— На кого же ты мамку оставишь, сынок? — с грустью спрашивает мать.
Но Парфуша не чувствует подвоха и резонно отвечает:
— Тато остается и она, — указывает он на сестру, — она все равно во флот не годится. — И чтобы не опечалить родных, он успокаивающе добавляет: — А мы с дядей Ваней в отпуск приедем.
Снова все хохочут, а матрос заливается пуще всех, приговаривая:
— Правильно, Парфуша, пусть смеются, мы их все равно не возьмем на корабль, — и шопотом на ухо добавляет: — ты приходи завтра ко мне, я тебе такое расскажу!
При этих словах дядя Ваня загадочно подмигнул и на прощание руку подал, как большому.
С этого вечера началась их дружба.
Словно чудные сказки слушал Парфентий рассказы о морях с мудреными названиями, об островах, где живут люди разных цветов кожи, о деревьях, совсем непохожих на наши, о страшных штормах, которые нипочем могучим кораблям, величиною, пожалуй, с самый высокий дом в Первомайске. Моряк рассказывал об отважных советских матросах и капитанах, не ведающих страха. Но особенно запомнил Парфентий рассказы о далеких чужеземных портах, где очень тяжело живется черным, желтым и краснокожим мальчикам.
О многом, о многом еще поведал Парфентию черноморский матрос.
Потом дядя Ваня уехал. Но тот волшебный мир, что привозил с собой, моряк оставил Парфентию. Этот мир прочно вселился в детскую душу и зажег в ней, еще не совсем понятную, но неугасимую мечту.
Парфентий чаще стал бывать на речке. Теперь он как-то по-особенному стал воспринимать ее, то зеркально-гладкую, то подернутую свинцовой рябью. Это была уже не просто вода, в которой купаются, стирают, а широкое, необъятное пространство, по которому, пусть в воображении, плавают большие корабли. Отдалился и остров, поросший уже не простыми вербами, кленами и акацией, а могучими тропическими деревьями-великанами. И появились в этом лесу львы и тигры, пантеры и слоны, полосатые зебры и быстроногие антилопы.
— Тату, я хочу корабль, — заявил Парфентий отцу.
— Игрушку такую?
Нет, не об игрушке завел речь мальчик.
— А какой же ты корабль хочешь?
— Такой, на котором чтобы капитан и матросы. Большой… выше самого большого дома в Первомайске.
— Ах, вон что! — удивился отец и, не удержавшись, захохотал. — Что же ты с таким кораблем делать будешь?
Но вопрос этот нимало не смутил Парфентия. Он заявил:
— Плавать.
— Где?
— На Кодыме. Дядя Ваня будет капитаном, а я матросом. И Миша Кравец, и Митя Попик, и Ваня Беличков тоже будут матросами.
Тут отец захохотал пуще прежнего.
— Мать, слышишь? Сын хочет адмиралом быть.
Отец долго смеялся, и мать смеялась, и Маня смеялась. Потом отец перестал смеяться и сказал:
— Хорошо, сынок, вот пойдешь в школу, станешь хорошим учеником, тогда у тебя будет корабль.
— Большой?
— Ну, может и поменьше дома в Первомайске, но плавать на нем можно будет.
И каждый из них сдержал свое слово. Парфентий пошел в школу и стал хорошо учиться. А когда перешел во второй класс, отец подарил ему новую голубую лодку «Мцыри», ту, что теперь, постаревшая, хранилась в камышах.
А время шло. Проворно бежали школьные дни. Вот второй и третий класс остались позади. Парфуша любил школу, дружную школьную семью. Но больше всего он полюбил книги. Много прочел он их, многое из них узнал. И тот мир, который раскрыл перед ним черноморский матрос Иван Криницкий, стал тесен. Новый, более широкий мир засверкал перед мальчиком яркими волшебными огнями. Жалко, что школьная библиотека так бедна.
— Тату, я хочу книжки.
— Какие книжки?
— Интересные.
— Разве в школе мало книжек?
— Про моря, про путешествия я все прочитал. А про лису и про волка я не хочу.
— Не знаю, сынок, какие тебе книжки нужны.
— Вот какие, — сын протянул отцу бумажную трубочку, похожую на лотерейный билет.
— Ну, ну, что мы тут вытянем на счастье? Это был список книг, составленный для Парфентия Владимиром Степановичем.
