– Если позволите, я с настойчивостью идиота повторю свой вопрос: Нечаев-то с кем?
– Михаил Гаврилович, на мой взгляд, совершил непоправимую ошибку: он забыл, что коней на переправе не меняют. Вряд ли Михеев мог простить ему измену.
– Даже так? – удивился Турецкий.
– Я не утверждаю, – заторопился Холодилин, – но Потапов уже потирал ручки. Это известно.
– А кто дал указание питерскому Михайлову выставлять на аукцион этого вашего монстра?
– Разумеется, Нечаев. Это же его епархия!
– А из последних решений на этот счет есть что-нибудь подобное?
– Как не быть, – снова вздохнул Холодилин. – Новороссийский порт, и ничуть не меньше. Как вы понимаете, в том регионе столкнутся интересы таких сил, что, по-моему, добром там никак не кончится. Это ж нефть! А вокруг нее всегда столько хищников!
– Извините, что я некоторым образом перевожу стрелку: а что это за девица, с которой что-то там намечалось у Нечаева?
– А, вы Айну имеете в виду? Ту, что убили в тот же день?
– Разве есть еще жертвы?
– Там действительно было нечто вроде романа. Вы не поверите, но именно я на свою голову познакомил их на сочинском кинофестивале. Мы там по делам оказались. Так что весьма бурный роман развился буквально на моих глазах. Но я не думаю, что здесь есть какая-то связь.
– Вы – пока единственный. А меня как раз практически все стараются уверить в том, что гибель обоих – это акт чьей-то мести. Чьей, вы не можете предположить?
– На мой взгляд, эта идея попросту абсурдна. Сводить счеты таким образом? Да это же смешно!
– Вы не были в квартире этой Дайкуте?
– Нет, никогда.
– Это кое-что объясняет.
– В каком смысле?
– В том, что некто может позволить себе и не гнушаться, как вы говорили. Казнили и за меньшие потери. А тут – одним ударом, да сразу двух зайцев.
– Что-то вы загадками заговорили, уважаемый Александр Борисович. – Показалось, что Холодилин даже готов обидеться.
– Просто вы находитесь в кругу своих забот, а мне приходится сопоставлять все, включая даже то, что к вам не имеет ни малейшего отношения. Значит, пока третья сила остается загадкой?
– Я бы не хотел ее называть. Спросите коренных сибиряков, они наверняка подскажут, а меня – увольте…
Михеев принял Турецкого минута в минуту. Поднялся из-за стола, крепко – раньше это называлось: по-рабочему – пожал руку и опустился в свое кресло. Александр Борисович присел сбоку напротив.
– Прежде всего, позвольте мне выразить вам свое сочувствие в связи с потерей хорошего помощника. Так, во всяком случае, все считают.
Михеев молча кивнул и уставился на Турецкого в ожидании продолжения.
– Следствию было бы желательно знать ваше мнение по поводу причины происшедшего. Можно считать нашу беседу частным разговором. Это ни в коем случае не допрос.
– Для частных бесед у меня нет времени, – жестко ответил Михеев.
– Хорошо, – Турецкий достал из папочки бланк протокола допроса свидетеля и авторучку. – Прошу вас. Итак, Михеев Виталий Сергеевич…
Формальности не заняли и минуты из отведенных десяти. И далее премьер предельно ясно, скупыми и немного резкими фразами изложил свое понимание факта убийства вице-премьера. От женщины он просто отмахнулся. Это – не причина. За это в худшем случае морду бьют.
– Среди самых разных версий, – стараясь быть спокойным, сказал Турецкий, – имеется и та, по которой, извините, в устранении Нечаева были якобы заинтересованы и вы. Естественно, версия непроверенная.
– Слухами не пользуюсь, – жестко ответил Михеев. – И вам не советую. Я знаю немало достаточно цивилизованных способов отстранения несправившихся с делом сотрудников. Но никак не уст-ранения. И я бы не советовал сталкивать лбами Потапова, скажем, и Михеева. Об этом, разумеется, говорят, и даже в этом доме. Но я уже говорил о своем отношении к слухам. Извините, время.
Михеев внимательно прочитал записанные Турецким свои показания.
– Вы можете спросить меня, зачем все это? – Он ткнул своей авторучкой с большим золотым пером в два листа протокола. – А затем, чтобы каждое слово было зафиксировано предельно точно. Чтобы были исключены двоякие толкования. В моем положении это недопустимо.
