— А? Извини, отвлекся.
— Я сказала, что пойду и попробую выяснить что-нибудь еще. Или предпочтешь, чтобы я осталась с тобой и не давала тебе витать в облаках?
— Спасибо, нет. Я в порядке и нигде не витаю.
Я чувствую, тебя мучают противоречивые стремления. Точно не хочешь, чтобы я осталась?
Точно? С такой же точностью конец мира наступит через пятнадцать минут!.. Ему страшно расставаться с Сиарой — ведь каждый раз, глядя на Саншайн, он чувствует неодолимое искушение забыть обо всем, кроме нее.
— Точно. Иди.
— Ладно. Если понадоблюсь — позови.
— Непременно.
Сиара исчезла, и он остался во тьме один.
Саншайн захлопнула дверцу машины и вошла в клуб через черный ход.
Не думая, что делает, Тейлон шагнул следом... и остановился.
С силой потер ладонями лицо. Нет, так не пойдет. Надо изгнать ее из своих мыслей раз и навсегда. На что он надеется? Темные Охотники не ходят на свидания, и, разумеется, у них не бывает подружек! Правда, есть исключение — Келл. Но Келл — сущая заноза в заднице, а его подруга — постоянная головная боль для Ашерона.
Не то чтобы Тейлон боялся стать для Ашерона головной болью. Пожалуй, ему бы даже понравилось дразнить атлантийца. Дело в другом: он не хотел подвергать жизнь Саншайн опасности.
Темные Охотники не ходят на свидания, но
этомуТемному Охотнику любовные интрижки противопоказаны по другой причине. Любые близкие отношения для него под запретом. Этот урок он выучил много столетий назад — на собственной шкуре.
В отличие от других, он проклят собствен
нымибогами. Вот почему Тейлон отказывался от личного Оруженосца. Не хотел, чтобы хоть кто-то из смертных подходил к нему слишком близко.
«За то, что ты отнял у меня, Спейрр из рода Морригантов, ты никогда не узнаешь мира и покоя рядом с любящей душой. Я проклинаю тебя и приговариваю к вечным странствиям в одиночестве. Всех, кого ты полюбишь, — ты потеряешь.
Один за другим будут они гибнуть в муках, и ты будешь бессилен их спасти. Ты будешь знать, что они приговорены к смерти за твое преступление, и мучительно гадать, когда, где и как я решу сразить их. Все они умрут у тебя на руках, — а ты будешь жить и страдать вечно».
И сейчас, много столетий спустя, в его ушах все еще гремел гневный голос бога.
Тейлон застонал, вспомнив, как на руках у него уходила из жизни страстно любимая жена.
«
Спейрр, я боюсь умирать...»
Все это — по его вине.
Все эти смерти.
Все трагедии.
Столько судеб разрушено одной его дурацкой ошибкой! Всего однажды он позволил своим чувствам взять верх над разумом — и погубил не только собственную жизнь, но и жизни всех, кого любил.
Тейлон поднял голову к темным небесам. Страшные воспоминания возвращались к нему, — и это было так мучительно, что с губ его сорвалось хриплое проклятие.
«
Да, вы прокляты
—шипел у него в ушах новый голос — злобный голос старухи Гары. —
Оба вы прокляты, ублюдки беззаконного союза! Убирайся отсюда вместе со своей сестрой, чтобы гнев богов не обрушился и на мою голову!»
Ему было всего семь лет. С беспомощным недоумением взирал он на старую каргу, которой служила мать. Как же так? Ведь, когда мать и Тресс заболели, Гара разрешила Тейлону выполнять за нее ее работу!
Но после смерти матери старуха указала им с Сиарой на дверь.
«— Но как же Сиара? Она совсем маленькая, я не знаю, чем ее кормить! Она умрет!
— Все мы умрем, мальчик. Что мне за дело до того, что случится с отродьем шлюхи? А теперь иди — и помни о том, как быстро меняются наши судьбы. Твоя мать была королевой, величайшей из Морригантов. А теперь она — жалкая падаль, не стоящая даже земли, в которую ее зарыли».
Эти жестокие слова когтями впились ему в сердце. Его мать — не шлюха! Единственная ее вина — в том, что она полюбила его отца.
Для него Фиара из рода Морригантов стоила всех сокровищ мира. Она была бесценна...
— Спокойно! Спокойно! Хватит! — пробормотал Тейлон и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и прогнать воспоминания.
