- Хочешь посоветоваться со мной? - донесся до его слуха звучный и властный голос Юстасии. - Со мной?.. Это низость с твоей стороны. Не стану больше это терпеть! - Она заплакала. - Я любила тебя и не скрывала своих чувств, себе на беду, а теперь ты приходишь и так вот, холодно, говоришь, что хочешь посоветоваться со мной, не лучше ли тебе жениться на Томазин? Ну конечно, лучше. Женись на ней; она куда больше пара тебе, чем я.
- Ну ладно уж, ладно, - нетерпеливо ответил Уайлдив. - Надо все-таки смотреть правде в глаза. Пусть я во всем виноват, но сейчас ее положение гораздо хуже твоего. Я просто говорю тебе, что не знаю, как быть.
- Но ты не смеешь мне это говорить! Неужели ты не видишь, что только мучаешь меня?.. Это неделикатно, Дэймон; ты очень упал в моем мнении. Ты не сумел оцепить мою любезность - любезность женщины, которая снизошла до тебя, хотя мечтала не о таком будущем. Но это вина Томазин. Она сманила тебя, так пусть же и страдает за это. Где она сейчас? И не надейся, что я ее пожалею, когда мне и себя не жаль. Если бы я умерла, сгинула бы совсем, то-то бы она обрадовалась!.. Где она, я спрашиваю?
- Она сейчас у тетки, заперлась в спальне и никого не хочет видеть.
- А по-моему, ты и сейчас ее не любишь! - с внезапным весельем воскликнула Юстасия. - Иначе не говорил бы о ней так равнодушно. А может, ты так же равнодушно говоришь с ней обо мне? Наверно! Но как ты вообще мог меня бросить? Этого я тебе никогда не прощу. Или нет, прощу, но с одним условием: что всякий раз, как ты вздумаешь меня покинуть, ты будешь опять возвращаться ко мне и каяться в своем поступке.
- Я вовсе не хочу тебя покидать.
- Но благодарности за это от меня не ищи. Ненавижу, когда все идет гладко. Даже лучше, если ты будешь время от времени мне изменять. Любовь страшная скука, если любовник всегда верен. Стыдно так говорить, но ведь это правда! - У нее вырвался тихий смешок. - От одной мысли об этом меня уже тоска берет. Не предлагай мне спокойной любви, а то я тебя прогоню!
- Если б хоть Тамзи была не такой славной девочкой! - вздохнул Уайлдив. - Тогда я мог бы остаться верным тебе, не обижая хорошего человека. Все-таки я негодяй и мизинца вашего не стою, ни твоего, ни Тамзиного!
- Но ты не должен жертвовать собой из какого-то чувства справедливости, - живо возразила Юстасия. - Если ты не любишь ее, самое милосердное - ее оставить. Для всех будет полезнее. Ну вот я сказала жестокую вещь. Когда ты со мной, всегда такого наговорю, что потом злюсь на себя.
Не отвечая, Уайлдив прошелся взад-вперед по вереску. Наступившее молчание было заполнено свистом ветра в остриженном кусте терна, росшего чуть поодаль, неподатливые ветви которого были как бы решетом. Казалось, ночь поет похоронную песню сквозь сжатые зубы.
- С тех пор как мы виделись, мне уже приходило в голову, что, может быть, ты вовсе не из любви ко мне на ней не женился. Скажи мне, Дэймон; я постараюсь с этим примириться. Я тут была ни при чем?
- Ты требуешь, чтобы я сказал? - Да, мне нужно знать. Я вижу, что слишком верила в свои силы.
- Ну, первой причиной было то, что разрешение на брак оказалось недействительным, а прежде, чем я успел выправить другое, она убежала. Пока что ты была ни при чем. А потом мне не понравилось, как ее тетка со мной разговаривала.
- Да, да! Я ни при чем, я ничто. Ты только играл со мной. Боже мой, да из чего же я сделана, я, Юстасия Вэй, если после этого еще думаю о тебе!
- Ну-ну, не надо так горячиться... Юстасия, помнишь, как мы бродили среди этих кустов прошлым летом, когда спадала жара и тень от холмов заполняла ложбины и укрывала нас от чужого взгляда?
Она помолчала, потом ответила:
- И как я смеялась над тобой за то, что ты осмелился поднять взор на меня. Но ты с лихвой отплатил мне за это.
