— Что случилось? — спросил он.
— Мистер Энстоун, сэр. Он только что застрелился.
Мистер Тил нахмурился. Для прессы, конечно, это будет новость, достойная передовицы; но его эта новость грозила лишить ночного отдыха, если он взвалит на себя это дело. Он пожал плечами.
— Пойду посмотрю, — сказал он.
Он представился, и его поспешно повели к лифтам. Мистер Тил грузно шагнул в ближайшую кабину, а Святой нахально последовал за ним. В конце концов, детектив же приглашал его заглянуть в следующий раз, когда будет расследовать дело… Тил положил руки в карманы и сонно уставился на улетающую вниз шахту лифта. Саймон старательно избегал его взгляда и был приятно удивлен, когда детектив обратился к нему почти добродушно:
— Я всегда подозревал — с ним что-то не так. Но ни с того ни с сего стреляться? Разве что он представил себе, с какой головой завтра проснется…
Казалось, гибель любого финансиста, какова бы ни была ее причина, — это благословение небес, которому мистер Тил втайне радовался вопреки всем законам морали. Ему не вполне удавалось скрыть эти личные чувства, но в остальном он был сама невозмутимость и бесстрастность. Он отослал сопровождавших его мальчиков и подошел к двери роскошного номера, в котором жил миллионер. Дверь была закрыта, изнутри не слышалось ни звука. Тил властно постучал: мгновение спустя дверь приоткрылась на несколько дюймов, и показалось бледное взволнованное лицо. Тил снова представился. Дверь отворилась шире, и за ней обнаружился обладатель взволнованного лица — помощник директора отеля. Саймон проследовал за детективом, стараясь выглядеть столь же официально.
— Будет страшный скандал, инспектор, — сказал помощник директора.
Тил бесстрастно посмотрел на него.
— Вы были здесь, когда это произошло?
— Нет, я был внизу, у себя в кабинете.
Удовлетворившись ответом, Тил прошел мимо него. Направо из роскошной прихожей вела еще одна дверь; через нее можно было увидеть другого солидного мужчину. У него было такое же бледное лицо, выражавшее то же сдерживаемое беспокойство, что и у помощника директора, по отношению к которому он держался с надменным превосходством. Даже если бы не его неброский черный пиджак и полосатые брюки, седые бакенбарды и холеные руки, он все равно выглядел бы внушительнее, чем помощник директора отеля — ведь он был помощник джентльмена.
— Кто вы? — спросил Тил.
— Меня зовут Фаулер, сэр. Я камердинер мистера Энстоуна.
— Вы были здесь, когда это произошло?
— Да, сэр.
— Где мистер Энстоун?
— В спальне, сэр.
Они проследовали за помощником директора обратно через прихожую. Тил остановился.
— Если вы мне понадобитесь, вы будете у себя в кабинете? — спросил он очень вежливо. Помощник директора исчез из виду, казалось, даже раньше, чем дверь номера захлопнулась за ним.
Льюис Энстоун был мертв. Он лежал на спине рядом с кроватью, его голова наклонилась набок, так что можно было видеть, где вошла и где вышла пуля, убившая его. Она прошла прямо через правый глаз, оставив уродливый след, какой бывает только от крупнокалиберных пуль, выпущенных с близкого расстояния… Револьвер лежал под пальцами его правой руки.
— Большой палец на спусковом крючке, — громко отметил Тил.
Он сел на край постели и стал надевать перчатки. Лицо Тила было багровым, но бесстрастным. Саймон осматривал комнату. Это была обычная спальня, очень чистая, лишенная каких бы то ни было характерных черт, если только не считать дорогой, но неброской мебели. Два окна, оба заперты. Единственной приметой беспорядка были остатки неаккуратно вскрытой упаковки в углу стола. Оберточная бумага, обрывки веревки, небольшая картонная коробка — пустая. Миллионер даже не начал раздеваться, он только ослабил узел галстука и расстегнул воротник.
— Что произошло? — спросил мистер Тил.
— Мистер Энстоун пригласил на обед друзей, сэр, — объяснил Фаулер. — Некоего мистера Костелло…
— Это я знаю. Что произошло, когда он проводил их и вернулся?
— Он сразу пошел спать.
— Эта дверь была открыта?
