Но и здесь в который уж раз подвела Василия Владимировича его совестливость: все Долгорукие в опале, а он при троне. И стал хлопотать князь Василий за родственников перед царицей, да столь настойчиво, что «выхлопотал» и себе опалу.
— Коли ему совестно обретаться при нас, — сказала Анна Иоанновна, — отправьте дурака в Ивангород.
И отправили князя в Ивангород, а потом, отобрав все звания и награды, и на Соловки.
Елизавета Петровна, будучи женщиной чувствительной, особенно вначале царствования, встретила крестного с великой лаской.
— Боже мой, Василий Владимирович, — всплеснула она по-бабьи руками, увидев пред собой белого как лунь старика, слегка уже сгорбившегося.
Обняла его, поцеловала и даже слезинку со щеки платочком отерла.
— Какой вы стали, милый мой, такой… — Она пыталась подобрать словцо не обидное, ласковое. — Такой… ну…
— Усохший, да? — подсказал, улыбаясь, князь Василий. — Кого ж опала-то красит, ваше величество? Да и годы уж… семьдесят пятый повалил.
— Ну отдыхай теперь, крестный. Заслужил.
— Спасибо, Лизавета Петровна, наотдыхался я на Соловках. Позволь послужить тебе в остатние лета, как служил отцу вашему, присной памяти Петру Алексеевичу.
— Где б желал служить, Василий Владимирович?
— А там же, по военной части, ваше величество.
«Какой же ты вояка, — подумала Елизавета Петровна с жалостью. — Где ж тебя употребить?»
— Ну, поскольку вы фельдмаршал, крестный, то будьте президентом Военной коллегии. И первое, что обсудить на коллегии надо, — это продолжение военной кампании на грядущее лето.
— Все неймется шведам?
— Неймется, Василий Владимирович. Они ж и начали, вздумали воротить все, что батюшка у них отобрал.
— Губа не дура.
— Вот именно. Главнокомандующий ныне на театре фельдмаршал Ласси, весьма искусный полководец. Вот с ним и генерал-аншефом Кейтом и обговорите все. Присовокупите и Салтыкова, а то я тут его обидела нечаянно.
— А кто флотом командует?
— Адмирал Мишуков.
— Мишуков?
— Да. Что, знаком вам?
— А как же. Вскормленец Петра Великого.
Долгорукий решил не откладывать коллегию и уж через неделю собрал генералитет к себе. Сообщив присутствующим о своем вступлении в должность, он обратился к Ласси:
— Петр Петрович, тебе со шведами не впервой ратоборствовать. Ты, еще помнится, в девятнадцатом году высаживался у Стокгольма и чесал бока шведу, наклонял упрямца к миру. Как думаешь ныне поступить с ним?
— Тем же манером, ваше сиятельство, как заповедал нам его величество Петр Алексеевич. Да вот беда. Флот…
— Что флот? Нет, что ли?
— Да есть флот, — вздохнул Ласси, — есть, да не тот, что при нем был.
— Адмирал, — обернулся князь к Мишукову, — в чем дело?
— Эх, ваше сиятельство Василий Владимирович, — наморщился адмирал, — при нем-то флот любимым дитем был, а у наследников хуже пасынка стал.
— Ну, сколько у вас ныне в наличии?
— На рейде в Кронштадте всего четырнадцать линейных кораблей, два фрегата.
— И это все?
— Нет. Еще шесть мелких судов, галиоты там, брандеры[10]. Это ж не флот.
— А галеры[11]?
— Галер более сотни, но что с того проку. Все устарело, ваше сиятельство. Экипажей и половины нет. Суда гниют. Они не то что боя, хорошего шторма не выдержат, развалятся.
— Но что сейчас требуется, чтоб привести хоть этот флот в боевую готовность?
— Для ремонта имеющегося, для снаряжения и вооружения, а также для укомплектования экипажей не менее четырехсот тысяч рублей надо, ваше сиятельство.
— Что, в Адмиралтействе совсем денег нет?
— Есть, ваше сиятельство.
— Сколько?
— Десять тысяч.
— Шутишь, адмирал?
— Эх, ваше сиятельство, мне не до шуток. Впору завыть.
Да, задачка президенту коллегии предстояла не легкая.
Не возродить флот, где уж там, хоть бы поддержать, не дать сгнить последнему, что от него осталось.
