгновение Саша ощутил запах кабака. Кислятины, пота, резкого табачного дыма. В ушах поплыли громкие голоса, говорящие на странном английском. Звон кружек, шипение жира на жаровнях, крики хозяина корчмы. Гогот и шумная потасовка в углу. Чад, плывущий по залу. Увидел внимательные глаза бледного остроносого человека с длинными черными волосами и тонкими усиками.
— Помните, — констатировал удовлетворенно Леонид Юрьевич. — Ну и набрались вы тогда, Александр Евгеньевич. Однако результат все-таки оказался впечатляющим. Девять лет спустя на сцене лондонского театра «Глобус» впервые была показана одна из лучших трагедий Шекспира о кавдорском тане, который сперва заключил союз с дьяволом, а затем решил обмануть его.
— «Макбет».
— Именно. Ваш рассказ претерпел существенные изменения в угоду драматургии, но смысл-то сохранился. Король Макбет вам никого не напоминает?
— Иегудейского Царя, — пробормотал Саша, подумав всего секунду.
— Верно, — улыбнулся Леонид Юрьевич. — Как говорится, попали в самое «яблочко».
— Значит, я беседовал с Шекспиром?
— И не только с ним. Тысяча семьсот девяносто девятый год. Германия, Веймар. Внушительных габаритов жизнерадостный мужчина. Помните? Кстати, вы так и не научились правильно произносить его фамилию по-немецки и выговаривали ее на английский манер — Геси.
— Гете?
— Верно. Иоганн Вольфганг Гете. Старик был настолько потрясен вашим рассказом, что не мог закончить своего «Фауста» двадцать четыре года. Каждый раз ему казалось, что пьеса недостаточно эмоциональна и выразительна или неточно передает суть замысла. Впрочем, и после окончания Гете не был полностью удовлетворен результатом. Он подошел к истине ближе других, однако и над ним властвовали стереотипы. — Леонид Юрьевич снова закурил, затянулся глубоко, выпустил дым к серому небу. — Что вы видите? — вдруг спросил он.
— Где? — не понял Саша.
— Над головой.
— Небо. Небо, затянутое тучей.
— Это не туча. Это страх. Страх, повисший над твоим городом, — спокойно ответил Леонид Юрьевич. — Тебе приходилось видеть его и раньше. Вспоминай, вспоминай, Гилгул. Это важно. — Он снова затянулся. — Конец прошлого века. Англия. Доктор Рослин Д'Онстон. Вспоминайте. Это гораздо проще, чем кажется. Вы были очень дружны с лондонской богемой. Кое-кого лечили. Среди пациентов, в частности, был чудаковатый молодой человек, писатель и философ. Звали его Роберт Льюис Балфур. Помните? Саша кивнул. Воспоминания рождались в его голове сами по себе. Его память была подобна рыбаку, выдергивающему рыбу из темной воды. Он действительно вспомнил мрачноватого молодого человека, вечно озабоченного собственным здоровьем. Помнится, тот особенно страдал желудком и вызывал к себе доктора Д'Онстона минимум дважды в неделю.