Я так размечтался, что даже перестал слушать музыку и ушел, не дожидаясь конца пластинки.
Терпкий, бедный запах метро… Вот и Сен-Лазар.
Я надвинул шляпу на глаза и попросил билет до Руана и обратно. Толстяк, который торговал километрами, на меня даже не посмотрел, Для него я был лишь рукой, протягивающей деньги в обмен на маленький картонный прямоугольник.
До отправления оставалось еще двадцать минут. Я купил газеты — целую кипу газет. Детективы мне дотого осточертели, что еще немного — и полезли бы обратно из глаз…
Я выбрал каморку в самой башке поезда, в первом вагоне: там обычно поменьше народу. Потом поправил очки и открыл дверь. В купе никого не было.
* * *
Из Парижа выехали потихоньку, потом поезд пошел скакать по полям. Странно: в столице стояла черная ночь, а в деревне еще трепыхались обрывки дня. Вдоль горизонта тянулись волнистые багряные полоски.
Глядя на этот грустный и недобрый закат, я задремал. Но не то чтобы заснул, а скорее погрузился в зыбкое оцепенение, которое позволяло думать, но не давало навести порядок в цепочке образов, проходивших через мозг. И ко мне все время настойчиво возвращалась одна и та же мысль: смерть Бауманна. Впервые в жизни мне предстояло уничтожить человека. Но, признаться, я испытывал скорее любопытство, чем страх.
В Руане шел дождь. Я прекрасно знал город, поскольку прожил там до ареста целый год. Я знал, что вокзал довольно далеко от того места, где мне предстояло ждать свою жертву. В автобус или в такси не сядешь: опасно. Ведь я в городе… убийства, в городе, где будет проводиться расследование. И полицейские обязательно поинтересуются, кто что делал на вокзале и в его окрестностях.
Выйдя из поезда, я затесался в толпу пассажиров, а на улице сразу зашел в тень и, наклонив голову, поспешил в направлении «Лиры».
Добирался с полчаса, а когда дошел, уже замерз и шмыгал носом: ночь выдалась жутко холодная.
Я подошел к Театральному кафе. Что-то шептало мне, что Бауманна там нет. А может быть, это лишь говорила во мне тайная надежда?
В левом кармане у меня лежал завернутый в тряпку кухонный нож, в правом — кусок водопроводной трубы. Он оттягивал плащ, мешая идти, и я придерживал его рукой.
Бауманна я увидел сразу. Он сидел за столом с каким-то лысым толстяком и вульгарного вида брюнеткой. Что ж, Эмма и тут не ошиблась. Все шло в таком соответствии с ее планами, что мне казалось — она управляет из своего Дома группой марионеток! Я чувствовал, что она мысленно со мной, что она руководит всеми моими действиями, Угадывает мои колебания, подсказывает, как поступить…
Я похолодел от жестокой реальности: Бауманн здесь. Меня даже начало подташнивать. Он здесь, и я здесь, и его надо убивать, и карманы мои набиты предметами, предназначенными для его уничтожения.
Лишь бы женщина не осталась с ним… Действительно, вдруг он решит зацапать на ночь эту сиську? Ничего удивительного в этом не будет: я знал многих мужиков, которые изменяли очаровательной жене с какой-нибудь противной коровой.
И еще одно мне не нравилось: дождь. Мне и без того несладко было мокнуть на тротуаре… а если Бауманн вздумает вызвать такси? Тогда все пропало. Останется только возвратиться «at home» [1]несолоно хлебавши.
Я спрятался в закоулке у подъезда, надвинув на лоб шляпу и подняв воротник. Прошли минуты, часы… Время тянулось бесконечно. Холод карабкался по ногам и обдавал тело ледяной волной. Мало-помалу я стал бесчувственным: ничего уже не ощущал, почти ни о чем не думал и временами лишь спрашивал себя, что я тут делаю.
Дождь прекратился: его унес едкий ветер, который приперся с берегов Сены. Это подстегнуло меня. Под моей шкурой снова закопошилась жизнь. И Бауманн, конечно же, вышел. А с ним вышла и парочка. Они принялись что-то обсуждать, но со своего места я ничего разобрать не мог. На мгновение я испугался, что они уйдут вместе, однако по их разборам я понял, что Бауманн свалит один, как и вещала его женушка.