Михеев поднялся, снова пожал Турецкому руку и, провожая его к двери, вдруг остановился посреди кабинета и сказал:
– Есть такая компания – «Русская нефть», попробуйте обратить на нее внимание. Примите это как дружеский совет, но постарайтесь не лезть на рожон. Всего доброго! – и вернулся к своему столу.
В наш век гнушаться даже малой информацией – серьезный грех. Так думал Турецкий спускаясь в холл Белого дома. «А смотри, как интересно, Александр Борисович! Ведь Михеев-то, как и все остальные, тоже ищет свой фарт, свою удачу… хотя в его-то положении – зачем? И ведь тоже побаивается. Что ж это за сила такая?! Может быть, подсказка с „Русской нефтью“ имеет и свои далеко идущие цели?»
ПОТЕРИ И ПРИОБРЕТЕНИЯ
Юра Смирнов заканчивал допрос Анатолия Софроновича Афонина, то бишь Афони. С его предшественником разобрались быстро: Жора с трудом вспомнил, что зовут-то его Георгием Алексеевичем Кудриком. Что вообще-то он люберецкий, но в силу обстоятельств примкнул к таганским ребятам. Причину, как ни силился, назвать не мог. Словом, это был классический образец «быка» – вес девяносто килограммов, позади восьмилетка, «качалка» в Люберцах, затем два года исправительных работ по статье двести шестой, а через короткое время – трояк, по статье двести десятой: вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. Своего ума не хватило, пришлось самому в «быки» податься.
У Афони была биография почище, поспокойней, обошлось без отсидок. Пока все было впереди. Начиная допрос, Юра внимательно прослушал Афонину магнитофонную исповедь, отметил для себя несколько пунктов, по которым можно было углублять свои знания по части Афониной биографии, и чтобы у Анатолия Софроновича вдруг не появилось настойчивого стремления отрицать записанное на магнитофонную пленку, как выбитое из него под угрозой смерти, сделал этот текст достоянием протокола.
Говоря воровским языком, Афоня уже успел заложить своего хозяина, а теперь Юре оставалось лишь уточнять те или иные эпизоды. Важным моментом оказалось признание Афони, что таганские не раз сотрудничали с охраной фирмы «Юнона». И это было законным образом зафиксировано в протоколе допроса. Но, как ни старался следователь, все же не удалось добиться правды по поводу адресата, доставившего груз кокаина в Москву. Афоня готов был божиться, что ничего не знает. Ему было приказано подойти к седьмому вагону поезда «Дагестан», который приходит на Павелецкий вокзал, и забрать у пассажира, ехавшего в третьем купе, кейс. И больше ничего, никаких слов. Пассажир передаст посылку для Алексея. И все было бы нормально, но на самом выходе с вокзала Афоня вдруг заметил ментов с собаками, которые вполне могли совершать облаву на наркоту. Пришлось быстро уйти в хвост состава, а там – через пути. Машина осталась на площади, но к ней он решил не возвращаться, схватил левака и рванул на Неглинную, где – он твердо знал – квартира латышки пустует и опечатана. Только его это не останавливало: Афоня имел пульт-брелок, который открывает тайную дверь в квартиру. Где взял? Да Полина ж и дала, говорила: у подружки золота, как у дурака махорки. Да вот не получилось ничего – бабу ту «замочили», а потом ментовка прошлась, все выгребла. В общем, сообщил с Неглинной хозяину, что едва ушел с грузом, и боялся, как бы хвоста не притащить. Хозяин велел посмотреть, что ментам надо от Полины, а потом забрать ее и вместе с марафетом доставить к нему. Но следак оказался ушлый, такую гонку затеял, что совсем было потеряли его. Выручило то, что девка была уже под кайфом, а в таком состоянии у нее одна мысль: где бы да с кем бы. Вот и вычислили…
Нового больше не было, и Юра решил закончить допрос.
Подписав страницы протокола, Афоня в ожидании уставился на следователя. Но тот вызвал конвоира и приказал отвести Афонина обратно в камеру. «Скоро отпустим», – сказал на прощание.
А тут как раз позвонил Грязнов, интересовался ходом допросов. Узнав, что они закончились, созвонился с Кистеневым и сказал, что условия договора готов выполнять. Где Николай Парамонович?
– Да чего ты, Грязнов! Слову авторитета уже не веришь?! – возмутился было Леха. – У себя дома сидит твой стукач. Но пусть теперь меняет работу – покоя ему от братвы не будет.
