Глава 18
ПОЕДИНОК
Утром люди прочли на столбах и дверях листовки, написанные чернилами по-печатному:
«Ко всем советским людям Одесщины!
Фашисты распространяют слухи о том, что в савранскпх лесах появились бандитские шайки, которые грабят местное население. Не верьте, это ложь!
Фашисты называют грабителями людей, которые не хотят им покориться и борются против них
Они хотят вас заставить предавать партизан. Но они знают, что люди, которые борются там, в Саврани, за Родину, — не бандиты, а ваши сыновья, отцы, братья.
Подлые захватчики пришли к нам и хотят отнять все, а нас сделать батраками.
Но этого не будет. Скоро настанет конец фашистскому панству на Украине.
Помогайте партизанам! Смерть изменникам! Смерть фашистам!
Штаб партизанского отряда».
Жители Крымки и окрестных сел еще не видели такого переполоха, такого смятения в крымской жандармерии. С самого раннего утра вся полиция была поставлена на ноги. Главное — к полудню выяснилось, что такие же листовки были расклеены в Катеринке, Петровке, Каменной Балке, Кумарах, Ново-Андреевке.
Чуть свет локотенент Анушку ускакал в Первомайск и вернулся оттуда с отрядом жандармов.
Бегали, рыскали по селу жандармы, но напасть на след не удавалось. Толпою ходили они по хатам в сопровождении местных полицейских, спрашивали жителей, — не видели ли накануне вечером или ночью чужих людей на селе. Жандармы и полицаи не на шутку перетрусили, они суетились, но принимать какие-либо жесткие меры побаивались. Ведь получалось, что где-то рядом действуют партизаны, и кто знает, в какую минуту и из-за какого угла стережет их зоркий глаз мстителя.
Семен Романенко, почти ни с кем на селе не здоровавшийся, сегодня почтительно раскланивался крымчанами.
Хлопцы смеялись, видя такое «уважение» к себе со стороны начальника полиции, и говорили:
— Из «бульдога» культура аж прет.
— Прижали хвосты полицаи.
— За шкуру свою трясутся.
— Как не трястись, расплачиваться придется.
Целый день жандармы ходили по хатам, кричали, обвиняли жителей в укрывательстве партизан, угрожали расправой.
Под вечер в хату Гречаных вошел локотенент Анушку в сопровождении Семена Романенко и четырех жандармов.
— Доброго здоровьичка! Гостей вам привел, — проскрипел Романенко.
— Милости просим, — тихо отозвалась Лукия Кондратьевна.
Карп Данилович сидел на лавке у стола и курил, искоса поглядывая па вошедших.
Начальник жандармерии прошел на середину хаты и остановился. В хате стало тихо.
Локотенент Анушку не спеша обвел взглядом стены, смерил с ног до головы хозяина, хозяйку и, наконец, вонзил свой взгляд в угол, где Парфентий с Мишей Клименюком играли в шашки.
Офицер подошел к ним, некоторое время наблюдал за игрой, затем спросил:
— Ты Парфентий Гречаный?
— Парфентий Гречаный.
— Ах, это тот, что не хотел тогда пилить рощу? — спросил офицер у начальника полиции.
— Он самый, — поддакнул Романенко.
— Теперь помню. Это тебя тогда немножко? — весело протянул он, жестом показывая, как секут.
— Да, меня.
— А это кто?
— Это мой товарищ Миша Клименюк из Катеринки.
— Друг?
— Да, друг.
— Так, так.
Офицер, видимо, нарочно медлил. В хате стояла настороженная тишина.
— Скажи мне, Гречаный, — произнес офицер, — к тебе часто ходят твои товарищи.
— Ходят.
— Зачем?
— Я не понимаю вопроса.
— Понимаешь, но притворяешься. Я спрашиваю, зачем к тебе ходят товарищи и что вы делаете, когда собираетесь вместе?
Парфентий пожал плечами и, обдумывая ответ, стал складывать шашки на доске в стопку.
— Встань! С тобой разговаривает румынский офицер!
Парфентнй привстал.
— Ну?
— Ко мне приходят мои школьные товарищи, — сказал он, глядя мимо офицера в окно.
— Так…
— Мы поем, танцуем, играем в карты, шашки, шахматы…
— Даже в шахматы? — удивился Анушку. Все думали, что он засмеется, но офицер остался серьезным. Он вскинул вверх брови и обратился к Романенко.
