К девяти часам она и Лили удобно устроились в экипаже. Мужчины привязали свои гамаки к деревьям и заснули. Джесси слышала, как потрескивали дрова в костре, как лошади мирно жевали овес, слышала она и приглушенный вой койота, не осмеливавшегося приблизиться и утащить на ужин кость. Джон разбудил Джесси на заре чашкой горячего чая, а потом из пары одеял устроил для нее на берегу ручья укрытие для туалета. Она вытащила свой жестяной тазик, полотенце, французское мыло и одеколон, умыла Лили и не спеша помылась сама. Мог найтись лекарь, который сказал бы ей, что купание на заре в холодном ручье опасно; сорок лет назад такое говорилось ее отцу. Когда она оделась и вернулась к костру, экипаж был готов к отъезду, большая часть вещей уложена. После чашки чая и пары горячих булочек, испеченных стариной Найтом, она обратилась к Джону:
— Какова же моя доля обязанностей?
— Кушать с отменным аппетитом, быть счастливой.
— И только это, никакой работы?
— Никакой, — отвечали мужчины. — Отдыхайте. К тому же в походах от женщин толку мало.
Ярко светило солнце, когда они выехали в направлении Сан-Хосе. Дорог не было, но прочный экипаж мог двигаться куда угодно, лишь бы проходили колеса, и они проезжали плодородные долины, взбирались на холмы, откуда открывался вид на океан, на крутых спусках мужчины удерживали экипаж с помощью лассо. Найт и Грегорио шагали впереди двух вьючных мулов, нагруженных вьюками с одеждой, бутылками, банками с продовольствием, гамаками, сковородками и кастрюлями. Джон и Биль по очереди правили лошадьми. В полдень они останавливались для ланча и отдыха. В котелок клали испанский лук, сладкий красный перец и то, что удавалось мужчинам подстрелить утром. Они обшаривали окрестности в поисках яиц и фруктов. Когда Джесси пробуждалась от дремы после полуденной жары, группа трогалась с места и продолжала путь до очередной лагерной стоянки. Первую неделю Джесси продолжала кашлять, она начала принимать солнечные ванны во время остановок в полдень, и к концу второй недели боль в груди ослабла.
И так она проводила исцелявшие ее дни, не думая о времени, возвращая себе с каждым часом радость жизни. Порой в долинах, укрывшихся за прибрежным хребтом, воздух становился знойным, а ветерок с моря был мягким и прохладным. Приезжая в какую-нибудь деревню, они отдавали в стирку свое белье индианкам, иногда останавливались на ранчо калифорнийцев, и Джесси убедилась в лживости утверждения генерала Кирни, будто ее муж плохо обращался с местным населением. Калифорнийцы приветствовали путешественников, устраивали в их честь празднества, а Джесси беседовала с женщинами и об одежде, и о детях. Им удалось принять участие в трехдневной брачной церемонии, в параде среди толпы красочно одетых жителей. Экипаж Джесси вызывал большой интерес у калифорнийцев, пользовавшихся лишь массивными, запряженными волами телегами на деревянных колесах.
В последний вечер июля они разбили лагерь в горах Санта-Круз, откуда открывался вид на море, недалеко от ранчо, которое должно было стать их домом, как вдруг посыпал дождь. Джон сказал:
— Думаю, что каникулы кончились, мадам. Теперь мы должны решить, где осядем.
Джесси неохотно вздохнула:
— Это был чудесный месяц. Но я готова поставить наш дом. Где он будет? Как далеко мы от Марипозы?
— По-моему, на расстоянии около двухсот миль.
— Не трудно ли увидеть нашу землю? Она меня интересует.
— Это долгое путешествие верхом через горные хребты и броды.
— По какой дороге поедем? Скажи мне, как туда добраться?
Его глаза загорелись при мысли о путешествии.
— Мы поедем по долине Сан-Иокина, а потом прямо в горы Сьерры.
— Проедем ли мы через золотые прииски?
— Да, мы проедем по золотоносным землям.
Они взглянули друг на друга, на их лицах появилось выражение изумления.