— О-го-го-го-оо! Да тут что-то очень много, пожалуй на целую бричку наберется, — говорит отец, озабоченно сдвинув светлые, как на негативе, брови.
Но тато любил Парфушу, понимал, что хочет сын, и старался исполнять его желания. Сердцем простого человека он чуял, что эти желания были отнюдь не прихоть избалованного ребенка, а нечто большее. Он видел, с какой любовью и страстью сын тянется к знаниям, и шел ему навстречу. Сам-то он, Карп Гречаный, вырос в батраках, малограмотным и знает, «почем фунт лиха».
— Хорошо, сынку, будет сделано. Вот поеду в Одессу, привезу тебе книжки, какие надо.
Зимними ночами, когда все домашние засыпали, Парфентий тихонько вставал с постели, зажигал свет и читал украдкой, заслонив лампу от матери.
Но чуток материнский сон. Неосторожное движение на стуле или громкое шуршание переворачиваемой страницы, и мать открывает глаза.
— Парфуша, ложись, поздно уже.
— Сейчас, мама, — молвит Парфентий.
— Ложись, — настаивает мать.
— Ложусь, ложусь. Парфентий привстает для видимости.
Попрежнему шелестят одна за другой страницы. То хмурятся, то поднимаются в удивлении брови, падает на глаза, мешая читать, упрямая золотистая чёлка.
Мать снова поднимает отяжелевшую голову.
— Одну минуту, мамонька, — пытается упросить Парфентий, но, видя, что мать решительно поднимается, шепчет:
— Ложусь, ложусь. Вот только до точки…
— Где она, твоя точка? — сердито перебивает мать и задувает лампу.
Мысль о неведомых океанах манила все сильнее и сильнее. Зрела мечта стать моряком, капитаном дальнего плавания.
Еще больше полюбил Парфентий родную Кодыму. Летом, вечерами, после полевой работы он, наскоро поужинав, бежал к речке. Там, у берега, примкпутый цепью, его ждал голубой челн «Мцыри».
Два-три сильных взмаха веслом, и лодка, отвалив от берега, неслась по «фарватеру», оставляя за кормой крутящиеся лунки от весел да быструю рябь.
Раскинулось море широко,
А волны бушуют вдали…
Крупными толчками несется гордый «Мцыри», журчит вода у бортов, разливается песня. Она самая любимая, в ней оживают просторы родных и чужих морей, в ней печальная судьба далекого кочегара, в ней волнующая душу тайна. И ничего, что Кодыма так тесна, а корабль всего лишь маленькая плоскодонная лодка, об этом на минуту можно забыть.
Товарищ, не в силах я вахту стоять,
Сказал кочегар кочегару…
Мелькают камыши, за ними, чуть медленнее, бегут прибрежные кусты лозняка, позади еще медленнее плывет зубчатая стена леса. Все это бежит, вращается, будто на огромном диске. И вдруг, за поворотом, берега как-то сразу суживаются и сдавливают песню. И ей, рожденной морем, становится тесно в речной колыбели, она перехлестывает через камыши. Тогда эхо лесное подхватывает песню и, размножая ее, несет дальше от берегов. И в ответ поют и долина Кодымы, и лес за рекой, и колосистый степной океан.
Тихий свист оборвал вереницу воспоминаний. Парфентий настороженно вслушался. Сначала послышались два продолжительных свистка и третий короткий, точь-в-точь как проверка времени по радио. Это были позывные, которыми с детства перекликались друзья-школьники.
Парфентий привстал на колени и так же тихо отозвался. Вслед за этим в густой вечерней синеве перед ним выросла высокая, с крутыми, будто приподнятыми от холода плечами, фигура.
— Митя! — вскочил Парфентий и бросился к товарищу.
— Я, — отозвался тот глуховатым, ломающимся баском.
Молча, крепко обнялись товарищи. Тишина. Только два сердца стучат рядом. И обоим юношам хотелось продлить эту минуту душевного единения.
Парфентий пристально всмотрелся в лицо товарища.
— Похудел ты за эти дни или мне в темноте так показалось?
— Жутко, Парфень. Что творилось в дороге, да и после этого… я ведь два дня в погребе сидел, как мышь. — Дмитрий помолчал и затем тихо промолвил: — Тьма, Парфень, и не видно в ней просвета. Что делать теперь?