— Семен, у вас деревенские ребятишки играют в шахматы?
Семен не знал, как ответить, чтобы угодить начальнику и, помявшись, осклабился.
— Врут они, господин локотенент, какие тут на селе шахматы!
— Зачем врешь?
— Не я, а он соврал, — кивнул Парфентий в сторону смутившегося начальника полиции.
— Значит, играете?
— Ну, конечно!
— А мы сейчас проверим.
— Пожалуйста.
— У тебя фигуры есть?
— Имеются.
— Давай сюда, будешь со мной играть. Но, смотри, если обманешь.
Парфентий расставлял фигуры.
Тем временем Анушку что-то пошептал жандармам и те вышли во двор.
— Выбирайте, — протянул Парфентий зажатые в кулаках две пешки.
Офицер сделал ход. Парфентий ответил.
— Начинай, — сухо бросил он.
Парфентий сделал первый ход и почувствовал смутное волнение. Он все же не мог понять, что крылось за этим визитом жандармского офицера и шахматным матчем, неизвестно почему возникшим. Неужели только потому, что локотененту Анушку пришла в голову фантазия проверить, не врет ли он? Может, офицер хочет в игре испытать его характер? Ну, что ж, пусть попробует!
Офицер сделал ход. Парфентий ответил.
Так, ход за ходом, игра увлекала Парфентия. Он оживлялся все более и более, развивая фигуры на доске.
Парфентий хорошо играл в шахматы. Он любил эту игру и увлекался ею. Вообще, надо сказать, что все, что ни делал Парфентий, он делал с увлечением, будь то шахматы или волейбол, футбол, решение задач, или катание на лодке летом.
В долгие зимние вечера часто можно было видеть над шахматной доской зажатую кулаками белокурую голову с упрямой челкой на лбу.
Сейчас Парфентий играл, слегка волнуясь, но уверенно, ход за ходом улучшая свои позиции, и, чувствуя свое превосходство, великодушно предупреждал:
— Вы открываете ферзя.
Или:
— Так нельзя ходить, вы теряете фигуру.
Офицер менял ход, волновался и заметно нервничал. Казалось, он сам забыл цель прихода сюда. Эту нервозность противника разгадал Парфентий и в его глазах зажегся молодой буйный задор. Сильнее застучала в висках кровь… По ходу игры он видел, что играет лучше офицера и, предчувствуя сладость победы, входил в азарт. Ему уже казалось, что это не просто игра в шахматы, а настоящий бой с жандармским офицером, с его врагом. После каждого удачного хода Парфенгий украдкой взглядывал в сторону Миши Клименюка и, поймав ответный, ободряющий взгляд друга, лукаво ему подмигивал.
Бой разгорался. И в этом бою он, Парфентий Гречаный, комсомолец-партизан, должен стать победителем. Он видел перед собою будто живые двигающиеся фигуры на доске, лицо офицера, подернутое багровыми пятнами волнения, его закушенную губу, над которой нервно вздрагивали усики.
Парфентий сделал еще ход и еще. И снова взгляд в сторону Миши, но уже ликующий, который говорил: «Не волнуйся, друже, все в порядке».
И вдруг офицер, видимо от волнения, сделал какой-то нелепый ход.
— Туда нельзя, ваша ладья под боем, — предупредил Парфентий.
— Играй!
— Тогда шах вашему королю, — не сдержав волнения, объявил Парфентий, сделав ударение на последних словах.
Офицер передернулся. Он в упор посмотрел на противника. Он понял, о каком короле говорил этот мальчишка. Глаза их скрестились, черные со злобными искрами и голубые, повешенные изнутри торжеством победы. — Что ты сказал?
— Я сказал, шах вашему королю, — с удовольствием повторил юноша.
— Так… а… дальше?
— А дальше — мат. Ваш король должен капитулировать.
Офицер бросил игру, спутал фигуры на доске и поднялся. У всех присутствующих было опасение, что он сейчас ударит Парфентия. Но этого не случилось. Анушку, видимо, большим усилием сдержал себя.
— А что ты еще умеешь делать? — спросил он сквозь зубы.
Парфентий недоуменно улыбнулся.
— Я уже говорил вам… да всего и не перечислишь.