Ашерон прав: ему нужно держать свои чувства под замком. Они заведут его на ложный путь, измучают, а затем и убьют. Для него единственный способ жить нормальной жизнью — не вспоминать. И ничего не чувствовать.
Но не чувствовать он больше не мог: воспоминания, пятнадцать сотен лет хранимые под пудом, вырвались наружу и грозили затопить его сознание.
«Ну и ну! Сын шлюхи явился к тебе, государь, и просит убежища! Скажи, король Айдиаг, что нам с ним делать: свернуть ему шею или просто разрезать ноздри, как рабу, и выкинуть в зимнюю стужу, чтобы он подох там, как паршивый пес?»
И сейчас Тейлон слышал смех сородичей матери. И сейчас переживал свой тогдашний ужас — ужас маленького мальчика, уверенного, что дядя послушается своих воинов и выгонит его вместе с Сиарой. Он стоял посреди гогочущей толпы, прижимая сестренку к груди, — а она извивалась и вопила у него на руках, требуя еды и тепла, которых он ей дать не мог.
Сиаре едва исполнилось два месяца. Тщетно он пытался кормить ее жеваным хлебом и поить козьим молоком.
Все три дня пути она беспрерывно кричала и плакала от голода, и Тейлон не мог ее успокоить.
Айдиаг молчал, не сводя с них глаз, — так долго, что Тейлон успел потерять всякую надежду. Огонь трещал в огромном очаге, и все люди, наполнявшие зал, застыли, ожидая решения короля.
В этот ужасный миг Тейлон ненавидел свою мать. Ненавидел за то, что она покинула свой клан, за то, что умерла и оставила его в одиночестве. За то, что взвалила на него непосильную ношу — ответственность за жизнь сестры.
Больше всего ему хотелось бежать — от ужаса, от унижения, от толпы ненавидящих его взрослых, от Сиары, неотступно требующей того, чего он дать ей не может.
Наконец Айдиаг заговорил.
«— Нет, Парт,
— ответил он своему телохранителю.
—
Чтобы добраться до нас, мальчик прошел долгий путь. Один, в зимнюю стужу, в лохмотьях, даже без башмаков. Мы дадим убежище и кров ему и его сестре. Найдите кормилицу для младенца».
Тейлон едва не рухнул от облегчения.
«— А мальчишка?
— Если он перенесет наказание, от которого бежала его мать, — пусть остается».
Стиснув зубы, Тейлон вспоминал изощренные мучения, которым подвергли его сородичи: голод, жажду, жестокую многодневную порку.
Как он не умер в те дни? Только одно заставляло его жить: мысль о том, что, если он умрет, у Сиары не останется ни одного защитника.
Тогда он жил лишь ради нее.
А теперь... Ради чего он живет теперь?
Тейлон развернулся и зашагал прочь от дома Саншайн, манившего его соблазном утешения. Прочь от вырвавшихся на волю воспоминаний.
Нужно обрести покой.
Забыть о прошлом. Похоронить его раз и навсегда.
Но воспоминания не подчинялись его власти: снова и снова они атаковали его измученное сознание.
Теперь, против собственной воли, он вспоминал день, когда впервые встретил свою будущую жену...
Нинью.
Даже сейчас он готов был пасть на колени при одном звуке ее имени. Нинья стала для него всем. Лучшим другом. Сердцем. Душой.
Только она сумела излечить его раны. В ее объятиях он забывал о том, что думают о нем другие. Весь мир исчезал, оставались лишь они — двое влюбленных.
В смертной жизни Тейлона она была его первой и единственной возлюбленной.
«— Нин, милая, разве я могу смотреть на других женщин, когда есть ты?»
Теперь эти слова преследовали его — вместе с воспоминаниями о сотнях женщин, с которыми он спал после смерти. Женщин, ничего для чего не значивших. Сосудов для облегчения плотской жажды.
Он не хотел ничего о них знать.
Не хотел узнавать по-настоящему ни одну женщину, кроме своей жены.
Нинья и ее любовь разбудили в нем неведомые прежде силы, подарили ему крылья. Рядом с ней мир становился ярким и красочным. Благодаря ей он начал замечать вокруг себя — и в самом себе — то, чего не видел раньше.
Доброту.
Нежность.
Ласку.
Порой она сбивала его с толку, порой раздражала, — но всегда дарила счастье, от которого захватывало дух.