- Да, ты жестоко обращалась со мной, пока я не нашел другую, получше. Это было моим спасеньем, Юстасия.
- Ты и сейчас думаешь, что она лучше?
- Как когда. Смотря по настроению. Чашки весов стоят так ровно, что пушинка может склонить либо ту, либо другую.
- И тебе все равно, приду я к кургану или не приду?
- Нет, не все равно, но не настолько, чтобы это нарушило мой покой, лениво ответил Уайлдив. - Нет, дорогая, это все кончено. Я теперь вижу два цветка там, где раньше видел только один, А может, их три, или четыре, или еще больше, и все не хуже первого... Странная у меня судьба. Кто бы подумал, что со мной этакое приключится?
Она перебила его со сдержанной страстностью, которая могла равно вылиться и в любовь и в гнев:
- Но сейчас-то, сейчас ты меня любишь?
- Бог весть!
Юстасия продолжала с оттенком грусти:
- Отвечай, я хочу знать.
- И да и нет, - уже с явной издевкой ответил он. - То есть, опять-таки, как поглянется. Иногда ты мне кажешься слишком высокой, иногда чересчур ленивой, или слишком печальной, или чересчур смуглой, а суть-то одна: ты для меня уже не все на свете, как это было раньше. Но мне, конечно, льстит знакомство с такой благородной дамой, и встречаться с тобой приятно, и миловаться сладко - почти по-прежнему.
Она долго молчала, отвернувшись, потом сказала - и в голосе ее была затаенная сила:
- Я ухожу - и вот моя дорога.
- Что ж, пожалуй, и я пойду с тобой.
- Да, потому что ты не можешь иначе, несмотря на все твои настроения и колебания, - ответила она с вызовом. - Что бы ты ни говорил, что бы ни делал, как бы ни старался порвать со мной, ты меня никогда не забудешь. Всю жизнь будешь меня любить. И с радостью бы на мне женился.
- Верно, - сказал Уайлдив. - Ах, Юстасия, какие странные мысли меня порой одолевают! Вот и сейчас тоже. Ты ненавидишь Эгдон, я знаю.
- Да, - глухо отозвалась она. - Это мой крест, моя мука и будет моей погибелью!
- Я тоже его ненавижу, - сказал Уайлдив. - Как унывно шумит ветер вокруг нас!
Она не ответила. И в самом деле, вся окрестная тьма была полна угрюмых, таинственных голосов. Сложные звучания доносились со всех сторон; казалось, можно было ухом увидеть все особенности соседних мест. Из темноты возникали слуховые картины; слышно было, где начинается вереск и где он кончается; где еще высятся прямые, жесткие стебли дрока и где они были недавно срезаны; в каком направлении лежит островок елей и далеко ли до лощины, где растут падубы. Ибо каждый элемент ландшафта имел свой голос, так же как свой цвет и форму.
- Боже, какая пустыня! - продолжал Уайлдив. - Что нам все эти живописные овраги и туманы, когда мы ничего другого не видели? Зачем мы тут остаемся? Слушай, поедешь со мной в Америку? У меня есть родня в Висконсине. - Это надо обдумать.
- Кто может быть счастлив здесь, кроме диких птиц и пейзажистов? Ну как, поедешь?
- Дай мне время, - мягко сказала она, беря его за руку. - Америка так далеко. Ты проводишь меня немножко?
Говоря это, она отошла от подножья кургана, Уайлдив последовал за ней, и дальнейшего их разговора охряник уже не слышал.
Он сбросил дернины и встал. Над краем холма вычертились на небе две черных фигуры, потом исчезли - как будто Эгдон, словно гигантская улитка, выпустил два рога и снова их втянул.
Когда охряник вслед за тем спускался в долину и дальше, в тесный лог, где он запрятал свой фургон, его походка была далеко не такой бодрой, как можно было ожидать от легкого на ногу двадцатичетырехлетнего парня. Он был растревожен до боли. Ветер, овевавший его лицо, уносил с собой какие-то невнятные угрозы и обещания небесной кары.
Он вошел в фургон, где в печурке еще тлели угли. Не зажигая свечи, он опустился на свою трехногую скамейку и снова стал перебирать в уме все, что только что видел и слышал. Наконец из груди его вырвался звук, который не был ни вздохом, ни рыданием, но еще больше, чем рыдание или вздох, говорил о мучительном беспокойстве.
- Тамзи моя! - горестно прошептал он. - Что тут можно сделать?.. Повидаюсь-ка я все-таки с этой Юстасией Вэй.