— А листовки писать ты тоже умеешь?
— Листовки? Нет, не пробовал.
— А кто пробовал?
— Не знаю.
— Врешь! — теряя терпение, крикнул Анушку.
— Не вру. Откуда мне знать?
Офицер понял, что перед ним юноша с характером, и подавил в себе ярость.
— Эх, Гречаный, Гречаный, ты такой талант. У тебя хороший голос, я слышал, как ты пел, хорошо пел. В Одессу поедешь, в оперу.
— Я не хочу быть артистом.
— А кем же ты хочешь быть?
— Капитаном дальнего плавания.
— Ах, вот как! — притворно засмеялся офицер.
В этот момент вошли жандармы.
— Все обыскали?
— Так точно, домнул локотенент..
— Что нашли?
— Ничего, кроме вот этого, — ответил жандарм, подавая офицеру две книги.
Анушку повертел книги и, сам не умея прочесть, подал начальнику полиции.
— Что это за книги?
— Джио-ва-ни. Спартак, — прочитал Романенко и спросил Парфентия: — кто этот Спартак?
— Римский гладиатор, вождь восстания рабов в Риме.
— Джу-зе-ппе Га-ри-баль-ди, — читал Семен обложку второй книжки.
— А это кто такой?
— Знаменитый итальянский полководец, который…
— Ну хватит, — перебил офицер, — экзамен мы потом устроим. Ты, гроссмейстер, пойдешь со мной. Там подробно расскажешь обо всем и, может быть, припомнишь все же, кто занимается всем этим делом.
Он показал Парфентию одну листовку из тех, что были расклеены этой ночью комсомольцами.
— Я ничего не знаю.
— Это мы выясним. Мы знаем больше, чем ты думаешь. И не прикидывайся.
— Это сделали партизаны, — пояснил Парфентий.
— Кто сказал?
— Все говорят.
— Кто это все?
— Ну, люди.
— А откуда люди знают?
— А там же написано, читайте: «Штаб партизанского отряда».
— Хорошо. Шахматы возьми с собой. Этот тоже пойдет с нами, — кивнул офицер на Мишу Клименюка.
Мать в пугливом ожидании следившая за всем, что происходило, поняла, что в дом вошла беда. Она решительно шагнула к двери и загородила дорогу.
— Куда вы его ведете? За что? Я знаю, что мой сын не виноват.
— Пусти, старуха, — грубо оттолкнул офицер.
— Нет, не пущу! Скажи, за что вы его уводите?
— Не беспокойся, мама, — промолвил Парфентий, обнимая мать, — я скоро вернусь, я ни в чем не виноват. Господин офицер, наверное, хочет сыграть со мной решающую партию… это называется реванш. Но ты не волнуйся, я все равно выиграю, мама.
Глава 19
В ЗАСТЕНКЕ
В жандармерии Парфентия и Михаила продержала всю ночь. Несколько раз начальник вызывал их на допрос, то вместе, то порознь.
Утром измученных, едва стоящих на ногах, начальник вызвал арестованных снова. Предъявленные обвинения в составлении и распространении по селам листовок были повторены. Бегло и сухо, локотенент Анушку задал те же вопросы, на которые арестованные так же твердо и спокойно отвечали:
— О листовках ничего не знаем.
В кабинете Анушку, где сейчас стояли двое арестованных, было тихо. Начальник сидел за столом и, глядя в окно, слегка барабанил по столу острыми, лакированными ногтями. Порой он вытягивал в трубочку губы, будто пытаясь свистеть. А то вдруг, закусив нижнюю губу, бросал короткий, колючий взгляд на стоящих перед ним юношей.
Парфентий с Михаилом ждали, что придумает для них и как распорядится ими начальник жандармерии. Им казалось, что допросы уже кончились, и сейчас Анушку, так и не узнав ничего, все-таки придумывает для них наказание.
Офицер встал из-за стола, вышел и остановился посредине кабинета, картинно заложив руки за спину.
— Ты можешь идти домой, — бросил он Мише, — а ты пока останешься.
Михаил не спешил уходить. Он вопросительно смотрел на Парфентия, казалось, взгляд его спрашивал: «Идти мне или остаться с тобой». Ему не хотелось уходить одному.
— Я тебе сказал — иди домой, — резко повторил офицер, — или тебе нравится здесь? Я приглашу тебя, когда будет нужно.