Уйдя в страну мертвых, она забрала его с собой. Нет, сам Тейлон продолжал жить, но в нем умерло что-то очень важное.
Должно быть, сердце.
Он думал, что никогда больше не сможет так желать женщину. Думал пятнадцать сотен лет... пока на плечо ему не легла нежная рука, измазанная краской.
И снова при мысли о Саншайн внутри у него что-то сжалось в сладостной боли...
— Выброси ее из головы раз и навсегда! — прорычал Тейлон сквозь стиснутые зубы. Никогда больше он не позволит себе пережить такую же боль. Никогда не сожмет в объятиях женщину — для того, чтобы несколько дней, месяцев или лет спустя она умерла у него на руках.
Никогда.
Ему пришлось пережить слишком много страданий. Новой боли он просто не выдержит.
Саншайн — чужая ему. Пусть чужой и остается.
Ему никто не нужен.
Мысли Тейлона прервал странный звук, принесенный ветром, — звук, отдаленно напомнивший о том, как даймон высасывает из своей жертвы душу.
Тейлон выхватил из кармана компьютер-наладонник и запустил программу слежения. Эта программа позволяла Темным Охотникам определять места скоплений даймонов, ориентируясь на испускаемые ими мозговые волны. В темное время суток электромагнитное излучение мозга даймонов сильно отличается от человеческого. К сожалению, днем эта программа бесполезна: при свете солнца, когда даймоны отдыхают, активность их мозга затухает.
Но едва солнце скрывается за горизонтом...
Тогда мозги этих ублюдков начинают характерно жужжать и пощелкивать.
Тейлон нахмурился, вглядываясь в экран.
Ничего.
Сверхъестественное чутье Охотника тоже уверяло, что никаких даймонов поблизости нет. Однако Тейлона не оставляло ощущение опасности.
Он направился к темной аллее. Вдруг навстречу ему из темноты почти вывалилась женщина. Едва не упала прямо на него. Глаза ее блуждали, на губах играла широкая безумная улыбка.
— Вам плохо? — спросил Тейлон, поддержав ее за локоть.
— Н-н-е-ет... М-мне хорошо.... Оч-ч-чень хорошо...
На шее у нее он заметил две ранки, затягивающиеся на глазах, и подсыхающую кровавую дорожку — на белом вороте блузки.
Женщина повернулась и, шатаясь, побрела к ближайшему дому.
Тейлон мгновенно понял, что произошло, — и его охватила ярость. Бесшумным пружинистым шагом он двинулся дальше, вглубь темной аллеи. Вот перед ним, заслоняя ночное небо, выросла огромная тень — Тейлон сразу ее узнал.
— Зарек! Черт бы тебя побрал! Предупреждаю: пока ты здесь, брось свои вампирские замашки!
Тыльной стороной ладони Зарек утер кровь со своих губ.
— А иначе что, кельт? Сделаешь мне а-та-та?
— Глотку тебе вырву!
Зарек нагло расхохотался.
— И погибнешь сам? Ну нет, на такое у тебя духу не хватит!
— Ты понятия не имеешь, на что у меня может хватить духу. И молись своим богам, чтобы тебе и не пришлось узнать!
Зарек смачно облизнулся — без сомнения, для того, чтобы окончательно вывести Тейлона из себя.
Надо сказать, ему это удалось.
— Я ей ничего плохого не сделал. Через три минуты она все забудет. Со смертными всегда так.
Тейлон хотел схватить его за грудки, но Зарек перехватил его руку.
— Я уже говорил тебе, кельт: не смей меня трогать!
Тейлон освободился от его хватки.
— Ты, как и все мы, принес присягу. Я не позволю тебе охотиться на невинных людей в моем городе!
— О-о, какое красноречие! — издевательски процедил Зарек. — Что еще скажешь, партнер? Даешь мне время до рассвета, чтобы убраться отсюда? Или: этот город для нас двоих тесен? Или... а, нет, знаю: должен остаться только один!
— Пошел ты..!
Тейлон схватил Зарека за грудки и шмякнул о каменную стену. Разумеется, у него самого тут же заныла спина, — но дело того стоило.
Он не позволит злобному безумцу играть людскими жизнями!
