- Да, это, конечно, лучше, чем живой крокодил. Мертвый враг всегда лучше живого. Кто это сказал?
За стол сели часов в десять, и, пока Новый год шагал к Москве по заснеженной сибирской тайге, не было конца тостам за здоровье Николая Григорьевича. Пили за его шестьдесят славных лет, за его прошлое, настоящее и будущее, за то, что он живет на этом свете, украшая землю своими делами, за его милую жену и деток, достойных своих родителей. Детки, правда, отсутствовали. Они встречали Новый год в своей компании за городом, на даче Ефима Поповина. Отдав должное имениннику, постепенно перешли к другим тостам и прежде всего заговорили об искусстве и литературе, должно быть, потому, что эта область считается доступной почти всем мало-мальски культурным и образованным людям.
Именинник спросил "министра культуры" (так здесь называли Александра Маринина), что нового на его фронте. Польщенный тем, что его назвали "министром культуры" в присутствии директора завода, так сказать, его непосредственного начальника, Александр Александрович, или просто Алик, бойко ответил:
- В арабской академии в Багдаде какие-то неизвестной породы черви-точильщики пожирают редчайшие древние книги. И ничего сделать нельзя. Жрут - и точка! Как вам это нравится?
- Дустом травить надо, - просто и без всякого удивления ответил Герцович-старший, бритоголовый сухонький старик с печальными глазами на усталом, иссеченном мелкими морщинками лице. Все это он считал мелочью, житейской суетой, на которую не стоит тратить ни сил, ни здоровья. Проблемой всех проблем для него был один-единственный вопрос: будет ли сохранен мир на земле, Все остальное - пустяки.
- Эврика, Арон Маркович! - вскричал Алик Маринин. - В том-то секрет, что нет никаких средств борьбы с этими червями-точильщиками. Своего рода шашель. Гибнет древняя культура, цивилизация!
- Подумаешь, потеря, - вступил в беседу Поповин. - Кому нужны старые книги? Тут новые читать некогда. Может, есть смысл и нам завести этих червей?
- Не в том дело, сам факт потрясающ! Никаких средств борьбы, а? Вот это здорово! - уже не с сожалением, а с восхищением продолжал Маринин, возбужденно размахивая руками.
- Ну и что же? Как будто мало в жизни потрясающего, - сказал театральный режиссер Михаил Савельев. - А вы знаете, что в мире обладает самой могучей энергией?
- Бык или солнце? - иронически отозвался Златов.
- Представьте себе, ни то, ни другое. Космические лучи, - уточнил Савельев.
- А разве не солнце их источник? - полюбопытствовал Иван Петров.
- В том-то и дело, что нет. А что именно - никто не знает. Откуда такая бешеная энергия?
- Ее выделяют взорвавшиеся звезды, - авторитетно произнес Николай Григорьевич.
- Вы так считаете? - спросил Златов, склонив набок тяжелую голову.
- Не я, а крупные советские ученые: Шкловский и Гинзбург.
- Все это чепуха, гипотезы, - отрубил Златов.
Но всезнающий и неумолкающий Алик Маринин никому не хотел уступать пальму первенства. Он считал своим долгом говорить, заставляя других слушать. Тем более это было важно в присутствии директора завода, на которого директор Дома культуры должен произвести неотразимое впечатление. Тогда ему, Алику Маринину, плевать с космической высоты на какого-то ортодокса Глебова, будь он хоть трижды секретарь парткома. В конце концов, сколько сменилось этих секретарей на памяти Алика! Он же, как руководил культурным очагом завода, так и будет руководить, пока сам не сочтет нужным оставить этот скромный, но пока устраивающий его пост. И Маринин щедро угощал не очень остроумными анекдотами.
Потом марининский "конферанс" запивали французским коньяком "Наполеон" и венгерскими винами "Токай" и "Бычья кровь". Потом спорили, какая водка лучше, демонстрируя свои познания в этой области. Именинник считал лучшей японскую саке, которую делают из риса; Поповин находил, что приятней грузинской чачи водок нет - все-таки из винограда гонят; Иван Петров хвалил виски, Арон Герцович - московскую с золотой медалью.
И только Михаил Савельев вообще не признавал никаких водок и пил сухие вина, из которых выше всех ценил терпкое болгарское "Мельник", единственное в мире.