— Боже всевышний, Джесси, — прошептал Джон, — я никогда не думал об этом прежде. Мы владеем самым большим участком гористой местности в Калифорнии. Люди намывают целые состояния золота всего лишь в сотне миль от нас…
С круглыми от удивления глазами она также сказала шепотом:
— Дорогой, возможно ли это? Есть ли золото в Марипозе?
Он резко вскочил:
— Это тот же самый горный хребет, там такие же скалистые образования, те же самые залежи минералов. Там такие же горные ручьи, несущие золотой песок.
Теплая улыбка медленно озарила ее лицо, она произнесла:
— Не отправиться ли нам завтра утром в Сан-Франциско? Не купить ли кирки, лопаты и не включиться ли в погоню за золотом?
— Ты понимаешь, что это риск, — сказал Джон. — Как только мы займем Марипозу даже ради поисков золота, мы тем самым примем по закону землю. Мы никогда не сможем получить от Ларкина наши три тысячи долларов.
— Мы в любом случае не вернем их.
— Сколько наличными осталось от отцовской тысячи долларов?
— Около пятисот.
— Почему тогда не вложить оставшиеся средства в действительную игру?
— Каким образом?
— На пути из Таоса я встретил индейцев племени соноранс из Мексики, направлявшихся на золотые прииски. Я проехал вместе с ними несколько дней. Затем встретил их вновь в Монтерее. Они были изнурены длинным переходом и собирались отдохнуть, прежде чем отправиться в горы. Думаю, что смогу заключить с ними сделку: если я снабжу их продовольствием и инструментами и предложу половину золота, намытого в Марипозе, они добудут для нас богатство. Если же в Марипозе не окажется золота, тогда мы банкроты.
— Я не боюсь, Джон. Кроме того, думаю, неразумно приезжать в Калифорнию в момент невиданной в мире золотой лихорадки и не принять в ней участия. Я сама хотела бы побродить в горном ручье с тазиком в руках и попробовать набрать золотого песка…
Развеселившийся Джон усмехнулся:
— В тебе заговорил дух корысти, Джесси; позволь мне быть хранителем богатств в нашей семье, тебе это не подходит. Я приведу соноранс в Марипозу. Когда мы вернемся, ты будешь супругой богача.
— Я еще не избалованная вашингтонская леди, — парировала Джесси.
_/6/_
В следующий полдень они добрались до плато над Монтереем. Под ними среди сосен приютилась небольшая деревня, а еще ниже — скалистый берег изогнутого полумесяцем залива. Джесси стояла среди сосен, глядя на белые пятна чаек под яркими солнечными лучами. Она сказала мужу:
— Почему бы не основать постоянный лагерь здесь, где так красиво? Здесь теплее и спокойнее, чем в Сан-Франциско.
— Да, думаю, ты будешь более счастлива в Монтерее. Схожу в город и посмотрю, смогу ли отыскать дом.
Не прошло и часа, и она увидела его: он поднимался от деревни по узкой тропке.
— Свободных домов нет, — объявил он, — но я нашел две удобные комнаты в доме жены мексиканского генерала Кастро, изгнанного в Мехико-Сити после нашей победы. Она не питает ненависти к нам. Нам будет там хорошо.
Джон помог Джесси сесть в экипаж, который проехал по извилистой дороге в деревню. Дом мадам Кастро некогда принадлежал бывшему мексиканскому губернатору: окна огромного бального зала выходили на залив, к главному зданию были пристроены два саманных крыла, и соединившая их саманная стена замыкала ограду внутреннего сада. Крыша была крыта грубой красной черепицей, полы выложены красными гладкими плитками, у стены сада и вдоль дорожек высажена гвоздика.
Торговец мукой снимал бальный зал, служивший складом. Хозяйка ввела Джесси в боковую пристройку, здесь были две комнаты с высокими потолками, саманные стены побелены известью. В комнатах не было мебели; стояла лишь дровяная печь в небольшой прихожей. Джесси поблагодарила мадам Кастро, которая выделила ей две койки, пару стульев, несколько горшков и сковородок, тарелок, блюдец.
Оставив Джесси осматривать новый дом и подумать, как его обставить, Джон отправился на поиски знакомых ему соноранс и возвратился к ланчу.
— Мексиканцы согласились на мое предложение, — возбужденно сказал он. — Я должен немедленно выехать с ними в Сан-Франциско.