— Сначала да, сэр. Я спросил у мистера Энстоуна, какие указания будут на утро, и он велел разбудить его в восемь часов. Потом я спросил, надо ли помочь ему раздеться, но он дал мне понять, что не надо. Он закрыл дверь, и я вернулся в гостиную.
— А ту дверь вы оставили открытой?
— Да, сэр. Я решил немного прибраться. И тут я услышал… услышал выстрел, сэр.
— Была ли у мистера Энстоуна какая-либо причина для самоубийства?
— Напротив, сэр, — насколько я понимаю, его последние спекуляции были очень успешными.
Тил кивнул.
— А где его жена?
— Миссис Энстоун с детьми на Мадейре, сэр. Они должны вернуться завтра.
— А что было в этой коробке, Фаулер? — наконец заговорил Святой.
Камердинер посмотрел на стол.
— Не знаю, сэр. Наверное, ее оставил кто-то из гостей мистера Энстоуна. Я заметил, что она лежала на обеденном столе, когда я принес их плащи, а когда мистер Энстоун вернулся, он взял пакет и отнес в спальню.
— Вы не слышали, чтобы они что-нибудь о нем говорили?
— Нет, сэр. Я ушел после того, как был подан кофе: я понял, что джентльмены собирались обсуждать конфиденциальные вопросы.
— К чему вы это? — серьезно спросил мистер Тил.
Святой виновато улыбнулся. Поскольку он стоял ближе всех к двери, именно он открыл ее, когда второй раз за эту ночь тишину нарушил стук, и впустил седого человека с черным чемоданчиком. Пока полицейский врач проводил предварительный осмотр, Саймон переместился в гостиную. Следы пирушки были везде: окурки от сигар в кофейных чашках, пятна от вина, пролитого на скатерть, крошки и пепел повсюду, застоявшийся запах еды и дыма, висящий в воздухе, — но все это его не интересовало. Он сам был не вполне уверен в том, что бы могло его заинтересовать; он бесцельно бродил по комнате, внимательно глядя на те отпечатки, которые характер жильца со временем неизбежно накладывает на обстановку — даже в таком безликом месте, как гостиничный номер. На стенах и на столиках стояли фотографии. В основном это были увеличенные снимки, изображавшие Льюиса Энстоуна, отдыхающего в семейном кругу: они на некоторое время увлекли Саймона. На одном из маленьких столиков он нашел интересную вещь — деревянную тарелочку, на которой в круг стояли шесть деревянных птиц. Их шеи держались на шарнирах, и к ним были привязаны шесть ниточек, прикрепленных к деревянному шару под тарелкой.
Эти ниточки и вес шара удерживали головы птиц поднятыми. Саймон обнаружил, что если двигать тарелочку так, чтобы шар вертелся по кругу, натягивая и ослабляя то одну нитку, то другую, птицы наверху по очереди начинали энергично клевать незримые и, по-видимому, неисчерпаемые запасы зерна. Весьма искусное механическое воплощение обжорства.
Он задумчиво развлекал себя этой игрушкой, пока не заметил, что мистер Тил стоит рядом. Круглое красное лицо детектива несло на себе печать почти что комичного изумления.
— Вот как вы проводите свободное время? — спросил он.
— По-моему, занятно придумано, — сказал Святой серьезно. Он отложил игрушку и посмотрел на Фаулера. — Это вещь кого-то из детей?
— Мистер Энстоун принес ее домой сегодня вечером, сэр, чтобы завтра подарить мисс Аннабель, — сказал камердинер. — Он всегда покупал такие игрушки. Он был очень любящим отцом, сэр.
Мистер Тил пожевал жвачку и сказал:
— Вы закончили? Я иду домой.
Саймон мирно кивнул и пошел с ним к лифту. Когда они ехали вниз, он спросил:
— Нашли что-нибудь?
Тил захлопал глазами:
— А что я должен был найти?
— Я-то думал, у полиции всегда есть ключ к разгадке, — невинно произнес Святой.
— Энстоун покончил с собой, — резко сказал Тил. — Какие еще ключи вам нужны?
— Но почему он покончил с собой? — спросил Святой с почти что детским простодушием.
Тил в задумчивости пожевал свою жвачку, но не ответил. Если бы этот разговор завел кто-нибудь другой, то мистер Тил в открытую посмеялся бы над ним. То же самое ему хотелось сделать и сейчас, но он сдержался. Ему был знаком язвительный юмор Саймона Темплара, но он знал, что к словам Святого стоило прислушиваться именно тогда, когда они звучали особенно абсурдно.
