Уже через неделю после открытия конвента стало ясно, что Калифорния будет свободным штатом, Джону уже не надо было сдерживать себя. Он поехал на юг, намереваясь купить несколько больших ранчо по разведению скота. Он был в восторге, когда впервые увидел их во время завоевания Калифорнии. Потом он вернулся в Сан-Франциско, чтобы вложить некоторую часть своих быстро растущих золотых накоплений в земельные участки, находившиеся примерно в миле к западу от площади Портсмут. Он сообщил, что приедет не скоро, поскольку соноранс собираются выехать домой на Рождество, и полагал, что ему следует оставаться в Марипозе возможно дольше. Грегорио ушел в горы, чтобы быть рядом с Джоном. Джесси и Лили остались дома одни. С отъездом последних делегатов Монтерей затих и опустел.
_/8/_
В октябре под порывами ветра с Тихого океана по окнам хлестал проливной дождь. Улицы залила жидкая грязь, какая была памятна Джесси в первые дни ее пребывания в Вашингтоне. Взаимные визиты стали редкими. Из большого окна, выходившего на залив, были видны опустевший пляж и мокрые скалы. «Около моря, — думала Джесси, — человек не одинок. Однако и около моря, как, впрочем, и около чего-нибудь другого, радость возрастает в сотни раз, когда рядом любимый, разделяющий эту радость». После ужина Лили надевала ночную рубашку и ложилась на медвежью шкуру перед камином, где горели, потрескивая, сосновые дрова и плясало причудливое пламя.
Дни и ночи казались нескончаемыми, поскольку работы было мало, а библиотека Джесси состояла всего из одной книги, попавшей в руки Джона в Сан-Франциско при покупке мебели. Каждое воскресенье вечером она читала Лили главу из «Арабских сказок». Лили называла это воскресным десертом, и Джесси старалась растянуть удовольствие. К счастью, арендовавший бальный зал торговец мукой нашел пять переплетенных томов лондонского «Таймса» и несколько томов «Мерчантс мэгэзин» и отдал их Джесси. У нее не было большого интереса к торговле, но, не имея ничего лучшего для чтения, она была вынуждена читать то, что оказалось под рукой, и в конце концов у нее появился интерес: ведь любитель книг схож с ценителем женщин — он предпочитает интересную книгу плохой, но возьмет и плохую, если нет иной. Затем генерал Райли отыскал томик стихов лорда Байрона, и эти стихи доставили ей много приятных часов в холодную и дождливую ночь, когда она сидела перед пылающим камином, а в комнату глухо долетал шум волн, разбивавшихся о скалы.
Раз в неделю или через неделю приезжал либо Грегорио, либо соноранс-доверенный с новыми мешками золотого песка, который она складывала в чемоданы и ящики под кроватями. Однажды в ноябре у нее находилась с визитом жена генерала Райли, и в это время появился Грегорио с двумя тяжелыми кожаными мешками. Миссис Райли, с девятнадцати лет следовавшая за армией и жившая на скудном армейском довольствии, сказала:
— Я действительно должна поздравить вас с вашим растущим богатством.
Добросердечное замечание, высказанное без зависти, высветило для Джесси ее одиночество. Она вовсе не радовалась разлуке с мужем из-за денег, они и без того разлучались слишком часто и надолго. Ей вовсе не улыбалось сидеть в двух комнатах, за стенами которых льет дождь, занимаясь только приготовлением еды для себя и ребенка. Между тем проходили недели и месяцы, а она не играла никакой роли, не выполняла никакой работы. Джон был вынужден проводить значительную часть времени в Марипозе, которую считал слишком удаленной и слишком опасной для семьи и строительства дома. Что же тогда ей делать? Сидеть здесь, в обители мадам Кастро, пока накапливается богатство? С какой целью? Она требовала от жизни лишь нескольких простых вещей: компании и любви мужа, выполнения рядом с ним важной работы, сыновей, которые носили бы его имя. Повернувшись к миссис Райли, она прошептала:
— Золото еще не цель, правда? Оно не может само утешить или прибавить ума. Я просто истосковалась по хорошей книге. Я отдала бы все кожаные мешки ради того, чтобы около меня был мой муж.
Мучительно тянулись долгие зимние месяцы, а Джону удалось вырваться домой лишь на пару дней, и у Джесси возникло ощущение, что сложившееся положение равнозначно его выезду в экспедицию. Она подсчитала по памяти, что со времени своей свадьбы она оставалась одна более половины времени, страдая, тревожась за мужа и его благополучие. Ей не казалось, что деньги, сколь бы большой ни была их сумма, могут повлиять на ее чувства; для нее смысл жизни оставался бы тем же, если бы Джон зарабатывал всего несколько долларов.
К концу ноября она получила по почте длинный конверт, адресованный полковнику Джону Ч. Фремонту, в нем был вопросник, касавшийся политических взглядов мужа. Комитет, приславший письмо, заверял полковника Фремонта, что если его ответы удовлетворят членов комитета, то в таком случае его кандидатура встретит поддержку на выборах на пост сенатора Соединенных Штатов.