– Это в наших силах, Кистенев. Сейчас я ему перезвоню, и если ты сказал правду, можешь присылать на Петровку гонцов за своими.
– Не велики баре, сами добегут, – презрительно ответил Леха и смачно выругался. – А и ты не шибко радуйся, Грязнов, не одному тебе чихуня.
– Ты о чем? – насторожился Вячеслав Иванович. Что обозначает этот воровской термин, он знал: специалистка по части орального секса. Но почему этот вопрос возник у уголовника?
– А тебе скоро доложат, Грязнов. Но учти, твое слово – твердое.
Грязнов не стал дальше тянуть резину, разгадывая воровские загадки, и перезвонил Парамонычу. Осведомился о здоровье.
– Да более-менее, Вячеслав Иванович, – как-то неохотно откликнулся тот.
– Ты один? – и, чувствуя, что Парамоныч замялся, добавил: – Скажи там кому-нибудь из них, что Грязнов хочет говорить. Пусть трубку возьмут.
– Ну, слушаю, – раздался через полминуты ленивый голос, «бык» еще и чавкал – видно, жвачку жевал.
– Говорит начальник МУРа Грязнов. Через десять минут ваши будут на свободе. Поэтому выметайтесь из квартиры. Можете позвонить Кистеневу. Все.
После этого содержательного разговора Грязнов связался с Турецким и попросил его дать Юре соответствующее указание отобрать у бандитов подписку о невыезде и дать им обоим под зад. Но, давно привыкнув держать все под собственным контролем, снова нашел Юру и поинтересовался, выполнено ли указание Александра.
Юра порывался что-то сказать, но Грязнов не хотел больше ничего слышать про этих бандитов. Наконец, Юра пробился:
– Вячеслав Иванович, я о другом. У нас серьезный прокол случился.
– Ну что еще?
– Я сейчас, ну две минуты назад, звонил своей… приятельнице, той, что в Доме кино работает, которая, кстати, нам и со Скибой помогла. А она вдруг заявляет: чего это ты каких-то мужиков ко мне подсылаешь? Они, говорят, на тебя ссылаются и ищут почему-то опять Полину. Я ничего не понял. Оказывается, это не они, а сама она их спросила: вы от Юры, что ль? Ну они: ага, мол, от него. Галка и стала помогать им разыскивать Полину. А тут она сама возьми да позвони ей. Ты, говорит, где? Тебя тут ищут! Из прокуратуры. Она назвала адрес, те и помчались.
– Что?! – заорал Грязнов. – Когда это было?
– Галка сказала, наверное, с час назад, может, больше. А что?
Вот когда понял Грязнов смысл фразы Кистенева. Но ничего уже поделать не мог: слово начальника МУРа должно всегда оставаться крепким. Телефон в той квартире, куда он отвез Скибу, упорно молчал. Хотелось так выматериться, чтоб небу тошно стало. Ведь говорил же дуре! Ну что ты скажешь…
Через полчаса Грязнов был уже на Большой Академической. Его сияющий милицейский «форд» прокатился вдоль фасада длиннющего дома на двенадцать подъездов и остановился у последнего. Здесь на лавочке сидели несколько пожилых женщин, носителей самой правдивой информации. И на машину, и на представительного ее пассажира, естественно, немедленно перенесли все свое внимание.
Посетовали, что милиции, когда надо, ни разу еще не бывало. На вопрос почему, отвечали едва ли не хором: еще бы, тут такое было!
Оказывается, в квартире на четвертом этаже – все правильно, именно там, кивал Грязнов, – беда случилась с приезжей дамочкой: то ли перебрала чего, то ли травиться решила – про то неизвестно, но вот «неотложку» кавалеры, приехавшие к ней, вызвали. Положили ее на носилки да и увезли. Куда? А кто знает, в клинику, поди. Она ж громко так дышала и стонала, как выносили-то. Номера машины, естественно, никто и не собирался запоминать. А машина, что приезжала сперва, черная и длинная, не наша. Ну а уж после – «скорая», это обычная. И санитары – ребятки такие крепкие, враз вынесли. И дамочку ту жалко – симпатичная такая, черненькая…
Грязнов поднялся в квартиру, открыл своим ключом. Все было так, как он и предполагал: дверь вскрыть им труда не составило. Затем они, очевидно, закатали Полине укол, после чего приехала не «неотложка», а какая-нибудь их же собственная машина. И увезли. В квартире ничего не тронуто, только вешалка – на полу. Видно, жертва попробовала сопротивляться. А так больше никаких особых следов нет. Чисто сделали, мерзавцы. Но зачем же ей понадобилось звонить?!