— Загляните ко мне завтра утром, — наконец сказал мистер Тил. — Может быть, тогда я смогу вам ответить.
Саймон Темплар отправился домой. Он спал беспокойно. Льюис Энстоун застрелился — это казалось очевидным. Окна были заперты на задвижку, и никакой сложный трюк с закрыванием их снаружи и бегством по веревочной лестнице вверх или вниз нельзя было провернуть за те две или три секунды, пока на звук выстрела не прибежал камердинер. Но сам Фаулер мог… Впрочем, почему бы и не самоубийство? Но Святой досконально помнил каждое слово и каждый жест, сопровождавший прощание в вестибюле отеля, и ничто среди них не предвещало самоубийства. Единственной странностью, которую он заметил, была необъяснимая пантомима: сжатый кулак, вытянутый вперед указательный палец и поднятый большой. Это весьма приблизительное изображение пистолета почему-то вызвало у Энстоуна глупое довольное хихиканье, радостно поддержанное его гостями… Психологическая проблема заинтересовала Саймона. А еще эти обрывки оберточной бумаги, картонная коробка, деревянная тарелка, на которой цыплята клевали зерно, фотографии… Все это до самого утра вертелось в его снах в самых разных сочетаниях, как в калейдоскопе.
В половине первого он уже сворачивал на набережную Виктории[108], ожидая услышать, что мистер Тил занят и не может его принять; но его впустили через несколько минут после того, как он сообщил свое имя.
— Вы выяснили, почему Энстоун покончил жизнь самоубийством? — спросил он.
— Нет, — сказал Тил довольно резко. — Его брокеры подтверждают, что он спекулировал успешно. Может быть, он был связан еще с какой-то фирмой, где все было не так удачно. Мы это выясним.
— Вы разговаривали с Костелло или с Хэммелом?
— Я вызвал их сюда. Они скоро должны прийти.
Тил погрузился в какую-то бумагу, покрытую машинописным текстом. Ему хотелось задать несколько встречных вопросов, но он не стал этого делать. Пока что он потерпел полный провал, устанавливая причины самоубийства Энстоуна, и это его раздражало. Его задевало, что Святой только задает вопросы, но не пытается на них ответить. Саймон взял сигарету и продолжал невозмутимо курить до тех пор, пока не сообщили о приходе Костелло и Хэммела. Тил задумчиво посмотрел на Святого, в то время как свидетели усаживались, но, как ни странно, ни словом не намекнул ему на то, что допросы в полиции закрыты для публики.
Он обратился к высокому черноусому мужчине:
— Мистер Костелло, мы пытаемся найти причину самоубийства Энстоуна. Как давно вы с ним знакомы?
— Восемь или девять лет.
— У вас есть предположения о том, почему он застрелился?
— Нет, инспектор. Это была полная неожиданность. Он зарабатывал больше денег, чем любой из нас. А когда мы были у него вчера вечером, он находился в очень хорошем настроении: ждал жену и детей, он всегда был рад увидеть их после разлуки.
— Вам случалось терять деньги, которые вы вложили в какую-нибудь из его компаний?
— Нет.
— Вы отдаете себе отчет в том, что мы можем это проверить?
Костелло слегка улыбнулся:
— Я не понимаю, на что вы намекаете, инспектор. Вся моя бухгалтерия совершенно прозрачна.
— А вы сами в последнее время успешно вели дела?
— Нет. Как раз недавно я потерял немного денег, — откровенно признался Костелло. — Я акционер «Интернэшнл Коттон».
Он достал сигарету и зажигалку, которая сразу приковала внимание Саймона. Это приспособление имело необычную форму и каким-то образом давало жар без пламени. Даже не осознавая, что ведет себя слишком дерзко, Святой сказал:
— Это какая-то новинка, да? Я никогда раньше не видел такой зажигалки.
Мистер Тил откинулся на кресле и посмотрел на Святого таким взглядом, который обратил бы любого другого человека в пепел. Костелло повертел зажигалку в руках и сказал:
— Это мое собственное изобретение, я сам ее сделал.
— Эх, если бы я умел мастерить такие вещи!.. — сказал Святой с восхищением. — У вас, наверное, техническое образование?
Костелло на мгновение заколебался.
— В юности я работал в электротехнической мастерской, — сухо объяснил он и повернулся к столу Тила.