— Иди, Миша, — шепнул Парфентий, — зайди к нашим и скажи, чтобы не беспокоились.
— Хорошо, Парфень.
— Прекратить разговоры! — перебил Анушку. — А ты марш!
Михаил ободряюще кивнул Парфентию и вышел.
Локотенент Анушку прошелся взад-вперед по кабинету, разминая ноги, и снова сел за стол.
— Подойди ближе.
Парфентий подошел.
— Стань тут.
Парфентий стал.
— Вынь руку из кармана! — повысив голос, приказал начальник.
По тону офицера Парфентий понял, что тот, теряя самообладание, начинает раздражаться. Но юноша не испытывал той робости, которая обычно появляется у виноватого на допросе, когда он чувствует, что все нити находятся в руках следователя. Парфентий не боялся, так как был уверен, что явных доказательств его виновности у Анушку не было. Но все же сосал червь сомнения: для чего-то ведь оставили его одного. Стало быть, разговор еще не окончен. Наоборот, он видел, что сейчас офицер более воинственно настроен, чем до сих пор. Парфентий приготовился принять на себя все, с чем мог обрушиться на него начальник жандармерии. Он был доволен, что Михаила отпустили домой. Одному было несравненно спокойнее. И вообще, он сейчас с радостью согласился бы за всех отвечать один.
Анушку молчал, глядя в окно. Потом он перевел взгляд на стоящего перед ним белокурого подростка. На мгновенье у него мелькнуло сомнение: неужели, в самом деле, этот белоголовый деревенский мальчик способен на такое дело, которое подстать взрослому. Но вдруг офицер вспомнил что-то. В глазах его дрогнули злые искорки, на лице заиграли знакомые Парфентию багровые пятна. И все лицо локотенента Анушку, казалось, становилось полнее, будто набухало злостью.
— Так ты отказываешься?
— Я ничего не знаю.
— Ты писал листовку?
— Я не писал никакой листовки.
— Тогда скажи, кто это сделал?
— Не знаю.
— Врешь!
— Я говорю правду.
— Я посажу тебя в тюрьму на пять лет!
— Я не виноват.
— На десять лет!
— Я ничего не делал.
— На двадцать пять лет! Ты забудешь, что на небе есть солнце, а на земле свободно живут люди. Забудешь, что у тебя есть отец, мать.
«Ты не проживешь двадцать пять лет, гад. Тебя убьют», — подумал Парфентий, но вслух сказал:
— О листовках я ничего не знаю, хоть убейте на месте.
Голос Парфентия прозвучал так твердо и убедительно, что Анушку потерял нить разговора, сбился совсем, и теперь каким-то другим, срывающимся голосом, крикнул:
— И убью, как паршивого щенка! Ты думаешь, я забыл рощу? Или я не знаю, что ты позавчера не был на работе? Или… ты что вчера говорил?
— Кому?
— Мне, за шахматами.
— Я не помню, — солгал Парфентий, хотя прекрасно помнил все до мелочей из того, что происходило вчера на шахматном поединке.
— Что ты сказал насчет короля?
— Просто объявил ему мат.
— Ага, объявил ему мат! А как ты это сделал?
— Как всегда делают в игре.
— Ты не хитри, что ты имел ввиду?
— То, что партия проиграна и король должен сдаться.
— И больше ничего?
— А что же еще?
У Парфентия отлегло от сердца. Самое опасное — разговор о листовках-остался позади. А насчет короля было не страшно. Они сами не больно боготворят своего монарха. Парфентий не раз слышал, как «помазанник божий» становился предметом крепких солдатских анекдотов.
— А насчет капитуляции короля ты к чему сказал?
— Это у нас всегда так. Раз партия проиграна, то король падает.
— Капитулирует? — улыбнулся локотенент.
— Ну, конечно, — улыбнулся Парфентий.
В одно мгновенье с лица Анушку слетела предательская улыбка. Брови сомкнулись, недобрым блеском сверкнули черные маслянистые глаза. Он шагнул ближе и ударил Парфентия по лицу. Но этого локотененту было мало. Ярость еще кипела в нем. Надо было как-то разрядить ее. Он размахнулся еще раз. Удар пришелся по губам. От рассеченной губы Парфентий, ощутил во рту соленый привкус крови.