Усевшись в машину, Грязнов набрал номер Кистенева, надеясь, что хотя бы на сегодня – в последний раз.
– А вот это ты зря сделал, Кистенев, – медленно проговорил в трубку Вячеслав Иванович. – Я ведь предупреждал держаться подальше. И увел ты не просто девку, а важного свидетеля преступления. И за это тебе теперь придется ответить по всей строгости закона.
– Ну пугай, Грязнов!
– Я сказал. Жаль мне тебя, дурака. Да ничего не поделаешь. Придется к тебе высылать наряд. Я предупреждал.
– Нет у меня ее, Грязнов! – заорал Леха. – Хоть сам приезжай – нету!
– А куда девал?
– Никуда! Мое дело – найти. А остальное – уже не мое. Приехали и увезли. Ничего не знаю.
– Лучше б ты вспомнил, Кистенев, пока еще живой.
– А пошел бы ты! – совсем уже сорвался Леха и швырнул трубку, вероятно разбив аппарат.
Да, покачал головой Грязнов, и достали ж мы его!…
– Александр Борисович, ты уже на месте? – интересовался Меркулов.
– Вообще-то раз уж я снял трубку сам, значит, на месте! А чем вызван интерес к моей личности?
– Ты сейчас зайдешь, и я объясню.
Меркулов брюзжал. В принципе он был, конечно, прав. Но у Грязнова так сложились обстоятельства, что никак не мог он оставлять своего агента-информатора у бандитов. В подобных ситуациях их решение никогда не бывает в пользу ментовского агента. Меркулов, конечно, все поймет, если ему объяснить, но зачем. У него что, своих забот не хватает?
– Костя, ты прав, как всегда, просто у Грязнова сложились чрезвычайные обстоятельства, а разрешить их, не вынося на широкое общественное обсуждение, мог ты один. Наша опора и надежда! А на кого нам еще и рассчитывать, Костя?
Брюзжание прекратилось. Лесть – в умеренных дозах, но с определенным чувством – необычайно полезная и действенная штука.
– А что у тебя, какие проблемы? Я, между прочим, справку дорабатываю. По твоей же просьбе.
– Все это хорошо, но у меня в приемной сидит мать этой Дайкуте. Прибыла из Риги. У нее возникли некоторые вопросы, связанные с печальным ритуалом, сам понимаешь. Кто ее вывел на меня – ума не приложу. Но я уделил три минутки посочувствовать ей, все же остальное, как объяснил, в компетенции следователя, ведущего дело Дайкуте. Так вот, поскольку оно в твоем производстве, сделай одолжение, освободи меня от ее присутствия. Клавдия там, в приемной, по-моему, уже на стенку готова лезть от этой чрезмерно общительной дамы. К тому же у нее возникли какие-то проблемы с наследованием. Узнай и, если удастся, постарайся помочь. Все-таки женщина пожилая. Одинокая. Иностранка. Рига ж нынче у нас заграница. Закончишь, постарайся не особо задерживаться. Около пяти я ожидаю одного бизнесмена, с которым нам придется провести серьезную душеспасительную беседу. Его уже пригласил Станислав, а я подтвердил наше желание увидеться. Все, не мешай мне работать! Положи трубку!
Турецкий в изумлении посмотрел на тюкающую короткими гудками трубку и положил-таки ее на место. «Кто из нас двоих свихнулся? – спросил он у своего отражения в стеклянной дверце шкафа. – Неужели это я проявил, по обычаю, неавторизованную активность? Да быть того не может! А, ладно, разбираться, так ум за разум зайдет…»
Он набрал телефон приемной и попросил Клавдию Сергеевну привести к нему посетительницу. И пока та шла длинными коридорами, успел дозвониться до Градуса. Борис Львович был настроен мирно, а узнав, что за дочерью приехала из Риги ее мать, сказал, что тело в принципе можно забирать в любую минуту. Он скажет санитарам, и те приготовят. Надо лишь об одежде побеспокоиться, ведь «девушка» поступила в Склиф в одеянии Евы. Акт же экспертизы со своим заключением он уже отослал Турецкому с оказией. Выводы о причине смерти Турецкий с его слов уже знал – ничего нового.