— Каковы примерно силы у противника, Петр Петрович?
— Я полагаю, не более двадцати пяти тысяч.
— Хм, — покачал Долгорукий головой. — И с такими силами хотят покорить Русь? Они что там, совсем с глузду[12] съехали? Забыли про Карлуса? Кто у них главнокомандующий?
— Левенгаупт.
— Уж не воскрес ли тот?
— Да нет, Василий Владимирович, тот в девятнадцатом был отпущен на родину, дорогой помер. Тот был Адам, а этого Карлом звать.
— Видать, одного семейства вояки.
— Да этот вроде и не вояка. Он ландсмаршал рикстага — ихнего парламента, языком, сказывают, и силен.
— Что в прошлой кампании удалось вам?
— В прошлое лето генералы Кейт и Салтыков прошли к Вильманстранде, что у озера Сайма, и взяли его штурмом, захватили шестнадцать знамен и тринадцать орудий, пленили полторы тысячи шведов, в том числе генерала Врангеля. Намечали взять и Фридрихсгам, но пришлось отложить.
— Почему?
— Был большой недостаток в провианте и фураже, да и тяжелой артиллерии не хватало.
— Ну что ж, нынче я сам займусь этим, — сказал Долгорукий, записывая что-то на бумаге. — И с флотом разберемся. Где у вас расквартированы полки?
— В Выборге, Кегсгольме, Олонце. Конница здесь, под столицей.
— К лету стягивайте армию к Выборгу, Петр Петрович. Пойдете брать Фридрихсгам. А ваша задача, адмирал Мишуков, поддерживать армию в шхерах, на галеры брать десант, на галиоты грузите хлебный припас. Линейные корабли должны блокировать пути от Стокгольма, дабы пресечь подачу помощи оттуда.
— Оно бы неплохо нам самим десантироваться у Стокгольма, — сказал Ласси. — Они бы сразу сговорчивее стали.
— Всему свое время, Петр Петрович, если удастся выгнать их из Финляндии, тогда подумаем и о десанте к Стокгольму. Сбросите их в море, может, и десант не понадобится.
Но все это впереди, все это будущим летом, а до этого предстоит важнейшее событие — венчание Елизаветы Петровны на царство в Успенском соборе в Москве. Заканчивая заседание коллегии, князь Долгорукий наказывает:
— Господа генералы, не далее как в феврале предстоит венчание государыни в Успенском соборе, рекомендую заранее готовить свои экипажи и парадные платья к этим торжествам. Выедем следом за ее величеством.
По решению Сената от 7 января 1742 года подготовка к коронации поручена графу Салтыкову Семену Андреевичу и новгородскому архиепископу Амвросию. К ним в помощь из Иностранной коллегии выделен статский советник Петр Курбатов, который на «коронованиях» собаку съел. Готовил в свое время венчание Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны.
На подготовку выделено тридцать тысяч рублей, это три нынешних адмиралтейских бюджета.
И работа кипит — закупается парча, бархаты, позументы, шьются парадные платья всему двору, даже шутам придворным. В Москве строится трое триумфальных ворот, через которые предстоит въезжать императрице в Первопрестольную.
В этой суматохе в один из февральских вечеров появился граф Салтыков у сына Петра Семеновича, усталый, замотанный. Молча скинул шубу, шапку на руки Гавриле. Прошел в кабинет. Там пластом упал на диван.
— Фу-у-уф, — выдохнул так, словно гору с плеч свалил.
— Устали, батюшка? — спросил участливо Петр Семенович.
— Не то слово, сынок. Ухрюпался вусмерть.
— Надо было отказаться, все-таки годы…
— Ты что, Петя? В своем уме? Она ж меня тогда с потрохами съест. Скажет: Анне, мол, служил, а мне не хочешь. Нам, брат, с тобой надо в нитку вытягиваться, чтоб заслужить ее благосклонность. Не то что энтим гвардейцам.
— Каким?