- Оно делается из особого винограда, который растет в небольшом горном селении Мельник и больше нигде, - объяснил басом этот упитанный немолодой человек. Поведя орлиным взглядом, он внушительно добавил: - И представьте себе: вымирает этот виноград. И ученые не могут его спасти. Никак, представьте себе. Тоже уничтожает какой-то неистребимый паразит.
Прошлым летом режиссер отдыхал на Золотых песках близ Варны и слышал там такую легенду.
Тут снова Алик Маринин вступил в роль балагура и весельчака и, явно любуясь собой, спросил Поповина, в каких случаях падает авторитет высоких инстанций.
- Меня эта проблема никогда не интересовала. Большой политикой не занимаюсь: талантах нет, - наигранно отмахнулся Ефим, и Маринин сам ответил на свои вопрос:
- Когда высокие посты занимают низкие люди, - и загадочно взглянул на Ивана Петрова, будто на что-то намекал.
- Браво, браво!.. - визжали дамы и хлопали в ладоши.
- Остро и смело сказано! И главное, типично, - мотнул большой круглой головой Златов и, протягивая через стол тарелку, попросил: - Будьте любезны, подбросьте мне кусочек карбонату. Попостней, пожалуйста. - Затем к хозяйке дома, которая сидела рядом с ним: - Вчера в магазине встретил вашу невестку, Ларису. Так ее, сдается, зовут? Хороша девчонка.
- Вы уже бабушка? - всплеснула руками жена Бориса Николаевича, обратив свое удивленное лицо на Светлану Ильиничну.
- Матвей хотел сказать "невеста", - поправила мадам Гризул, переведя улыбчивый взгляд с жены директора на Златова.
- А какая разница? - чуть улыбнулся Златов. - "Невестка" или "невеста". Вы знаете, что сейчас ставится вопрос об упрощении русской грамматики. И давно пора. Меньше всякой путаницы будет…
- Иностранцам, конечно, тяжело, - поддержал разговор Озеров. - Вопрос об упрощении русской грамматики поставила сама жизнь. Теперь, когда в наших вузах столько иностранцев… Нет, это своевременно и крайне необходимо. Из всех иностранных языков русский самый трудный для изучения.
- Это потому, что он самый богатый, - походя заметил Арон Герцович. - Да, да. Это я вам говорю, как старый журналист, как оруженосец языка.
- Реформа грамматики давно назрела, - продолжал Озеров, не давая оборваться разговору на "тему дня".
В ожидании новогодней речи Председателя Президиума Верховного Совета включили японский транзистор. Передавался концерт по заявкам радиослушателей. Диктор сказала: "Персональный пенсионер товарищ Герцович просит исполнить песню "Хотят ли русские войны", Выполняем вашу просьбу, Арон Маркович".
Все дружески посмотрели на старика Герцовича, а он сидел сосредоточенно-строгий и, ни на кого не глядя, слушал.
- Прекрасная песня, - сказала Светлана Ильинична, когда кончилась мелодия и объявили новую песню, на слова Некрасова, "Меж высоких хлебов затерялося…", которая исполнялась по просьбе какого-то офицера.
- Песня, конечно, популярная, - произнес после хозяйки Борис Николаевич, - только, по-моему, сама постановка вопроса нелепая: хотят ли русские войны? Кто это спрашивает? Автор-иностранец? Ведь советскому человеку и в голову не придет такой вопрос: хотят ли русские войны? Ответ вовсе не надо искать у жены автора и тем более у вдов и матерей. И так все ясно каждому - не хотят!..
Директора завода перебила его супруга - белокурая, болезненная женщина с лицом серьезным и неулыбчивым:
- Погоди, Боря, дай послушать. - И добавила полушепотом: - Мама любила эту песню.
Но дослушать ей не дали: Алик Маринин вспомнил новую сенсацию: в США вышел роман Дейчера в трех частях о Троцком. Первая часть трилогии называется "Пророк с оружием", вторая - "Пророк без оружия" и третья - "Пророк в изгнании".
- Между прочим, - сообщил Алик, - в трилогии есть любопытные факты. Оказывается, оба сына Троцкого тоже погибли.