Она наняла индейца поехать в Марипозу, чтобы вызвать Джона, поскольку требовался незамедлительный ответ и оба письма предполагалось опубликовать в калифорнийских газетах. Джесси сняла с письма копию и отправила ее с посыльным, чтобы Джон мог сформулировать свои ответы еще на пути домой. Он прибыл к концу четвертого дня усталый и измученный. В районе Марипозы скопилось около трех тысяч золотоискателей. Индейцы соноранс подсчитали, что у них теперь достаточно денег до конца дней своих в Мексике, и прекратили работу. В Марипозе ни за какие деньги не найдешь рабочих рук, которые заменили бы индейцев. Джесси поняла, что ее муж менее, чем когда-либо, заинтересован в политике. Она согрела воду, чтобы он мог помыться после дороги, они сели пить чай с печеньем.
— Ты видишь, — сказала Джесси, — я лучший провидец, чем повар. Я предсказала, когда ты уходил во вторую экспедицию пять лет назад, что станешь одним из первых сенаторов от Калифорнии.
Как показалось ей, Джон не был доволен всплеском ее уверенности. Его глаза могли как бы всматриваться и в себя, и вовне, и она заметила, что уже несколько дней Джон ищет ответа, к чему лежит у него душа.
— Если меня выберут, Джесси, — сказал он, — что будем делать с Марипозой и нашими шахтами? Очень скоро все золото будет вымыто. Мы должны купить машины, доставить компетентных рудокопов и вскрыть в горах жилу золотоносного кварца. Если мы не начнем такую работу в ближайшее время, ее начнут другие, и мы потеряем право на владение. По существующему закону мы не обладаем правом на минералы даже на нашей земле, пока не установим постоянное оборудование для горных работ. Если меня выберут и мы уедем в Вашингтон, то как знать, когда мы вернемся? Наши мечты о богатстве испарятся, богатство достанется другим.
Джесси не считала это серьезной проблемой. Даже после выдачи индейцам соноранс половины золотого песка им останется около двухсот тысяч долларов. Это такие большие деньги, что их хватит на всю жизнь. К чему им миллионы, особенно если придется ради них уступить место в сенате Соединенных Штатов?
Она считала неразумным спорить с мужем на эту тему. Это может выглядеть как попытка навязать ему ее собственные ценности, склонить его к мысли, что коль скоро он член семьи Бентон, то быть сенатором Соединенных Штатов — самое важное в мире, и поэтому Джон Чарлз Фремонт, ранее не стремившийся в сенат, должен отказаться от открывшейся для него возможности стать одним из самых богатых и наиболее влиятельных людей в мире.
— Я не хочу давить на тебя слишком сильно, — сказала она. — Я всегда мечтала видеть тебя в сенате, но ты не должен подстраиваться под мои амбиции. В конце концов работу будешь выполнять ты, и только ты должен решать. Если ты хочешь попасть в сенат, мы должны написать самое убедительное изложение твоей политической философии, на какое только способны. Если же ты предпочитаешь остаться здесь и развернуть горные работы, тогда мы должны забыть о Вашингтоне. Лили и я переедем с тобой в Марипозу и построим там наш дом. Ты говорил, что нужны рабочие руки для шахт. Лучший способ привлечь их — основать жизнеспособную общину, с удобными хижинами, лавкой и школой для детей.
— Да, альтернатива именно в этом.
— В таком случае весь вопрос в ценностях. Что для тебя важнее?
Он длительное время молчал, упершись подбородком в грудь, ушел в себя и не замечал напряженного выражения надежды на лице жены.
— Я хотел бы испробовать и то и другое, — наконец сказал он, — думаю, что нам удастся. Я приму участие в выборах, и, если меня выберут, мы немедленно отправимся в Вашингтон. Когда наше судно прибудет в Нью-Йорк, я закуплю горное оборудование и пошлю его сюда. Я также попытаюсь нанять горных инженеров и отправить сюда для установки оборудования. По окончании сессии конгресса мы вернемся в Калифорнию и останемся там, как позволит время, чтобы понаблюдать за работами и ввести в действие систему.
Он с надеждой взглянул на нее:
— Как ты думаешь, Джесси, справимся ли мы, или я слишком честолюбив?
— Попытаемся, дорогой. Можем ли мы начать работать сейчас над ответом на это письмо?
— Нет, я слишком устал. Я хочу выспаться. Затем, в горах трудно следить за бегом времени, но, как мне кажется, прошел месяц с тех пор, как я обнял свою жену в последний раз.
— Всего месяц? — прошептала она. — А я сказала бы: год.
Весь следующий день они занимались составлением его демократической концепции свободного штата и ответов на вопросы, касающиеся Калифорнии. Завершив эту работу, он отправился на шахты, пообещав вернуться к Рождеству.