Увидев ее огорченной, он тут же добавил:
— Я вернусь через пару недель, как только будут новости.
— Хорошо, — ответила Джесси, — поскольку ты едешь в Сан-Франциско, истрать часть наших средств на покупку мебели, постельного белья, посуды, серебра. Я впервые стану хозяйкой и боюсь, что не справлюсь с этой ролью, имея всего несколько взятых взаймы тарелок. Я дам тебе список, и ты купи материалы, чтобы я могла сшить платья для Лили и себя. Наши износились до дыр.
Джон уехал во второй половине дня, заверив ее, что с первым же судном, прибывшим в Монтерей, ей доставят все необходимое, чтобы она чувствовала себя свободно в доме мадам Кастро. Джесси была рада, когда Грегорио выразил желание остаться в роли слуги. Джесси приступила к обязанностям домашней хозяйки, но золотоискатели скупили в окрестности вчистую цыплят, яйца, мясо, овощи, фрукты, консервы, муку и зерно. Она смогла найти лишь немного риса и бобов, муки и сахара. Она никогда не готовила что-либо, кроме кофе, а теперь ей пришлось кормить себя, Лили и Грегорио, имея скудный набор продуктов. Иногда, возвращаясь с прогулки по окрестным холмам вместе с Лили, она находила Грегорио сидящим на корточках перед огнем, с широкой лентой вокруг талии и с шелковым носовым платком на черных волосах, готовящим гизадо — тушеную смесь из дичи, белок, сушеного красного перца и риса.
Грегорио любил роль слуги; начав службу у миссионеров, он выработал свое понимание, что может и что не должен делать мужчина: он был готов разжечь огонь в камине, но не считал своим долгом колоть дрова, это работа сквау, и поэтому Джесси приходилось самой заниматься дровами. Мужчины охотятся на дичь, но они не стоят за плитой, это работа сквау, и поэтому Джесси готовила еду.
— Хорошо, что Грегорио так цветист, — смеялась она в разговоре с Лили, — с красной повязкой на упрямых индейских волосах, ведь от него мало пользы. Я и ты скорее готовим для него, чем он для нас.
— Когда он подстреливает перепелку или куропатку, — ответила Лили, — он поджаривает их на открытом огне и приносит нам на палочке.
— Да, — согласилась Джесси с кривой усмешкой, — будь то в три часа дня или в три часа утра! Мы должны есть, несмотря на то, голодны мы или нет. Сомневаюсь, сумею ли я когда-либо научить его занятной американской привычке готовить пищу и потреблять ее в обеденное время?
— Я этого не думаю, — откровенно ответила Лили. — Видишь, мама, у индейцев никогда не было часов, и они не знали, что такое обеденное время. Они едят, когда голодны или когда подстрелят дичь.
Через две недели из Сан-Франциско прибыло судно, и матросы доставили ящики к дому Кастро. Собрав все вместе, Джесси обнаружила, что муж прислал ей две просторные кровати в новоанглийском стиле, достаточное количество простыней и одеял, плетеные истиндские кресла, красивый инкрустированный стол из тикового дерева, китайские коврики для пола, ткань для занавесей, китайский сатин и французскую ткань для штор, два изящных английских фаянсовых тазика для умывания, красочные бамбуковые шезлонги и стулья с подушками, обтянутыми французской и китайской тканью; две большие медвежьи шкуры на пол у камина; оловянные подсвечники и высокие белые спермацетовые свечи, при свете которых она и ее отец провели много часов в их библиотеке в Вашингтоне. Тщательно завернутой, как главная ценность посылки, она нашла книгу «Арабские ночи» в переводе Лейна — единственную книгу, какую она здесь имела.
С помощью мадам Кастро и Грегорио, выполнявшего самую тяжелую работу, Джесси повесила привлекательные белые занавески на окна, разложила коврики, установила кровати в задней комнате, а в жилой — тиковый стол и плетеные кресла. После того как комнаты стали выглядеть уютными и домашними, она попросила Грегорио принести последнюю большую посылку и вскрыть ее перед огнем. Какой-то момент ей казалось, что она видит сон, ибо кто-то продал ее мужу как «очень подходящую для зимней женской одежды» грубую шерстяную ткань, толстый миткаль и хлопчатобумажный сатин ярких расцветок. После первого шока она рассмеялась.
