— Многие люди не понимают смысла этих слов, для них река — синяя линия на карте. Для язычника же река — поток воды. Вода утекла — и река другая… То есть течение воды — это своего рода показатель времени. Недаром говорят — «сколько воды утекло с тех пор», имея в виду, что прошло много времени. Вода неизбежно утекает, как утекают дни, годы, века…
Дед замолчал, грея руки о чашку с чаем.
Какое-то смутное воспоминание шевельнулось у Вали в голове. Но очень смутное, далекое, размытое. Лишь только контур событий, которые остались в прошлом. Случились ли они на самом деле, или это был только сон?
— Я все равно не понимаю… — покачала она головой, скорее, отвечая самой себе, а не деду.
— Чего ты не понимаешь?
— Ничего. Ни-че-го… Да, кстати, — спохватилась она. — Который час?
— Уже девятый. Тебе пора?
— Да. Значит, еда в холодильнике, рубашки я твои заберу и привезу через пару дней… Что еще?
— Все. — Дед посмотрел на нее поверх очков. — Ладно, иди. Тебя, поди, благоверный заждался?
— Еще как! — засмеялась Валя.
Она стала быстро собираться. Арсений Никитич, опираясь на палку, вышел в коридор проводить ее.
— О чем-то я хотел тебя спросить… — задумчиво пожевал губами старик. — Касаемо твоего благоверного. Вот память! Никак не вспомню…
— Ладно, в другой раз! — улыбнулась Валя и чмокнула его на прощание. — Со мной это тоже постоянно бывает.
Трясясь в вагоне метро, она опять повторила про себя слова про реку, в которую нельзя войти дважды. На первый взгляд очень простые и понятные слова, но… Что они значат? Неужели никогда не вернутся ее юность и то безумное, бездумное счастье, которое она испытала когда-то?
«Что это было? А может, ничего и не было? Просто блики на воде, нагретая на солнце галька, и листья, позолоченные солнцем, и ветер, и свежий воздух, о котором я давно забыла… Я знаю, что это, и тут нет ничего особенного, потому что все это — просто очарование прошлого. И больше ничего».
Было без пятнадцати десять, когда она открыла своим ключом дверь квартиры.
— Нет, не надо ничего менять, «Бельтрам» меня вполне устраивает. Что? Где она? Нет, я даже не представляю, где искать ее, — говорил муж в телефонную трубку, сидя на диване в большой комнате. — Прямо беда с ней!
— Я пришла! — радостно закричала Валя с порога. — Я тут, и меня не надо искать.
— Она пришла, — деловито сообщил муж невидимому собеседнику. — Что? Нет, пока не спрашивал. А ты как думаешь? Слушай, ты этот вопрос потом провентилируй… Спроси его. Что? Нет, это лишнее… Ладно, она перезвонит тебе потом.
Он положил трубку.
— Лидка, что ли? — с любопытством спросила Валя уже из ванной.
— Она самая.
— Все дела у вас с ней какие-то, дела… Смотри, ревновать начну!
— Не стоит, — серьезно произнес он. — И дела у меня не с ней, а с ее мужем… Ты где была?
— У деда… Я же тебя с утра предупредила, — напомнила Валя. — И совершенно напрасно ты обо мне волновался. Кстати, у всех цивилизованных людей есть сотовые, пора и мне завести. Для всеобщего спокойствия.
— Ты его потеряешь. В первый же вечер. Ты все теряешь — зонтики, кошельки, перчатки, ключи…
— Ну не преувеличивай! — жалобно воскликнула она. Заявление мужа было правдой только наполовину — подобные недоразумения происходили с ней не так уж часто.
— Валя, ты жутко рассеянная, несобранная… — морщась, начал он. — Я совершенно не помню, чтобы ты с утра предупреждала меня о чем-то. Ты, наверное, только собиралась мне сказать, что поедешь к деду, но забыла!
— Нет, я точно помню! — испугалась она.
— Валя!
Когда он повышал голос, она начинала бояться, хотя муж ни разу ее и пальцем не тронул. Бояться не его, а чего-то такого… Как будто разверзались небеса, и оглушительный гром раскалывал землю надвое, и сверкала ослепительная молния в облачном небе. «Илья-пророк сердится», — говорила мама в детстве, когда начиналась гроза. У Ильи было два голоса. Тихий и бесцветный, монотонный, ничем не примечательный мужской голос — он звучал чаще. А второй — наполненный мощью, низкий и резкий, ужасный и прекрасный одновременно — прорывался только иногда…
— Илья…
— Что?
— Пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Когда ты вот так смотришь на меня, то кажется, будто ты меня совсем не любишь…
— Детский сад какой-то! — отвернулся он. — Я звонил тебе на работу. Нина Константиновна утверждала, будто видела из окна, как ты садилась в чью-то машину. Это правда?
— Ах, вот ты чего злишься!.. — засмеялась она. — Так это ты меня ревнуешь… Илья, ничего серьезного, поверь, — один человек предложил меня подбросить. Ему было по пути.
— Кто он?
— Его зовут Герман, он посещает студию Истомина…
— Ты его хорошо знаешь? — быстро спросил Илья.
— Кого, Истомина? Господи, да Юлий Платонович безобиден, точно младенец, — ты же сам видел его несколько раз.
— Нет, не Истомина, а того, другого…
Валя задумалась. С одной стороны, если она скажет, что хорошо знает Коваленко, то Илья будет ее ревновать. А если признается, что до того перебросилась с Коваленко едва лишь десятком фраз, то Илья начнет упрекать ее в безалаберности — мол, доверилась малознакомому субъекту.
— Не очень, — честно ответила она.
— Валя!
— Что? — убитым голосом произнесла она.
— Ты сумасшедшая! — с отчаянием закричал Илья. — Садиться в машину к незнакомцу…
— Он не незнакомец, — уныло напомнила Валя. — В общем, иногда сразу видно — плохой человек или нет. А Герман — хороший.
— Откуда ты знаешь, что хороший? Ты ведь совершенно не разбираешься в людях, готова довериться первому встречному… О, святая простота!
— А помнишь… помнишь, когда-то давно я села к тебе в машину… Это было тысячу лет назад, — оживилась она.
Напоминание подействовало на Илью неожиданным образом — он замолчал и притушил гневный блеск в своих глазах.
— Помню… — сказал он мягко, почти неслышно и протянул к Вале руки. — Я все помню — все, до последней мелочи. Иди ко мне, — он обнял ее и прижал к себе. — Но ты должна доверять только мне. Только мне!
— А желтый «Запорожец»? Ты его скоро продал кому-то… Интересно, где он сейчас?
— На девяносто девять и девять десятых процента уверен, что валяется на какой-нибудь свалке! — засмеялся Илья.
— Как жаль… Разве нельзя придумать какое-нибудь кладбище для машин? — серьезно произнесла Валя. — Чтобы они стояли, а бывшие хозяева приходили к ним иногда, чтобы взглянуть еще раз. Ведь они иногда как друзья, с ними жалко расставаться навсегда…
Ты определенно сумасшедшая, — он прижал ее к себе. — Только тебе могут прийти в голову такие нелепые, дикие мысли! Людям негде бы стало жить, весь мир был бы завален старым хламом, с которым жаль расстаться, потому что с этими вещами связаны приятные воспоминания…
— Илья…
— Что?
— Знаешь, мне иногда кажется, что ты меня не любишь… — прошептала Валя.
Илья слегка отодвинул ее от себя, посмотрел прямо в глаза.
— Это не так, — тихо произнес он. — Просто я за тебя волнуюсь… Была бы моя воля, я бы вообще посадил тебя под стеклянный колпак. Ты такая наивная, такая неприспособленная к жизни…
— Я не наивная и не неприспособленная, — тоже тихо ответила Валя. — И вообще… Под колпаком плохо.
Она погладила его по голове — темные густые волосы вперемешку с седыми прядями. Илья рано начал седеть — впрочем, это у него наследственное…
— Я старый? — спросил он.
— Нет. Ты молодой и красивый. На работе все девчонки завидуют мне.
— Хочешь, я побреюсь налысо? Буду ходить как твой дед.
— Ты спятил! — испуганно воскликнула Валя. — Что за дикая идея…
Илья поцеловал ее, а потом подхватил на руки. Ему не составило это никакого труда — он был сильный, большой и всей статью своей напоминал скульптуры раннего социализма. Именно такими изображали тогда победивших гегемонов — с широкой сильной шеей, развернутыми плечами, мощными бицепсами, рельефными мышцами живота и ног.
— Куда ты меня тащишь? — покорно спросила Валя.
— Пора спать.
— Еще рано! Послушай…
— Нет, ничего не хочу слушать.
Он положил ее на кровать, сам раздел.