— Ну которые в ту ночь пошли за ней и арестовали Анну Леопольдовну, Миниха и прочих. У нее они теперь все в великом фаворе, и названа рота уж не лейб-гвардия, а лейб-компания. Все повышены в званиях, все награждены деньгами, деревнями, но самое ужасное — им позволено то, что другим возбраняется. Свободно бродят по дворцу, везде носы суют, берут что хотят. А она их своими детьми зовет. Кошмар. Вот еще многодетная мамаша выискалась на нашу голову. Объявила себя капитаном этой самой лейб-кампании. — Граф умолк, покосился на дверь. — Петя, взгляни, там никто не подслушивает.
— Да не должно.
— А ты взгляни, взгляни.
Петр Семенович прошел к двери, приоткрыл, выглянул.
— Никого нет. Вы, поди, голодны, батюшка?
— А черт его знает. Хватаю, как пес, на бегу, то там то тут… Вели принести квасу да тройку-другую расстегайчиков.
Когда лакей, принесший на подносе кувшин с квасом и тарелку с расстегаями, ушел, прикрыв неслышно дверь, старик, отпив прямо из кувшина, продолжал:
— Ныне, Петь, я тут у тебя переночую. Хоть высплюсь. Дома чуть свет являются ко мне посыльные, то из Сената, то от Курбатова, то от самой. На мне им свет клином сошелся. Тут еще новое дело, барон Корф привез из Голштинии ее племянника, сына Анны Петровны.
— Я слышал. Что уж он ей так занадобился?
— В наследники его прочит, не иначе. Анна Иоанновна престол-то отказала своему племяннику Ивану Антоновичу[13]. И где-то в душе Елизавета опасается этого дитяти, вот и запасается козырем — внуком Петра Великого.
— Ну, такой козырь перешибет Ивана Антоновича.
— Это как посмотреть, Петя.
— Что смотреть? Перед наследником Петра Великого кто ж устоит?
— Э-э, тут такая закавыка, сынок. Анна Петровна, выходя за герцога Голштинского, письменно, заметь, письменно, отказалась за себя и свое потомство от притязаний на российскую корону.
— Неужели?
— Да, да, сынок, и все это, между прочим, по настоянию самого Петра Великого.
— А ему-то для чего это было надо? Я слышал, он очень любил Анну.
— Любил. Уж вельми она умна была, не в пример Лизавете, несколько языков знала. Дело в том, что у Петра Великого тогда маленький сын был Петр Петрович. Прелестный мальчик, вылитый отец, ему-то Петр Алексеевич и отказал корону. И старшего сына Алексея заставил отказаться от наследства в пользу этого дитяти. А тот возьми да и помри, царство ему небесное.
— Получается, этот герцог не имеет прав на русский престол?
— Получается так, Петя. Но ты не вздумай где сказать об этом.
— Я ж не маленький, батюшка. И потом, я человек военный, мое дело оборонять отечество. А кто там на престоле, для нас дело десятое.
— Как сказать, Петенька, как сказать. Этот герцог лишь по крови внук Петра, а в сущности, чистейшей воды немец. По-русски ни в зуб ногой. Ни одного слова не знает. Мало того, он же и протестантской веры. Елизавета приставила к нему Симона Теодорского, чтоб хоть чему-то русскому научил мальчишку и приготовил к приятию православия. Встречаю Теодорского, спрашиваю: «Как успехи у принца?» А он машет рукой: «А-а, «моя стоить», «моя итить». Так в двух словах и осветил успехи принца его же словами. И более ни слова, сам, мол, решай, какого «кота в мешке» нам подбросили.
— М-да. Выходит, у Ивана Антоновича больше прав на престол?
— Выходит, так, Петя. И еще… Ты выгляни, никого там нет за дверью?
— Да нет же. У меня люди преданные.
— Все равно выгляни.
Пришлось Петру Семеновичу снова выглянуть за дверь.
— Никого.
— И еще, Петя, — заговорил, понизив голос почти до шепота, граф Салтыков. — Сама она тоже не имеет прав на корону. Да, да, сынок. Они же с Анной Петровной рождены вне брака, стало быть, незаконнорожденные. Петр Первый обвенчался с Екатериной лишь после рождения их. Вот ведь какая штука-то.
— М-да, — вздохнул Петр Семенович. — Не поэтому ли она так спешит с коронацией?
— Конечно. Возложит венец на голову в Успенском соборе, и уж ей не страшно то дитя будет. Мало того, заменит своим племянником. Мальчишке четырнадцать лет, едва вылез из экипажа, а она на него Андреевскую ленту водрузила. Вот бы отец-то увидел, у него Андрея Первозванного надо было заслужить великим трудом. Сам Петр Первый за бой его получил. А тут на тебе, на сопляка немчуренка повесили ни за хрен собачий.