После продолжительной паузы детектив обратился к приземистому человеку в очках, который до этого момента не подавал признаков жизни, если не считать того, что он все время переводил взгляд с одного собеседника на другого.
— Вы партнер мистера Костелло, мистер Хэммел? — спросил он.
— Да, у нас деловое партнерство.
— Вы знаете о делах Энстоуна что-нибудь, чего мистер Костелло не смог нам сообщить?
— Боюсь, что нет.
— О чем вы разговаривали за столом вчера вечером?
— О слиянии двух наших компаний. Я тоже акционер «Интернэшнл Коттон», а «Космополитен Текстайлз» — это один из концернов Энстоуна. У его акций котировки были высокие, а у наших — нет, и мы решили, что если мы сумеем уговорить его на слияние, то это поправит наши дела.
— А что ответил вам Энстоун?
Хэммел развел руками:
— Он решил, что для него это недостаточно интересно. У нас было что ему предложить, но он счел, что этого слишком мало.
— Между вами не возникло конфликта?
— Да нет. Если бы все бизнесмены, которые в какой-то момент не согласились на сотрудничество, становились врагами, то в Сити не нашлось бы даже и двух человек, которые бы разговаривали друг с другом.
Саймон прокашлялся.
— Какая была ваша первая серьезная работа, мистер Хэммел? — спросил он.
— Я был начальником отдела продаж в крупной компании в Центральной Англии.
Тил вскоре завершил беседу, не сделав новых открытий, торопливо пожал руки своим собеседникам и проводил их к выходу. Потом он вернулся и посмотрел на Святого, как каннибал на недавно приехавшего миссионера.
— Почему бы вам не пойти работать к нам? — резко спросил он. — Сейчас как раз открылся новый полицейский колледж, и руководство Скотленд-Ярда ищет таких людей, как вы.
Саймон отреагировал на эту остроту так же, как бронемашина реагирует на удар снежка. Он сидел на краешке стула, и его голубые глаза светились от возбуждения.
— Пшдя на вас, не скажешь, что в полицейском колледже учат расследовать убийства, — ответил он.
Тил дернулся, как будто не мог поверить своим ушам. Он взялся за подлокотники кресла и заговорил с едва сдерживаемым раздражением, как будто решил не вызывать санитаров сразу, а дать Святому последний шанс образумиться.
— О каком убийстве вы говорите? — спросил он. — Энстоун застрелился.
— Да, Энстоун застрелился, — сказал Святой. — Тем не менее это было убийство.
— Вы что, напились?
— Я-то нет, а вот Энстоун…
Тил чуть не подавился.
— Вы будете рассказывать мне, — возмутился он, — что человек может напиться настолько, чтобы застрелиться, когда его дела идут в гору?
Саймон покачал головой:
— Они заставили его застрелиться.
— Вы имеете в виду — с помощью шантажа?
— Нет.
Святой провел рукой по волосам. Он уже думал об этом. Он знал, что Энстоун выстрелил в себя сам, потому что никто другой в него выстрелить не мог. За исключением Фаулера, камердинера, — но Тил заподозрил бы его сразу, если бы он вообще кого-нибудь заподозрил, а это была слишком очевидная, слишком безумная версия. Ни один нормальный человек не станет планировать убийство так, чтобы оказаться главным подозреваемым. Значит, шантаж? Но тогда, в вестибюле гостиницы, Льюис Энстоун не производил впечатления человека, который прощается с шантажистами. И какой из обычных поводов для шантажа мог дать своим недругам человек, который был настолько предан своей семье?
— Нет, Клод, — сказал Святой. — Это не шантаж. Они просто сделали так, что он застрелился.
Мистер Тил почувствовал тот инстинктивный холодок, причина которого коренится в древнем страхе перед сверхъестественным. Убежденность Святого была безумной и вместе с тем искренней, и на мгновение детектив представил себе, как черные глаза Костелло гипнотически расширяются и застывают, его изящные и чувствительные руки совершают странные пассы, а губы под тонкими черными усами шепчут смертоносные приказы. Затем последовало столь же фантастическое видение: два вежливых, но суровых джентльмена вручают оружие третьему, кланяются и уходят, как если бы они пришли к офицеру, уличенному в предательстве, милостиво предлагая ему альтернативу военному трибуналу — чтобы не замарать честь Капитала… Тут он рассмеялся.