— Ты моя, — сказал он, положив ладонь ей на живот. — Ты только моя.
— Господи, Деев, да никто меня у тебя и не отнимает… Можно подумать, на меня кто-то покушается! Сам подумай — кому, кроме тебя, я могу быть еще нужна?
— Ну, например, Герману… — подумав, изрек Илья.
Сама эта мысль показалась Вале смешной и нелепой. Она вспомнила благородного офисного работника с зализанной шевелюрой и безупречно начищенными ботинками, с дурацкой голливудской улыбкой и никому не нужной вежливостью — и засмеялась. Представить, что ею мог заинтересоваться Герман Коваленко, было совершенно невозможно…
— Не смейся! — строго произнес Илья. — А то мне кажется, будто ты надо мной смеешься…
— Деев, глупый!
Он ласкал и прижимал Валю к себе, словно стремясь растворить ее в себе, — каждый раз после подобных объятий Вале казалось, будто она побывала в мясорубке. Руки ее мужа были сильными и жесткими, но обнимать иначе он не умел. Она давно смирилась с этим и только иногда колотила его кулаками по плечам, когда ей казалось, что еще чуть-чуть — и он раздавит ее. И тогда он ослаблял хватку. Впрочем, ненадолго…
— Ты чудовище… — опять сердилась она.
— Никому не отдам!
Потом он лег на спину и стал смотреть в потолок. Первое время Валю удивляла резкая смена его настроений — только что он умирал от любви, а теперь лежит холодный и отстраненный, как будто пресытился любовью до тошноты, а потом привыкла.
— Илья…
— Что? — без всякого выражения спросил он.
— Ты о чем сейчас думаешь?
— Ни о чем. Знаешь, я целый день на работе думал, а теперь могу позволить себе отдохнуть…
— Что Лида хотела мне сказать? — опять спросила она.
— Ничего. Она просто просила перезвонить ей завтра…
— А чего тебе надо от Сокольского?
— Какая тебе разница? Это чисто мужские дела, — равнодушно ответил Илья.
Станислав Сокольский был мужем лучшей Вали-ной подруги. Холодный и надменный, словно принц крови, он имел собственный автосервис и был владельцем небольшой сети аптек. Поэтому он был вечно всем нужен… К Илье он относился неплохо, а вот Валю почти не замечал.
— Интересно, она с ним счастлива?
— Кто с кем?
— Лида с этим Стасом… — задумчиво пробормотала Валя.
— Ты лучше должна знать — вы же подруги, — заметил Илья, переворачиваясь на другой бок. — Выключи свет, я хочу спать…
Валя щелкнула выключателем. Спать ей совсем не хотелось. Некоторое время она просто сидела на кровати, прислушиваясь, как дышит Илья. Потом, когда он засопел и стало окончательно ясно, что он уснул, Валя тихонько прокралась в соседнюю комнату.
Там она из-под журнального столика достала ноутбук Когда-то он принадлежал Илье, но потом устарел морально и физически, и Илья отдал его ей. Валя откинула крышку и нажала кнопку. Загорелся монитор…
Подумав минуту, она опустила пальцы на клавиатуру и принялась быстро печатать. На роль пишущей машинки ноутбук годился идеально. То, что она делала, творчеством никак нельзя было назвать. Просто она записывала очередную историю, которая ей пришла в голову. Писателем Валя себя не считала, и, даже заглядывая в студию Истомина, она чувствовала себя там лишней. При всей откровенной бездарности некоторых студийцев, она полагала, что имеет еще меньше права заниматься этой профессией.
«У меня даже не сублимация, — говорила она иногда себе, — а так… нечто вроде сеанса психотерапии. Успокаивает нервы…»
Однажды ей пришла в голову идея показать свои записи Истомину, и она сказала об этом Илье. Илья засмеялся и посоветовал ей не позориться. Сначала Валя обиделась на него, а потом внутренне согласилась с мужем. Для издательского мира вполне хватает и мадам Климантович!
Больше подобные идеи не посещали Валю, и она просто шлепала по клавишам ноутбука, не особенно задумываясь. И это было здорово — потому что никто и никогда не увидит ее записей и можно свободно выплескивать на экран компьютера свои мысли. «А я еще ругала Коваленко… — с запоздалым раскаянием подумала она. — На самом деле я ничем не лучше его! Нет, лучше… — тут же не согласилась она с собой. — У меня хватает совести держать свой бред при себе, в этом ноутбуке. Обычная психотерапия!»