Но там ему сказали:
— Вы нужны здесь.
То же самое сказали и в райкоме, а затем в обкоме комсомола.
Враг подступал к Одессе. Город был объявлен на осадном положении. И Демиденко остался оборонять его.
Шестьдесят девять дней героически сражался город, насмерть стояли его защитники. В одном из боев Николай был ранен и попал в окружение. Бойцы выходили из окружения подразделениями и в одиночку. Вышел и Демиденко. Но это была земля, занятая врагом. Выбора не было, сначала нужно было залечить рану.
Домой Николай пойти не решился, знал он, как расправляются фашисты с коммунистами и комсомольцами.
Он вспомнил, что в Доманевском районе живет его бабушка. Это было удобно, и он направился туда. Там он нашел пристанище и четыре месяца спустя, подготовив почву, явился, наконец, в родное село.
Николай был парень огромного роста и богатырского сложения. Хорошие пропорции тела и литая, словно из меди, мускулатура, придавали ему сходство с гладиатором. Несколько тяжеловатая нижняя часть лица с крупным ртом и могучая шея также говорили об его огромной физической силе. Лицо у Николая было на редкость простое и доброе. Небольшие светлокарие глаза смотрели на мир с открытой и даже, казалось, с детской наивностью. Как почти все силачи, он обладал мягким, покладистым характером. Николай был подвижен и необычайно энергичен.
Поскольку встреча с Демиденко была рекомендована Владимиром Степановичем, Парфентий решил говорить с Николаем открыто.
— Ты догадываешься, зачем я к тебе пришел? — спросил Парфентий.
— А если не догадываюсь, намекнешь, — заулыбался Демиденко.
Они понимающе переглянулись. И всё же это была их первая встреча, а условия подпольной работы обязывали к особой осторожности, это входило в привычку, становилось чертой характера. И Парфентий решил все-таки начать разговор не прямо о деле, а издалека. — Как жить думаешь? — спросил он. Николай понял скрытый смысл вопроса.
— Есть два выхода, Парфень. Один — это жить так, как диктуют нам «новые хозяева».
— А второй?
— А второй? Наш долг перед Родиной.
— Какой мы выберем?
— Вот об этом и давай думать вместе. Может что и придумаем, — . засмеялся Николай.
— Это уж давно придумано.
Николай пристально посмотрел в глаза Парфентию.
— Говори, Парфень, я все понимаю.
— Гадов этих надо гнать отсюда.
— И я так думаю.
— И наше участие в этом обязательно.
Парфентий рассказал Николаю об организации и о том, что предстояло сделать в будущем.
Демиденко слушал Парфентия, и когда тот кончил, придвинулся ближе и заговорил:
— Я, Парфень, обитал вот тут, прятался и все время думал об этом. Только я еще не знал, с чего и как начать. А ты вот пришел, и все стало ясно, будто праздник с собою принес.
При этих словах Николай протянул Парфентию широченную ладонь и горячо сказал:
— Вот тебе моя рука.
— От имени подпольного комитета тебе поручается создать здесь, в Петровке, подпольную комсомольскую группу.
— Есть. Вот осмотрюсь немного, налажу связь с хлопцами.
— Осторожно прощупай сначала, на кого можно положиться.
— Понимаю. Я начну с Демиденков. Трое уже есть. Николай Демиденко, Петр Демиденко и Борис Демиденко. Это пока, а дальше увидим.
— Работать будешь по заданию комитета «Партизанской искры», но особняком, своей группой. Крепко помни, что члены твоей группы не должны знать о подпольной организации в Крымке.
— Это правильно, — согласился Демиденко, — иначе быть не может.
— Пусть они знают только, что вообще где-то действует такая организация и что его руководят коммунисты. Вот и все. Это для того, чтобы знали, что они не одни, и работали бы смелее и увереннее.
Они с минуту молчали. Парфентий заметил, как выражение лица Николая изменилось, из сосредоточенного и серьезного оно превратилось в юношески-задорное. Глаза затаенно щурились, губы плотно сжимались. Демиденко тяжело опустил на стол свой крепкий кулак и тихо, раздельно сказал:
— Знаешь, Парфень, что я думаю?
— Пока нет.
— Живем мы с тобой в глуши, злодюг всяких у нас на глазах немало. А местечко золотое. Лес, шоссейная дорога, железная дорога, близко савранские леса. Вот я и думаю, каких же делов можно тут наделать, сколько крови этим гадам попортить. Представляешь?