Действительно, вскоре все они пожали друг другу лапы. Лысый толстяк и брюнетка вошли в соседний дом, где, видно, и жили.
Бауманн поднял воротник своего «габардина» и двинулся к мосту.
Я вылез из своего угла, ожидая, что мои руки и ноги вот-вот заскрипят, как ржавые дверные петли.
По дороге сюда я успел подробно изучить местность; наиболее удачным для… работы местом мне показался район театра. Дальше начинались сплошные заводы, и на протяжении нескольких сотен метров улица представляла собой сплошное открытое пространство.
Бауманн шел размеренным шагом по середине проезжей части.
Я посмотрел назад: никого. Вперед: никого! Это была редкая удача, потому что до самого моста дорогу не пересекала ни одна боковая улица. Меня могла застичь врасплох только машина, едущая на хорошей скорости.
Я крепче сжал в руке трубу, наполовину вытащил ее из кармана и пошел быстрее, надеясь, что ветер заглушит мои шаги.
Бауманн обернулся в тот момент, когда я уже почти поравнялся с ним. Он посмотрел на меня, будто не узнавая. При лунном свете я увидел его блестящие проницательные глаза, в которых читались любопытство и огромная подозрительность.
И все-таки существует на свете Его Величество Случай. Хотите — верьте, хотите — нет, но в тот момент, когда я уже собрался было с ним заговорить, Бауманн уронил одну из перчаток, которые нес в руке, и машинально нагнулся за ней. С быстротой молнии я выхватил из кармана свою железную дубинку и изо всех сил ударил его по затылку. Он упал головой вперед и остался лежать, навалившись на свои руки. После падения он ни разу не вздрогнул, даже не шевельнулся…
Я инстинктивно осмотрелся. Вокруг было совершенно тихо. Ветер гнал по небу черные тучи, и луна будто перепрыгивала с одной на другую. Меня окружало огромное черное безмолвие, как нельзя лучше подходившее для убийства.
Я наклонился и пощупал грудь Бауманна — спокойно, почти как доктор. Все в нем замерло и затихло. Сердце больше не дергалось. Он был мертв. Я напрочь убил его одним ударом трубы. Правда, в этот удар я вложил всю свою силу…
Я посмотрел на распростертое у моих ног тело. Оно лежало параллельно траншее, вырытой для канализационных труб. Траншея была огорожена веревкой; через каждые десять метров висел красный фонарь, предупреждавший пешеходов об опасности.
Я приподнял Бауманна. Он оказался довольно тяжелым. Я опрокинул его в траншею, затем погасил в том месте фонарь. Если повезет, может сойти за несчастный случай. И подтверждением этой версии послужит потухшая лампа.
Перчатку я оставил на дороге; она хорошо вписывалась в пейзаж. Потом медленными шагами направился к мосту.
Все прошло великолепно: даже лучше, чем я представлял себе в самые оптимистические минуты.
По мосту время от времени проезжали машины; озябшие прохожие спешили укрыться от ветра.
Они и не подозревали, что я — убийца.
Собственно, мне тоже нелегко было это осознать. Я чувствовал себя так же, как и всегда. Мой поступок ничего во мне не изменил. Хотя нет: он даже принес мне какое-то ощущение уверенности.
Я выбросил кусок трубы в Сену и поспешил на вокзал.
X
Эмма говорила: «Когда вернешься, не поднимай шума и сразу иди в свою комнату. Только туфли сними, чтобы старик не услышал: он так чутко спит! Двери я оставлю открытыми».
— А как же я тебе сообщу, хорошо все прошло или нет? — спросил я тогда.
— Да что там сообщать: все пройдет хорошо. Без проблем…
«Без проблем!» Ее любимая фраза, которой она заканчивала каждый разговор. Я повторял ее про себя, толкая приоткрытые ворота и шагая по нестриженому газону, чтобы не щелкали каблуки.
Все прошло хорошо, без вопросов.
Даже слишком хорошо!
Как описать то, что я чувствовал? Я все вспоминал, как разворачивались события этой ночи. Кое-что вызывало у меня запоздалый испуг: я справился с делом без малейшего риска, без единой накладки. В купе ехал и туда, и обратно совершенно один, и знал, что меня никто,
Войдя в дом, я тихонько затворил за собой дверь и, как ни оттопыривал уши, ничего не услышал. В доме, похоже, все давали храпака. Или притворялись, что, в сущности, ничего не меняло.