Долго еще возмущался граф и гофмаршал Салтыков новой государыней. Петр Семенович сам принес отцу подушку, одеяло. Постелил на диване, уложил, успокоил:
— Ты уж устал, батюшка. Спи.
Но тот едва не обиделся:
— Что ты меня утолачиваешь[14]? Кому-то ж мне надо выговориться. А кому? Даже попу не скажешь. Донесет долгогривый. У сына хоть отведешь душу.
— Ну ладно, ладно, батюшка, — улыбнулся в темноте Петр Семенович. — Выговаривайся.
— У Анны-то Иоанновны, какая б она ни была, любовник один был — Бирон. А у Лизки сколько уж перебывало. Еще при Петре Втором затащила к себе в постель Сашку Бутурлина[15]. Петр, спасая честь юной тетки, отправил Бутурлина в Украину. А она, глядь, спуталась с двоюродным братцем Семкой Нарышкиным[16]. Того Петр Второй откомандировал в Париж. Но не долго девонька скучала, тут же с гвардейским солдатом Шубиным снюхалась. Этого уж Анна Иоанновна за длинный язык упекла в тюрьму, а оттуда на Камчатку выслала. Но тут уж Елизавета Петровна во вкус вошла. Не долго убивалась по милу дружку, оторвала себе красавца-баса из императорской капеллы Алешку Разумовского[17].
— Да он действительно красивый, высокий, статный, брови вразлет. Пред таким не всякая устоит.
— Ты знаешь, как его наши бабенки окрестили?
— Как?
— Ночной император.
Петр Семенович тихо засмеялся:
— Вот канальи, им на язык не попадайся. Зарежут. А когда намечается отъезд на коронацию?
— Коронация будет в апреле, а двадцать восьмого февраля торжественный въезд в Москву. Уж для нее и возок закончили.
— Каптану[18]?
— Какой там каптана, дом на полозьях. Стол, стулья, ложе и даже печь изладили. Упряжь изготовили на шесть пар коней. На ямы[19] рассылаем с полтысячи подставных, чтоб без остановок во весь мах до Москвы гнать.
— Эдак, пожалуй, в три дни доскачет.
— Хочет в два там быть.
— Ну это как дорога еще.
— Дорогу укатывают уже.
За неделю до отъезда императрицы потянулась в Москву знать петербургская в своих каптанах, со своими запасами продуктов и овса для лошадей. Всем велено на коронации быть. За Иностранной коллегией отправились послы европейских государств. Только французский посол Шетарди не поехал со всеми, он приглашен в возок государыни. Весьма дружен француз с Елизаветой, весьма дружен, по слухам, именно он вдохновил цесаревну в ту ноябрьскую ночь захватить власть.
Почти весь свет высший уезжает в Москву, все правительство во главе с канцлером, генералитет, чтобы встретить там императрицу. На 28 февраля назначен въезд Елизаветы в Первопрестольную и торжества в Успенском соборе. Она-то туда долетит, как на крыльях, с подставами-то, а вот остальным не менее недели телепаться придется. Вот и отъезжают загодя.
К домику на санях первым явился личный истопник Елизаветы Петровны Чулков Василий Иванович. Конюхи еще только запрягали, а уж над домиком стал завиваться дымок, Чулков нагревал временное жилище для своей повелительницы.
Ко дворцу подъехали уже с форейторами на передних конях, с кучером на крыше, с гвардейцами на запятках.
А там уже гвардейцы в красных новеньких, подбитых мехом епанчах[20], все на лошадях, готовые к сопровождению государыни.
Елизавета Петровна появилась из дворца в окружении двух фрейлин, племянника, врача Лестока[21] и французского посла маркиза Шетарди. Сзади шел на голову выше всех Разумовский — ночной император.
Елизавета помахала ласково рукой гвардейцам, подошла к возку. Запяточный распахнул перед ней дверцу.
— Ну что? — Она взглянула, улыбаясь, на кучера. — С ветерком?
— С ветерком, матушка-государыня, — отвечал тот с готовностью.
— Смотри ж, чтоб в ушах свистело.