Гризул громко, неестественно тяжело вздохнул. А Герцович-младший, он же Михаил Савельев, как и подобает театральному деятелю, патетически сказал:
- Трагедия пророка! Чем не Шекспирова тема?! Я верю - придет новый Шекспир, и жуткая трагедия пережитых нами лет станет во всей своей чудовищной наготе перед оцепеневшим от ужаса зрителем!
Он сделал напряженную паузу и уставился хмурым взглядом в одну точку. Правая бровь нервически дернулась и изогнулась дугой, над переносьем глубже обозначилась морщина. Казалось, он уже видит в своем воображении некий трагический образ и репетирует роль.
- Когда? - рявкнул изрядно захмелевший Иван Петров и, как бык, остановил на Савельеве мутные, налитые кровью глаза. - Когда нас не будет? А я хочу сейчас.
Вдруг у Бориса Николаевича, сидевшего напротив Петрова, мелькнула несколько озорная и не совсем серьезная мысль. А что, если посмотреть на Гризула, исходя из принципа: "Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты"? Друзья были здесь налицо, в качестве гостей. Причем они-то казались директору завода более понятными, чем хозяин дома, несмотря на то, что всех их, исключая разве Маринина, Борис Николаевич видел впервые. В Маринине ему не нравилась какая-то разухабистость. Непререкаемый апломб Александра Александровича всегда сопровождался снисходительной улыбочкой не глаз, а губ, подчеркивавшей превосходство. А это как раз и говорило об обратном, об отсутствии у человека большого ума. За внешней галантностью Маринина Борис Николаевич видел самоуверенного санаторского "культурника", не больше. Даже его остроты не смешили директора завода. И было непонятно, как этого не замечали остальные и принимали Алика всерьез, даже как будто с искренним восторгом. С искренним ли?
Наблюдая за Матвеем Златовым (Борис Николаевич не знал, что тот работает по хозяйственной части у скульптора Климова, и вначале принял его почему-то за маститого художника), он вдруг обнаружил, что скепсис его не что иное, как своеобразная маска, за которой надежно скрывалась энергичная натура с мертвой хваткой.
И в этот самый миг Борис Николаевич не увидел, а интуитивно ощутил на себе сверлящий взгляд жены Петрова, пикантной дамы то ли испанского, то ли греческого обличья, с изящно сложенной, стройной фигурой и красивым холодным лицом. Впрочем, о ее внешнем облике позаботилась не только природа. Неплохо позаботился об этом и супруг, судя по ее туалету. На ней все было просто и элегантно. В обществе на Беллу Петрову многие обращали внимание. Среди знакомых она слыла светской дамой, умеющей поддержать нужный разговор. Во всяком случае, в литературе круг ее познаний не ограничивался Кафкой и Сэлинджером. При необходимости (смотря по обстоятельствам) она могла щегольнуть дюжиной имен молодых западных писателей, твердо стоящих на позициях "анти": антиреалистов, антироманистов, антигероистов, антисюжетистов, анидиалогистов - словом, выступающих против всего на свете, в том числе и, пожалуй, в первую очередь, против здравого смысла. Белла владела тремя иностранными языками и работала переводчицей. Не в ТАСС, не в АПН, не в книжном издательстве, где, по ее словам, работали "переводчики-каторжане", не в журнале "Иностранная литература". Она работала переводчицей в довольно солидном учреждении, ведавшем зарубежными связями, работала с посещающими Советский Союз иностранцами, ездила за границу с советскими делегациями. Короче говоря, принадлежала к высшему кругу переводчиков и на редакционно-издательских трудяг смотрела с сожалением.
Борис Николаевич заметил, что глаза ее, большие, темные, со стальным отливом, смотрели на него сначала с любопытством, затем в них замелькали колкие огоньки неприязни. Ему стало неловко, и он перевел взгляд на Озерова, который танцевал с Ритой твист. В это время к нему подкатился сияющий Алик Маринин и, садясь рядом, любезно осведомился, делая удивленные глаза:
- А вы не танцуете?
- Для этого танца я слишком… консерватор, - ответил директор завода, найдя нужное слово.
- О-о, не верю, Борис Николаевич, - возразил Маринин. - Если б такое сказал товарищ Глебов…
Почувствовав в словах Маринина рискованное направление, Гризул решил прекратить их разговор.