— Что делать? — переспросил Гречаный. — А вот давай подумаем. Головы у нас не только для шапок. Что же мы стоим, присядем.
— Да я уже насиделся и належался в этом погребе до тошноты. И сейчас кажется, что сыростью да прелой картошкой отдает.
— Я хоть и наверху обретался, но режим у нас с тобой был одинаковый — сиди да лежи. Все-таки давай приляжем, чтобы не маячить.
Они легли в густую траву у самого берега. Некоторое время лежали молча, с наслаждением вдыхая сладковатый, с легкой примесью прели запах травы. Кругом было тихо. Только где-то очень далеко, в стороне шоссе гудели моторы тяжелых автомашин. Их гул постепенно стихал и, наконец, растаял совсем. По темному высокому небу, рассыпая золотые искры, чиркнула падучая звезда, в тишине показалось, что она издала шипящий звук. Дмитрий нарушил молчание.
— В своем доме от чужих людей прячемся. Прямо не верится, что все это не в страшном сне, а наяву.
— Да, не привыкли мы прятаться. Нас учили жить открыто. Некого нам было опасаться.
— А что будет теперь, Парфуша? Ну возьми, к примеру, нас с тобой. Вот ты хотел окончить нашу крымскую школу, потом поступить в одесское мореходное, стать капитаном дальнего плавания. Помнишь?
— Помню, как же.
Помолчали.
— Я мечтал стать инженером-конструктором. Самолеты строить собирался. И до чего это дело тянуло меня. Ты знаешь, Парфень, я ведь часто по ночам не спал. Иногда лежу, закрыв глаза, и вижу, как машина взвивается в воздух. День солнечный, теплый, небо чистое-чистое, и в нем серебристая птица моя. Выше и выше уходит она, а я все больше задираю голову. А сердце стучит, того гляди выскочит. Да не только мы с тобой, а и другие хлопцы тоже. У каждого была своя мечта.
Митя смолк на короткий миг и уже совсем другим, дрогнувшим голосом заговорил:
— А теперь вот видишь… Все оборвалось…
— Знаешь, Митя, мечта мечтой, а дело делом. Я вот тоже, когда увидел врагов, не знал, что делать и к чему руки приложить. Но когда поговорил с одним человеком, все стало ясно, что делать мне и всем нам.
Дмитрий вопросительно посмотрел на товарища.
— Будем воевать. Не сдаваться же нам.
Парфентий рассказал другу о поручении создать подпольную организацию в Крымке, о борьбе с захватчиками. Умолчал только о своем разговоре с учителем и о будущей связи с ним. Об этом Парфентий твердо решил не говорить пока никому.
— Вот оно что! А я, чудак, в панику чуть не ударился. Теперь мне все ясно и понятно, Парфень, — взволнованно произнес Дмитрий и, помолчав, добавил: — значит, с нас двоих начинается?
— Миша Кравец третий. Это пока, а там пойдет дальше. Я знаю, настроение у хлопцев такое же, как и у нас с тобой. Я хорошо знаю наших хлопцев. Крымские школьники не подведут.
Лица друзей были невидны в темноте сгустившейся летней ночи. Но радость встречи горячей волной хлынула по жилам. И четыре руки сплелись в крепком клятвенном пожатии.
Все плотнее становилась ночная темень. Деревья за рекой, потеряв свою форму, выглядели черной причудливой громадой. Над водой, едва проступая из темноты, тянулся белый туман. Низко над землей, обдавая лежащих легким ветерком, бесшумно проносились летучие мыши.
Юноши долго говорили о том, что предстоит им делать, перебирали в памяти школьных товарищей, на которых можно было рассчитывать, ну и — как всегда бывает с юношами — друзья уносились в фантастический мир борьбы, навеянный прочитанными книгами. Мечтали о подвигах во славу Родины, видели себя прославленными героями и снова возвращались к действительности. Тогда Парфентий говорил:
— Не будем ждать, раскачиваться, а начнем работу завтра же, сейчас же. С организацией дело пойдет своим чередом, а пока будем собирать листовки, их сбрасывают на поля наши самолеты, и распространять по селам.
Дмитрий молча соглашался с Парфентием.