— Представляю, Коля.
Николай встал, голова под самый потолок. Парфентий с радостью смотрел на этого богатыря и думал: «С таким другом можно пойти в огонь и в воду».
— Выпьем еще по одной, — предложил Николай.
Они допили густое, уже простывшее молоко. И, странно, обоим показалось, что этот безвинный напиток легким хмелем зашумел в голове. То шумела неистраченная молодая сила, тот юношеский порыв и благородное стремление совершать подвиги, которых ждет от них, комсомольцев, весь народ.
— Давно у меня на душе не было так хорошо и легко, как сейчас, — тихо сказал Николай и, обняв Парфентия, приподнял его.
— Повоюем, Парфуша. Даю тебе слово, что создам настоящую боевую группу. Так и передай там, что на Николая Демиденко можно положиться, пусть дают любое задание, оно будет выполнено.
Через два дня Парфентий попросил у матери новые сапоги. Лукия Кондратьевна удивилась и вместе с тем обрадовалась, что у сына появилось-желание одеться по-праздничному. Со дня прихода оккупантов в Крымку Парфентий ходил в чем попало и слушать не хотел, когда мать предлагала ему надеть новую рубашку или обуть сапоги. Все, бывало, отмахивался.
— А ну ее, не хочу, мама. К чему это теперь?
Или:
— Не до моды теперь, мама. На душе кошки скребут.
А сегодня просто удивительно. Мало того, что хлопец новые сапоги натянул, но даже рубашку, ту, голубую, которую не любил и называл «попугайкой», надел.
— В гости, что ли, к кому собрался?
— Угу.
— Не на свадьбу ли какую?
— На нее, мама, — лукаво засмеялся Парфентий, — помнишь, все шептались, советовались.
— Ну?
— Так вот, этот парубок женится.
Мать уже знала, что это была шутка, и засмеялась. Она в назидание хотела что-то сказать, но не успела. Парфентий быстро шмыгнул из хаты.
Лукия Кондратьевна легко вздохнула и улыбнулась. Сегодня она совсем была спокойна за сына. Парфуша по-праздничному одет, значит, ничего нет опасного. В ее сердце неизменно вселялась тревога, когда сын долго, сосредоточенно собирался, одевался, во что похуже. Тогда ей казалось, что Парфуша уходит надолго, а может быть навсегда.
Поспешая, Парфентий шагал за околицу, направляясь в Ново-Андреевку Врадиевского района. Здесь жили одноклассники Парфентия Даша Дьяченко и Ваня Власов. Парфентий знал их, как хороших комсомольцев, на которых можно было положиться.
Между школьными товарищами произошел тот же разговор, что и два дня назад происходил в Петровке с Николаем Демиденко. Здесь также была создана подпольная группа, руководителем которой была назначена Даша Дьяченко.
Организовать подпольную группу в селе Каменная Балка подпольный комитет поручил Полине Попик.
В Каменной Балке жила одноклассница и подруга Поли, одна из любимых учениц Владимира Степановича, — Надя Буревич. Ей и было поручено создать и возглавить группу.
Так разрасталась «Партизанская искра». Все шире и шире становился размах ее работы. Это была уже большая подпольная организация, в которую входила молодежь и из других сел. И все эти группы, входящие в «Партизанскую искру», действовали обособленно, получая задание подпольного комитета в Крымке, руководимого Парфентием Гречаным.
Но несмотря на разрозненность отдельных групп, все ясно понимали, что их объединяет невидимая, но могучая сила, и все они, как ручейки, вливаются в огромную реку общего народного движения.
Так бывает ранней дружной весной, когда горячие весенние лучи солнца ударят по залежам снегов, по скованной мерзлотой земле. Зазернится, потемнеет, станет рыхлым снег, и начнет плавиться, и побегут от него сначала маленькие, еле приметные ручейки, робко отыскивая себе путь между комков, пашен, бугорков, от ложбинки к ложбинке, по пути они сливаются с другими народившимися ручейками и уже становятся видимыми глазу ручьями, течение их делается стремительнее, говор полнозвучнее. Так бегут они дружно, все настойчивей пробивая себе дорогу и размывая преграждающий им путь, бугорки и комочки, захватывают с собой встречающихся на пути собратьев и уже далее бегут не ручьями, а потоками, смело пролагая себе дорогу. Бурлят, пенятся потоки, с грозным шумом устремляясь к долинам, и там, соединившись вместе, вливаются в единое русло. Там скопляются бурливые вешние воды, кроша, вздымают тяжелую броню льда и мчатся полноводной рекой все дальше и дальше, к морю, к океану. И нет такой силы на земле, которая смогла бы помешать этому могучему, порожденному солнцем движению!