Глаза Зарека вспыхнули яростью:
— Руки прочь, кельт! Или я тебе руку оторву. И знаешь что? Мне плевать, даже если сам от этого потеряю обе! Вот в чем разница между нами. Боль — моя подруга и союзница. А ты ее боишься.
— Черта с два!
Зарек отшвырнул Тейлона.
— Если так — где же она, твоя боль? А? Где ты похоронил ее в ту ночь, когда сжег родную деревню?
Тейлон мимолетно удивился: откуда Зарек об этом знает? Но при мысли о том, что безумный кровосос осмеливается его судить, его охватила испепеляющая ярость.
— По крайней мере, я не хнычу и не ною, упиваясь своими страданиями!
Зарек расхохотался:
— А я разве похож на депрессивного нытика? Вообще-то, пока не появился ты, мы с этой цыпочкой очень неплохо развлекались! — Он снова облизнулся, словно смакуя вкус крови. — Тебе тоже стоит попробовать, кельт. Нет на свете ничего слаще человеческой крови. Никогда не задумывался, почему даймоны пьют кровь перед тем, как высосать душу? Почему бы просто не прикончить жертву, быстро и без хлопот? Да потому, что это лучше любого секса. Знаешь ли ты, что, когда пьешь кровь, можешь заглянуть в человеческий разум? Прочесть мысли смертного, ощутить его чувства? На миг почувствовать связь с его жизненной силой? Вот это называется кайф!
— Ник прав: ты действительно психопат, — с отвращением бросил Тейлон.
— Это называется
социопат.Совершенно верно. Я таков — и насчет себя не заблуждаюсь.
— А какой в этом смысл?
Зарек пожал плечами:
— Смысл отыщи сам, если сумеешь.
Что за невыносимый тип!
— Объясни, зачем тебе все это нужно? Зачем ты всех настраиваешь против себя?
Зарек фыркнул:
— Что такое? Мы сменили тон? Мальчик-паинька решил подружиться с хулиганом? Или надеешься добротой и пониманием растопить мое каменное сердце?
— Ну ты и говнюк!
— Вот именно. Но я, по крайней мере, знаю, кто я такой, и не питаю на сей счет иллюзий. А вот ты сам не понимаешь, кто ты — то ли Темный Охотник, то ли друид, то ли плейбой. Ты потерял себя много лет назад, когда заковал в цепи и упрятал за решетку то, что делало тебя человеком.
Тейлон не верил своим ушам. Этот... получеловек смеет читать ему мораль?!
— Я не ошибся —
тымне рассказываешь о человечности?
— Ирония судьбы, не правда ли?
Тейлон дернул щекой:
— Ты ничего обо мне не знаешь!
Сверкнув серебряными когтями, Зарек извлек из кармана сигарету, прикурил от старинной позолоченной зажигалки. Выпустил дым Тейлону в лицо, оскалил клыки в сардонической усмешке:
— Как и ты обо мне.
И, развернувшись, зашагал прочь из тьмы к ярко освещенной улице.
— Еще раз нападешь на смертного, Зарек, — клянусь, я тебя убью своими руками! — крикнул Тейлон ему вслед.
Зарек, не оборачиваясь, насмешливо помахал ему когтистой рукой.
Тейлон провожал его бессильным взглядом. Из груди его вырвалось низкое глухое рычание. Во имя всего святого, как Ашерон его выносит? С этим типом и камень выйдет из терпения!
Рано или поздно Артемиде придется с ним покончить. Откровенно говоря, Тейлон был немало удивлен, узнав, что Зарек еще не приговорен к смерти. Впрочем, может быть, ради этого Артемида и вызвала его в Новый Орлеан? На Аляске, где Зарек у себя дома, где ему знакома каждая тропинка, ему было бы проще ускользнуть от палача.
А здесь этот гнусный тип — в полном распоряжении Ашерона, которому улицы Нового Орлеана знакомы как свои пять пальцев. Если приговор будет вынесен, Зарек не сможет скрыться...
Тейлон решительно тряхнул головой, изгоняя из своих мыслей бывшего римского раба. Еще не хватало остаток ночи посвятить размышлениям о Зареке!
Зазвонил телефон. В трубке послышался знакомый голос с густым атлантийским акцентом.
— Привет. Я сейчас на Коммерс-стрит, в Складском районе. Здесь произошло убийство — думаю, тебе стоит взглянуть.
— Еду.
Тейлон сунул телефон в карман и быстрым шагом двинулся к своему мотоциклу.