— Будем добывать оружие, где только можно. Мы же не собираемся только разговаривать да агитировать, а будем бороться, как партизаны. — При этих словах Парфентий взял руку Мити и всунул ее в торец камышевой вязанки.
— Вот, щупай-ка.
— Что это?
— Щупай хорошенько.
— Ого, приклад!.. Винтовка?
— Два карабина, — поправил Парфентий.
Митя глубже запустил руку в камыш.
— В самом деле!
— Это для начала.
— Где это ты?
— «Гости» у нас останавливались на ночлег. Двух кур съели. А ночью я… Вроде, как в обмен на кур.
— И утром не хватились?
— Это было в машине под брезентом.
— Здорово! — восхищенно прошептал Митя.
— Но этого мало, Митя. Оружие для нас — всё.
— А куда девать это?
— Давай решим вместе. Я думаю на остров махнуть и спрятать там. Глухо, никто теперь туда не заглядывает, самое подходящее место.
— А если заглянут, то едва ли наткнутся, там такая гущавина.
— Вот именно, — согласился Парфентий, — айда вместе?
— Вброд? Завязнем.
— Зачем вброд? Мы навигацию откроем, по всем правилам. У меня тут корабль на причале стоит, — Парфентий указал на темнеющую тропинку в камыше.
— Твой «Мцыри»? — обрадовался Дмитрий.
— Он.
— Цел?
— А ты как думал? Я затопил его.
Товарищи разделись, попрятали одежду в траве и зашли в камыш.
Лодку покрывал небольшой слой воды, так что её без труда можно было поднять. Друзья пригоршнями вычерпали воду, и «Мцыри», тихо шурша, заскользил среди густых камышей. Грести было нельзя, поэтому пришлось хвататься за камышевые тростинки и подтягиваться. Часто останавливались, прислушивались из предосторожности. Наконец лодка уткнулась в мягкий илистый берег.
— Вот и приехали, робинзоны, — весело шепнул Митя. Сейчас он готов был шутить и смеяться.
— Теперь, Пятница, давай отыщем подходящее место, — так же шуткой ответил Парфентий.
Они отправились вглубь острова.
Здесь было много укромных мест, глухих уголков. Между крупными кленами, грабами буйно росли молодые вербы, орешник, образуя густые заросли. Изредка попадались многолетние вербы с коряжистыми корнями, обнаженными весенними паводками. И всюду, по всему острову, с весны и до поздней осени зеленели тучные травы.
Друзья остановились возле старой вербы, её корни, напоминающие оленьи рога, торчали из-под земли.
— Вот это самое глухое место на острове, — сказал Парфентий.
— И самое высокое, а значит, и самое сухое. Это местечко даже весной не каждый год заливает.
— Вот тут мы и заложим наш временный арсенал, — заключил Парфентий, — давай за работу.
Где перочинным ножом, где просто ногтями они вырыли ямку под самым корнем, дно её выстелили сухими ветками и положили драгоценную ношу.
— Не поржавеют? — побеспокоился Митя.
— Не должны, они густо смазаны, — успокоил Парфентий, — конечно, время от времени будем проверять.
Товарищи забросали оружие ветками и листвой, засыпали землей и сверху покрыли дерном. И когда работа была окончена, оба радостно вздохнули.
— Как-то на душе стало легче, Парфень, — вздохнул Дмитрий.
— И совесть спокойнее.
Товарищи переправились обратно, затопили на прежнем месте лодку и, обнявшись, тихо пошли по берегу. Шли медленно, мечтая вслух. По ногам брызгала роса, от реки пахло туманом. Высокое темное небо то и дело чертили падучие звезды, на короткий миг оставляя за собою огненные хвосты. То была пора августовских звездных дождей.
Глава 7
БУЛЬДОГ
С приходом румынских оккупантов в Крымку кто-то из хлопцев-школьников назвал односельчанина Семена Романенко «бульдогом». Комсомольцы говорили, что эту кличку дал Семену Андрей Бурятинский — шутник и балагур. А уж прозвища давать Андрей был мастер, в этом с ним никто сравниться не мог. Еще в школе, бывало, как влепит кому кличку, так и присохло.
Словом, кличка была подхвачена, быстро привилась и так закрепилась за Семеном, что на селе теперь Романенко иначе и не называли. «Вон бульдог пошел», «сегодня бульдог с цепи сорвался» — говорили крымчане.