- Друзья! Товарищи! - вмешался он. - Пожалуйста, к столу. Просьба занять места. - И уже к Борису Николаевичу, тоном, просящим прощения: - Скверная у нас привычка: даже в гостях не можем отрешиться от служебных дел и забот. Тоже нашли тему для разговора! Так могли и Новый год прозевать. И опять же был бы виноват секретарь парткома. К столу, товарищи, к столу. Прошу наполнить бокалы.
На даче Поповина стоял дым коромыслом. Во дворе разноцветными огнями сверкала большая заснеженная елка. Тут же на столе, под заснеженными елями, стояли бутылка коньяку, три рюмки и тарелка с бутербродами. Это для экзотики. В большом зале, освещаемом лишь неяркими сполохами камина, было шумно. За богато сервированным праздничным столом сидело двенадцать молодых людей: шесть девушек и шесть парней. Новенькой была Лада, дочь Константина Сергеевича Лугова, начальника цеха завода "Богатырь". Лада оказалась здесь случайно. Хотя - как считать - может, и не совсем случайно. Словом, из всех присутствовавших Лада знала только Юну Маринину, с которой второй год училась в одной школе и жила в одном подъезде. Константин Сергеевич Лугов, как и Александр Александрович Маринин, получил квартиру в заводском доме года полтора назад. В старой квартире, деревянном гнилом домишке в Марьиной роще, остался дедушка Сергей Кондратьевич. Не захотел переезжать, да и все. Не закапризничал, как это иногда случается с людьми его возраста, нет. Он был добрый, покладистый старик. Не поехал из-за сада, который когда-то давным-давно разбил возле своего дома. По правде говоря, в его саду на маленьком пятачке росли, сцепившись кронами, всего две старые яблони, очень старая груша, три молодые вишни, куст сирени и куст жасмина. И все же это был сад, лучший во всей слободе, гордость семейства Луговых.
Юна Маринина сама предложила Ладе встречать Новый год в одной компании, притом "до ужаса интересной".
- Будут художник, драматург, композитор, поэт и еще два славных мальчика - все знаменитости, будущие звезды, - убеждала Юна. Она была ровесницей Лады, хотя выглядела старше ее: вполне сложившаяся белокурая девушка с томным взглядом и чувственным ртом.
Ладе никогда не случалось бывать в обществе "знаменитостей". Предложение Юны ее заинтриговало, и она согласилась, осведомившись:
- А эти знаменитые, они что, с женами будут?
- С какими женами? Да ты что? - искренне удивилась Юна. - Это молодые ребята, в среднем лет по двадцать пять. Чудесные мальчики. Настоящие парни. Ты обалдеешь, Ладка!
И Лада в самом деле была недалека от "обалдения", потрясенная и очарованная непривычной для нее обстановкой. Загородный особняк в два этажа, наряженная натуральная елка во дворе, камин, свечи, полумрак, стол, сногсшибательная музыка, исторгаемая двумя магнитофонами (будто одного недостаточно), гавайская гитара и скрипка. Девушки и парни с необыкновенными именами: Аза, Лика, Эла, Юна, Дин, Хол, Радик, Макс, Артур. И все такие симпатичные, бесстрашные, умные, талантливые! Так смело обо всем судят. У Лады тоже редкие имя. Здесь это, пожалуй, единственное ее достоинство. А в остальном… Ну что она собой представляет, эта Лада Лугова? Тоненькая, стройненькая - это еще ничего. А лицо? Курносое, с веснушками, ни бровей, ни ресниц, все какое-то пшеничное, выгоревшее, и волосы огненно-золотистые. Недаром отец называл ее "золотая". И без маникюра: в школе не разрешают. Юна вот все-таки сделала ради такого случая. И ресницы Юна подвела тушью. А что такое Ладино простенькое бордовое платьице рядом с кричащими декольте? В нем Лада выглядит Золушкой, чувствует себя неловко, не перед размалеванными девицами с сигаретами в зубах, бесцеремонно рассматривающими ее, Ладу Лугову. Пусть рассматривают. Наплевать на них Ладе, ей, девушке с характером, гордой, умеющей постоять за себя. Девицы не очень нравились ей. Другое дело парни, тут Юна сказала правду: они настоящие и необыкновенные. Их можно слушать, ими можно любоваться, как сказочными принцами.