ГЛАВА X
БЕЗНАДЕЖНАЯ ПОПЫТКА
На следующее утро, когда солнце, с какой бы точки Эгдона да него ни поглядеть, стояло еще очень низко по сравнению с высотой Дождевого кургана, а все мелкие пригорки, испещрявшие более ровную часть пустоши, казались россыпью островов в Эгейском море тумана, охряник вышел из-под шатра ежевики в разлоге, где устроил себе пристанище, и стал взбираться по склонам Мистоверского холма.
Как ни пустынны на вид были эти косматые взгорья, множество любопытных круглых глаз всегда готовы были обратиться к путнику, проходившему здесь ясным зимним утром. В зарослях гнездились всевозможные породы пернатых, причем и такие, что где-нибудь в другом месте их появление вызвало бы сенсацию. Здесь жила дрофа, и всего несколько лет назад их, случалось, встречали на пустоши до двадцати сразу. Болотный лунь выглядывал из камышей за домом Уайлдива. Песчаный бегунок каждогодно посещал Мистоверский холм птица столь редкая, что ее не больше десяти раз наблюдали в Англии; но какой-то варвар не знал покоя ни днем ни ночью, пока не застрелил этого африканского бродягу, и с тех пор песчаные бегунки остерегались показываться на Эгдонской пустоши.
Кто наблюдал этих перелетных гостей так близко, как сейчас Диггори, тот как бы вступал в непосредственное общение с неведомыми человеку областями. Прямо перед ним сидела дикая утка, только что прибывшая с родины северного ветра. Эта пичуга несла в себе целую сокровищницу северных былей. Ледовые обвалы, снежные бури, сверкающие сполохи, Полярная звезда в зените, Франклин[13] под ногами, фантастическая картина для нас, - для нее была повседневностью. Но сейчас, поглядывая на Венна, она, казалось, думала, как и многие другие философы, что одна минута мирного довольства в настоящем стоит десяти дней грандиозных воспоминаний.
Венн проходил мимо всех этих тварей, направляясь к дому одинокой красавицы, которая жила среди них и их презирала. День был воскресный, но так как эгдонцы редко хаживали в церковь, кроме как на свадьбу или похороны, то это не составляло разницы. Диггори принял смелое решение повидаться с мисс Вэй и то ли хитростью, то ли с бою поколебать ее положение как соперницы Томазин, в чем и проявил явный недостаток галантности, характерный для подавляющего большинства мужчин, от мужланов до королей. Фридрих Великий[14], воюя с очаровательной эрцгерцогиней, или Наполеон, утесняя прекрасную королеву Пруссии, выказывали не большую нечувствительность к разнице полов, чем сейчас Диггори, замышляя ниспровержение Юстасии.
Посещение капитанского дома всегда было целым предприятием для более скромных жителей Эгдона. Сам капитан мог при случае и посмеяться с вами и поболтать, но у него раз на раз не приходился, и нельзя было сказать сегодня, как он встретит вас завтра. Юстасия всегда была замкнутой и держалась особняком. Кроме служанки, дочери одного из поселян, и паренька, который работал в саду и на конюшне, редко кто переступал их порог. Они были единственными аристократами во всей округе, если не считать Ибрайтов, и хотя сами далеко не богатые, не видели надобности выказывать дружелюбие ко всякому человеку, птице и зверю, как это делали их смиренные бедняки-соседи.
Когда охряник вошел в сад, капитан рассматривал в подзорную трубу синюю полоску на горизонте, и якорьки на его пуговицах поблескивали на солнце. Он узнал в Диггори своего вчерашнего попутчика, но, не упоминая об этом, сказал: только:
- А, охряник! Пришел? Выпьешь стаканчик грога?
Венн отклонил эту любезность на том основании, что еще рано, и объяснил, что имеет дело к мисс Вэй. Капитан обмерил его взглядом от картуза до жилета и от жилета до краг и наконец пригласил зайти в дом.
Там ему сказали, что мисс Вэй сейчас видеть нельзя, и он приготовился ждать, усевшись в кухне на скамейке и свесив руки с картузом меж разведенных колен.
- Барышня, наверно, еще не встала? - спросил он погодя служанку.
- Да не совсем еще. В такой час не принято к дамам ходить.
- Ну так я выйду, - сказал Венн. - Если она захочет меня видеть, пусть пошлет сказать, и я сейчас же приду.