— Поделом мне, — сказала она Лили, — поручать мужчине покупать ткань для женской одежды. Ладно, мы используем ее наилучшим образом. Займемся зимним гардеробом.
Джесси аккуратно распорола одну из оставшихся батистовых комбинаций, сделав из нее выкройку, а также вспомнила о своем подержанном черном шелковом платье, сохранившемся от вашингтонского гардероба. Так же поступила она и в отношении Лили; разложив патронки на полу жилой комнаты, она скопировала их на новые, удивительно неподатливые ткани. Она накалывала выкройку на ткань, измеряла, перемеряла саму себя и Лили, прежде чем осмеливалась взять ножницы. Она похудела с тех пор, когда пошила черное шелковое платье, и уже первая примерка показала, что платье слишком широко. Она рассказала дочери историю старой леди в Сент-Луисе, которая никогда не вязала чулки по форме ноги, а делала их совершенно прямыми до пятки, заявляя: «Плоха та нога, которая не может придать форму своим чулкам». Она создала гардероб Лили и свой, превратив все это в игру, в которой исполняла роль модной портнихи миссис Эббот из Лондона, а Лили — ее богатой и требовательной клиентки. Игра добавила остроты в ее жизнь, поскольку Джон забрал почти все их сбережения в Сан-Франциско, чтобы снарядить соноранс, а Джесси тратила последние доллары, покупая еду. Их мебель, усмехалась она, осматриваясь вокруг, куплена в кредит.
В отсутствие мужа Лили стала ее товаркой. Она брала с собой дочь в долгие прогулки по поросшим соснами холмам над заливом, несколько часов в день отводилось обучению ее математике, географии и истории, она старалась привить семилетней девочке ощущение ее участия в общей семейной жизни, позволяя ей выполнять работу по дому. Разлуки с мужем заставляли ее уделять больше внимания дочери, они сближали Джесси и Лили в те периоды, когда тоска по мужу вызывала упадок духа. Лили была наблюдательной, отмечая, как менялась мать, когда отец был дома: она становилась более веселой, более энергичной и сообразительной. Джесси мучили угрызения совести, и она удваивала проявление любви к Лили, но, когда уезжал Джон, пропадала внутренняя теплота, и для ее дочери оставалась внешняя оболочка женщины, желающей, чтобы быстрее пролетели дни до возвращения мужа.
Ее озадачивал формирующийся характер Лили: она обнаружила, что по какому-то странному капризу судьбы ее дочь лишена воображения; исключением было лишь понимание страданий матери в отсутствие мужа. Она понимала: ребенку не может нравиться, что отец занимает главное место в любви и интересах матери, однако когда одиночество особенно угнетало Джесси, то именно Лили брала на себя роль утешителя, гладила ее волосы так, как гладил Джон, повторяла нежные слова, как говорил отец. Она никак не могла разобраться, на кого была похожа Лили — на нее или на Джона. Лили была во многом схожа со своей теткой Элизой: громоздкая и неуклюжая, с простыми чертами лица, педантичная, практичная, что было не свойственно ни Джесси, ни Джону. Однажды Джесси заметила мужу, что Лили — демон обнаженной правды: дочь частенько разрушала романтические мечтания своих родителей. Были моменты, когда Джесси была этому благодарна, ибо семейство Фремонт лишилось простора романтических мечтаний, и наличие в нем трезвой критики могло стать благословением.
Примерно через месяц после отъезда Джона в Сан-Франциско она шила во второй половине дня перед камином в жилой комнате, а Грегорио и Лили, сидя на корточках, жарили куропатку, вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Джон, его лицо и одежда были грязны от долгой поездки, но глаза сверкали. Он остановился около нее, прежде чем она успела встать, и положил к ее ногам тяжелый мешок. Она не открывала мешок, а лишь смотрела на мужа. Он торопливо развязал веревки, стягивавшие горловину, запустил в мешок свою правую руку и, схватив левой рукой ее ладонь, медленно высыпал в нее светлый песок.
— Золото! — воскликнула она.
— Да, дорогая, золото. Знаешь, сколько золота в этом мешке? Сто фунтов! Это почти двадцать пять тысяч долларов!