Глотку мне сжимало тревожное чувство. Я чуть не позвал Эмму, несмотря на ее суровый запрет, но сделал над собой усилие и сдержался. Я снял башмаки и украдкой, как не ночевавший дома школьник, вскарабкался по лестнице в свою клетушку.
На ночном столике стояла роза в хрустальном бокале и бутылка белого пунша. Эмма знала, что я люблю розы и уважаю пунш. Эти знаки внимания взволновали меня, и мои черные мысли сразу как ветром сдуло. Я был счастлив, что выполнил свое поганое дело. Смерть Бауманна стала ощутимой реальностью. Теперь, когда он загнулся, нам с Эммой предстояло получить с виду незаметное, но чертовски богатое наследство: мы с ней унаследовали Будущее!
Впереди было несколько дней рискованной игры. Ничего: мы с ней будем держаться вместе и закончим партию в нашу пользу. И настанет час большого путешествия к далеким берегам, где солнце лупит, как бешеное, и радость играет в воздухе, как флаг…
Я схватил бутылку за горло и поднес ко рту. Экзотический, сладковатый и крепкий напиток наполнил голову горячим туманом. Я выпил еще, Зелье было вкусное, легко глоталось и делало меня все сильнее и сильнее.
Я высосал не меньше половины пузыря. Потом быстренько разоблачился и тут чуть ли не глазами увидел, до чего устал. Я прошел километры и километры…
Едва дотащившись до кровати, я уснул.
* * *
Слева от ворот висел колокольчик. Старый заржавленный колокольчик, которым никто в доме не пользовался. Бауманн просто сигналил, когда подъезжал к дому, а Робби, отправляясь за покупками, брал с собой ключ.
Поэтому я долго соображал, что это там трезвонит, пока, наконец, не понял: колокольчик. Я слышал сквозь сон эти надтреснутые звуки, и мне даже мельком приснилась какая-то ерунда насчет громкого шума…
Я вскочил. Мое окно выходило на лужайку перед домом. Я посмотрел на ворота и увидел под ними ноги. Колокольчик продолжал плясать на своем шнурке.
Я сразу задался вопросом, давно ли звонят. И ответил себе утвердительно, ибо теперь, пробудившись, припомнил, что слышал звон уже несколько раз.
«Чего это Робби не идет открывать? — подумал я. — Обязанность, в конце концов, это его, а не моя!» Вдруг я слегка струсил: что если Эмма переборщила со снотворным и парень отъехал надолго? Или даже погрузился в блаженную кому? Тогда будет полный букет…
Я подождал еще немного, надеясь, что откроет Эмма.
Колокольчик зазвонил снова. Голос у него был громкий и ржавый. Он создавал мрачное ощущение пустоты. Я почувствовал: в доме происходит нечто необъяснимое. Я живо запрыгнул в штаны, нацепил туфли и выскочил на лестницу.
— Эмма! — крикнул я.
Она не отвечала. Тогда я выбежал из дома и поспешил к воротам.
Когда я открывал, у меня бешено стучало сердце. Затем я одним взглядом охватил всю сцену. Я увидел черную машину и за рулем — мужика в плаще. Перед воротами стояли два других типа. У них не надо было спрашивать документы, чтобы сообразить: это легавые. Рожи у них были хмурые, с ледяными глазами, поджатыми губами… Рожи — да еще эта, так сказать, гражданская форма, которая сигнализирует пугливым обывателям, что перед ними ребята из конторы-забирайки: широкий костюм, пуловер, клетчатый галстук, бежевый плащ…
Вид у полицейских был рассерженный.
— Что-то вы не торопитесь! — бросил мне один.
— Я спал.
— В такое время?
Я совершенно не представлял себе, который час.
— А который час?
Этот жалкий вопрос их, похоже, удивил.
— Почти полдень.
В животе у меня пищало от голода. Полдень — а Эмма и Робби еще не вставали! Странно: им ведь нужно было заниматься стариком.
— Вы кто такой? — спросил полицейский постарше.
— Шофер мсье Бауманна.
— Мадам Бауманн дома?
— Наверное…
— То есть как — наверное? Вы не знаете?