Он вышел из дому и стал бродить по прилежащему склону. Время шло, а его все не звали. Он уже было решил, что затея его не удалась, как вдруг увидел Юстаспю, неторопливо, как бы гуляючи, идущую к нему. Мысль, что этакая курьезная фигура ищет свиданья с ней, показалась ей забавной и выманила ее из дому.
Но с первого же взгляда на Диггори Венна она почувствовала, что и дело у него к ней не совсем обычное, и сам он не так прост, как ей думалось, ибо он не корчился и не переступал с ноги на ногу и не выказывал ни одного из тех мелких признаков смущения, которые невольно проскальзывают у деревенского неотесы в присутствии женщины более высокого круга. Он спросил, можно ли с ней поговорить, она уронила в ответ:
- Хорошо, можете пойти со мной, - и продолжала прогулку.
Но уже через несколько шагов проницательный охряник сообразил, что не следовало ему держаться так независимо, и решил при первом же случае исправить ошибку.
- Я взял на себя смелость, мисс, прийти к вам, чтоб рассказать, какие до меня дошли слухи об одном человеке.
- Да-а? О каком человеке?
Он показал локтем на северо-восток - в сторону гостиницы.
Юстасия быстро повернулась к нему.
- Вы имеете в виду мистера Уайлдива?
- Да. Тут в одной семье из-за него неприятности, я и надумал вам сказать, потому что вы, я считаю, можете отвести от них беду.
- Я?.. Какую беду?
- Они пока это в секрете держат. Дело в том. что он, того и гляди, совсем откажется жениться на Томазин Ибрайт.
Юстасия, хотя в ней и дрожала каждая жилка, сумела выдержать роль. Она холодно ответила:
- Я не хочу ничего об этом слышать, и вы не должны рассчитывать на мое вмешательство.
- Но одно-то словечко, мисс, еще выслушаете?
- Нет. Мне дела нет до этой свадьбы, а если бы и было, я не могу заставить мистера Уайлдива слушаться моих приказании.
- А по-моему, вы могли бы, вы же единственная настоящая леди в наших краях, - с мудрой непрямотой ответил Венн. - Вот как сейчас обстоит дело. Мистер Уайлдив немедля бы женился на Томазин и все бы уладил, кабы не замешалась тут другая женщина. Как-то он с ней познакомился, и, кажется, они до сих пор встречаются на пустоши. Он на ней никогда не женится, но из-за нее может не жениться и на той, которая любит его всем сердцем. Ну, а если бы вы, мисс, - вы же имеете такое влияние на нашего брата мужчин, - если бы вы настояли, чтоб он эту другую оставил и поступил бы по-честному с вашей молоденькой соседкой Томазин, он бы, пожалуй, так и сделал, и не пришлось бы ей, бедной, так горевать.
- Ах, боже мой! - воскликнула Юстасия со смехом, приоткрывшим ее губы, так что солнце заглянуло в них, как в чашечку тюльпана, и наполнило таким же пурпуровым огнем. - Право же, охряник, вы преувеличиваете мое влияние на мужчин. Будь у меня такая власть, я бы тотчас обратила ее на пользу кому-нибудь, кто мне друг, чем Томазин Ибрайт, насколько я знаю, никогда не была.
- Неужто вы правда не знаете, что она на вас прямо молится?
- Никогда об этом не слышала. Хотя мы живем всего в двух милях друг от друга, мне не случалось бывать в доме ее тетки.
По ее надменному тону Диггори понял, что его тактика пока что не имела успеха. Он мысленно вздохнул и решил выдвинуть свой второй довод.
- Ну, не будем об этом, но поверьте мне, мисс, есть в вас такая сила, что вы можете много добра сделать другой женщине.
Она потрясла головой.
- Ваша красота - закон для Уайлдива. Она закон для всех мужчин, какие вас видят. Они говорят: "Вот какая приглядная идет, как ее звать-то? До чего хороша!" Куда лучше Томазин Ибрайт! - настаивал он, добавив про себя: "Прости мне, господи, эту ложь!" Она и в самом деле была лучше, но этого Диггори не видел. Красота Юстасии временами словно затаивалась, а у охряника глаз был неискушенный. Сейчас, в зимней одежде, она походила на тигрового жука, который при слабом освещении кажется серым и неприметным, но под сильным лучом света вспыхивает ярчайшими красками.