Глава 6
ГОВОРИТ МОСКВА
Работа по сборке радиоприемника подходила к концу. Эти последние дни Дмитрий Попик с Михаилом Клименюком работали лихорадочно, самозабвенно, несколько ночей кряду без сна.
Никто не знает, сколько пришлось пережить, сколько выстрадать, прежде чем сказать, что они у желанной цели. С каким трудом приходилось доставать какую-нибудь ничтожную деталь или обрывок нужной проволоки. Многие версты доводилось вымеривать по дорогам и поросшим бурьянами оврагам, рыться в разбитых машинах, сгоревших танках, чтобы найти необходимую для себя вещь. И все это с оглядкой, ползком, как на передовой, не поднимая головы. А тут еще Парфентий торопит. При встречах обязательно сведет разговор к радиоприемнику. Иной раз посмотрит в глаза и, нахмурив светлые брови, задаст вопрос:
— Значит, дело идет к концу? Как ножом резанут по сердцу эти слова.
— Да, понимаешь, Парфень, — сквозь зубы процедят изобретатели, глядя в землю, — лампы не можем достать. Сейчас все дело в этой проклятущей лампе, а вот ее-то как раз не найти.
Правда, у румынских солдат можно было купить все, что угодно, даже лампу для приемника, но положение подпольщиков обязывало к крайней осторожности. В самом деле, ну как ты попросишь, к примеру, лампу или провод, если на селе не только ни одного радиоприемника, но даже упоминание о нем было смерти подобно. Поэтому, чтобы не навлечь на себя даже малейшее подозрение, Дмитрий с Михаилом доставали все с превеликой осторожностью.
Случалось, что лампа или какая-нибудь другая деталь была найдена, прилажена к месту, и изобретатели решали, что все уже готово, но тут же оказывалось, что не хватает другой какой-нибудь безделицы, без которой не мог заговорить сложный и умный аппарат. И снова горькое разочарование, досада, и снова ожесточенные поиски.
По осунувшимся лицам, по воспаленным глазам Парфентий видел, какие душевные муки испытывают товарищи от этой тягостной проволочки. А все же торопил:
— Давайте, хлопцы, поспешайте.
Причины волнений и тревог были понятны. За зиму организация выросла, и теперь, с наступлением весны, подпольный комитет деятельно готовился к диверсионной работе. Поэтому повседневная живая связь с Москвой была крымским комсомольцам необходима как воздух. Все члены комитета понимали, сколь дорога сейчас каждая минута, которая приблизит их к возможности услышать, наконец, голос Москвы. Как хотелось припасть к наушникам и жадно ловить каждое слово, несущее великую правду им, людям, временно оторванным от своей матери — Родины, знать все, что делается и думается там, на земле, которую не месят гусеницы вражеских танков, не топчут кованые немецкие сапоги. Хотелось слушать эти слова и говорить их здесь своим людям.
— Кончайте, хлопцы, кончайте, — торопил Парфентии, — время летит, ох, как быстро летит, а нам еще столько нужно сделать!
И снова поиски, снова напряженная работа.
И вот, в одно февральское утро Миша Клименюк вылез из сырого темного погреба наверх. Кружилась голова то ли от свежего зимнего воздуха, то ли от неизмеримой радости, охватившей все его существо. Сначала он ничего не понимал, ничего не видел, все искрилось, сверкало и глазам было больно смотреть. А сердце так билось, будто он пробежал много верст без передышки. И когда глаза привыкли к яркому свету и ослепительной снежной белизне, Миша выбежал на улицу и со всех ног помчался.
Он бежал в Крымку к Парфентию сначала лесом, прямиком по глубокому, еще незатвердевшему снегу. Не замечал он, как хлестали по лицу ветки, осыпая колючей снежной пылью, и снег, в который он, поминутно проваливаясь, упирался руками, казался горячим.
Метеором влетел он в хату Гречаных.
— Доброе утро, тетя Лукия!
— Доброе утро, — удивленно ответила Лукия Кондратьевна.
— Доброе утро, дядя Карпо!
— Здравствуй, — отозвался Карп Данилович и, видя чрезмерное возбуждение хлопца, спросил; — что с тобой?