— Ну… Я ведь только что проснулся…
Второй легавый сделал шаг вперед. Он показался мне сволочнее первого.
— Здорово живут, — процедил он. — Шоферы у них до полудня спят…
Первый не терял времени зря:
— Если вы в такое время спали, то, вероятно, поздно легли?
В голове у меня раздался сигнал тревоги.
— Понимаете, у нас в доме инвалид… Он требует постоянного ухода… Мы по очереди дежурим у его кровати.
Они не стали настаивать.
— Так можно поговорить с госпожой Бауманн?
Я любезно улыбнулся:
— А кто ее спрашивает? Я должен доложить…
— Полиция…
Мне нужно было разыграть удивление. Ищейки сразу навострили бы уши, видя, что я угадал их благородную профессию по их рожам.
— Полиция? А что случилось?
— Это мы скажем хозяйке.
Мы зашагали к дому, а их шофер вылез из машины и подошел к забору справить малую нужду.
Честно говоря, я чувствовал себя прескверно. Я, конечно, подозревал, что легаши заявились по поводу ночного «несчастного случая». Но их визит проходил не так, как я ожидал. Они, похоже, были настроены враждебно. Может, потому, что так долго простояли у ворот?
Мы вошли в холл. Я крикнул:
— Мадам Бауманн! Мадам Бауманн!
Но ответа не последовало. Тут я, по правде говоря, перепугался. Это выразилось в замираниях сердца и великом холоде, который пополз по рукам и ногам.
— Подождите, — сказал я, — сейчас посмотрю…
Я бегом влетел по лестнице в спальню Эммы. Комната пуста, кровать аккуратно застелена. Ясно — она тут не спала. Я, как безумный, помчался в комнату Робби: тоже пусто. Тут на меня сразу свалилась целая охапка загадок. Куда он делся, этот козел?! Я все больше на него злился. Его отсутствие бесило меня сильнее, чем пропажа Эммы.
Что означало это двойное исчезновение? Может быть, случилось что-то непредвиденное, что-то…
Я спустился на первый этаж. Оба фараона ждали меня у лестницы, подняв головы и нахмурив брови. Они тоже чувствовали, что происходит неладное.
— Ну, что? — спросил вредный инспектор острым, как бритва, голосом.
Я пожал плечами:
— Ничего не понимаю… Хозяйка, видно, ушла…
— Ах вот как?
— Да, похоже…
— А когда вернется? — спросил старший.
— Не знаю. Но она надолго не уходит. Наверное, вот-вот появится. Подождете?
— Подождем, а, Мартен?
Вредный Мартен хмыкнул:
— Можно…
— А у вас к ней что, срочное дело? — спросил я.
— Пожалуй, срочное: муж ее погиб.
Мне опять пришлось изображать потрясение человека, у которого вмиг рухнули все надежды на будущее. Я старательно побледнел — ни дать ни взять трагик на подмостках. Быть может, даже перегнул палку, как случается с плохими актерами.
— Мсье?! Погиб?! Не может быть…
— Может.
Они краем глаза наблюдали за мной. Но это была лишь профессиональная привычка: лично против меня они вроде бы ничего не имели.
— А как он погиб?
— Мы предполагаем, — Мартен нажал на последнее слово, — что это был несчастный случай.
— На шоссе?
— Нет. Он, похоже, упал в канализационную траншею. Сегодня ночью, в Руане…
— В Руане?
— Ага, из солидарности с Жанной д'Арк, — подтвердил старший, решив одновременно продемонстрировать и эрудицию, и талант к экспромтам.
— Боже мой! Что будет, когда мадам об этом узнает!
Они не ответили.
— Вы тут говорили, — промолвил Мартен, — что у вас в доме инвалид?
— Да, старый друг семьи.
— Может быть, он знает, где хозяйка?
О старике я как-то позабыл, и теперь его присутствие в этом доме свалилось мне на голову, как кирпич.
— Сейчас посмотрим…
— Вот-вот, посмотрите.
Я прошел в глубь холла, открыл дверь комнаты для гостей и остановился на пороге. Несколько секунд смотрел вперед, пытаясь понять. А когда понял — окаменел.
Старик лежал на своей кровати, и его горло было разрезано от уха до уха. Вся комната была забрызгана кровью. На коврике у кровати валялся нож.