— Со мной ничего, дядя Карпо!
— Нет, что-то случилось.
— До самой смерти ничего не случится!
— Не обманывай.
— А разве видно?
— Видно.
— А что видно, дядя Карпо?
— Да вид у тебя того… на руки себе посмотри.
Только тут Михаил осмотрелся. Одна рука его была без рукавицы.
— Ух ты! Это я дорогой по сугробам карабкался и рукавицу потерял, — весело говорил Миша, тряся багрово красной, припухшей рукой.
— И шапку тоже! — смеялся Карп Данилович.
Миша ощупал голову.
— Верно! А вот куда делась она, убейте не помню, — растерянно, но так же весело проговорил Миша, — а может я ее забыл надеть?
Миша озорно махнул рукой.
— А ну ее, шапку, и без нее, как в бане.
В ином случае можно было бы встревожиться, но сейчас, при виде ликующего Миши, все засмеялись.
— А говоришь, ничего не случилось. Эх, хлопче, так и голову потерять можно, — заметила Лукия Кондратьевна.
— Голова на месте, тетя Лукия. А остальное — все мелочи, на обратном пути найду шапку и рукавицу.
Вбежавший в этот момент в хату Парфентии сразу понял все.
— Да, Миша?
— Да, Парфень!
Парфентий обнял Михаила и поволок в сени.
— Не спится и не сидится вам на месте, неугомонные. Раньше кур подымаетесь, — заворчала было мать, но ее слова потонули в радостном шуме юношей.
— Петухов полицаи да жандармы пожрали, теперь вместо них мы играем зорю, — весело ответил Парфентии.
Отец смеялся. Он догадывался, в чем дело. Мать же примирительно качала головой. Она все резонила, укоряла, предостерегала сына и друзей его от всяких бед и неприятностей, но сама плыла по течению этого живого шумного потока.
Друзья прошли в сарай. Парфентии закрыл за собой дверь и в полутьме глянул Мише в глаза.
Миша сильно сжал локоть Парфентия и, смежив веки, едва слышно произнес:
— Готово, Парфень.
— Чувствую, вижу, Миша, — Парфентий крепко обнял друга.
— Сегодня под утро с Митей закончили.
— И слушали?
— А как же!
— Хорошо работает?
— Чуть хрипит, но все понятно. — Миша слегка пошатнулся. — Эх, Парфуша…
— Что с тобой? — подхватил Парфентии обмякшего Михаила.
— Так. Голова немного закружилась.
— От усталости.
— Нет, от радости, должно быть. От радости ведь тоже голова кружится, верно, Парфень?
— Еще как! У меня тоже бывает. Вот и сейчас все плывет перед глазами.
— Понимаешь, Парфень? Услышали мы с Митей и сами не верим. Ну не верим — и все. Смотрим друг на друга и слова выговорить не можем, будто язык к гортани прирос. Вот до чего обрадовались.
— Еще бы не обрадоваться! Такое дело! Да ты понимаешь, Мишка, что вы сотворили? Ведь это… это! — Парфентий не нашел слов и снова заключил Мишу в объятия. Тиская от радости друг друга, оба перевалились через перильца яслей и клубком упали на сено.
— Какое сегодня число? — спросил Парфентий, задыхаясь от возбуждения.
— Двадцать шестое февраля, а что?
— Запомнить надо. Это для нас исторический день.
— Мы его и так запомним, Парфень, — мечтательно ответил Миша.
Несколько секунд помолчали.
— Вот так прямо и слышно? — не унимался Парфентий. Ему хотелось услышать об этом еще раз, слушать без конца, как родную, волнующую музыку.
— Вот так прямо и слышно. Го-во-рит Мос-ква, — проскандировал Миша.
— О чем же говорит она, а, Миша?
— Я еще мало слышал, Парфуша. Всего один раз и прямо к тебе побежал сообщить… ты сам услышишь.
— Когда же, когда?
— Все время передают. Побежим сейчас же.
— А где, у Дмитрия?
— Нет, у Мити, ты сам знаешь, с отцом нелады. Побоялись, что провалим дело, вчера решили перенести ко мне в Катеринку. Там глуше и удобнее. У меня в погребе установили. И так заделали, Парфень, что ни один бес не разыщет. В общем идем, сам все увидишь.
Они так же шумно ворвались в хату. Парфентий схватил со стены, пиджак.
— Куда вы? — забеспокоилась мать.
— Срочное дело, мама!