Опять Джесси осталась одна в своих комнатах с окнами, выходящими на Тихий океан. Рождество приближалось медленно; стояла сумрачная, ветреная погода, и ни Джесси, ни Лили не осмеливались выходить на улицу. Джесси зажигала полдюжины свечей в оловянных подсвечниках, которые Джон прислал из Сан-Франциско вместе с мебелью, и рассматривала картинки в иллюстрированной лондонской «Таймс». За два дня до праздника, когда она занималась таким делом, дверь ее комнаты вдруг распахнулась, в комнату брызнул дождь, и дверь тут же захлопнулась. Джесси рывком повернулась от огня и увидела Джона, прислонившегося к мокрой двери, запыхавшегося. Его сомбреро, лицо, туземный жакет были мокрыми, вода стекала с его высоких сапог, образуя лужицы на полу.
— Джесси, я не мог ждать. Я приехал из Сан-Хосе, чтобы приветствовать первую леди-сенаторшу из Калифорнии.
Она крикнула со своего места:
— Джон, тебя избрали!
— При первом же голосовании, — радовался он. — Я получил двадцать четыре голоса из тридцати шести. Уильям Гвин был выбран при третьей баллотировке. Мы отплываем в Нью-Йорк в Новый год.
Она вскочила с кресла, подбежала к нему, бросилась в его объятия и радостно поцеловала.
— Ты намокнешь, — смеялся он. — Я просто здесь, чтобы не натащить в комнату воды.
— Сбрось с себя одежду прямо у двери и иди к камину, согрейся у огня. Я сбегаю за сухой одеждой. Ты, наверное, устал. Ведь до Сан-Хосе семьдесят миль.
После радостного ужина с хлебом, кофе, холодной говядиной и бутылкой шампанского в ознаменование победы они растянулись на теплой медвежьей шкуре, упершись в нее локтями; плясавшее в камине пламя освещало их возбужденные лица.
— Мой дорогой, — шептала она, — каким счастливым будет для меня день, когда я увижу тебя в сенате! Я займу то же самое место на галерее посетителей, куда меня впервые посадил отец, чтобы послушать его выступление, а мне было тогда всего восемь лет.
— Для меня счастливый день будет тогда, — присоединился к ней муж, — когда увижу, как Мейли подает тебе утром чай в постель.
Позже в мерцании тлевших в камине углей они уснули на шкуре. На рассвете после чашки горячего кофе Джесси обняла мужа, и он снова уехал в Сан-Хосе.
В приподнятом настроении она послала Грегорио срубить вечнозеленое дерево на холмах над заливом и поставить его в жилой комнате. Не имея рождественских украшений, она перебрала свое имущество и нашла немного оловянной фольги, скатала из нее мягкие шарики и подвязала их к концам веток. Оловянные подсвечники она закрепила на более толстых сучках, а затем вставила в подсвечники красные и желтые свечи. Открыв для ланча банку сардин, она попросила Грегорио вырезать из жести различные фигурки, сделать в них отверстия. Потом попросила его собрать обрезки металла около строящегося отеля, который был подведен под крышу. Грегорио сделал из этого металла звезды и полумесяцы, а Джесси покрасила их синей и красной краской, перед тем как повесить на дерево.
Джон вернулся в канун Рождества с подарками для всех: для дочери он привез прекрасную куклу из Китая, для Джесси — мягкую красную кашемировую шаль и первую коробку изготовленных в Калифорнии конфет.
Полная хлопот неделя между Рождеством и Новым годом была волнующей. Джон искал агентов для работы на шахтах. Из Марипозы пришли индейцы саноранс и забрали свою половину золота. Джесси занялась упаковкой имущества, нужно было сдать на хранение мебель, которая потребуется для дома в Марипозе, когда они вернутся туда и построят его. Она прошлась в последний раз по комнатам, вспомнила с горечью, каким неясным было будущее, когда они приехали сюда пять месяцев назад.
Пароход «Орегон» вошел в гавань Монтерея в ночь на Новый год, сделав залп из орудий, чтобы известить пассажиров на берегу. Под проливным, невиданной силы дождем они добрались в сопровождении Грегорио и другого индейского боя, которые несли их багаж, до береговой линии по улицам, превратившимся в грязевые потоки. Джон посадил Джесси в весельную лодку, Грегорио нес Лили. Два индейских парня везли их в лодке под дождем в кромешной тьме.
— Не плачь так горько, Грегорио, — пошутила Джесси, — ты зальешь лодку. Обещаю, скоро вернемся.
Вновь взобралась она по веревочной лестнице, раскачиваясь из стороны в сторону под порывами ветра с дождем. Пароход «Орегон» причалил в Мазатлане пополнить запасы угля. Консул Паррот, сражавшийся бок о бок с полковником Фремонтом и Калифорнийским батальоном, поднялся на борт и пригласил их в свой мексиканский дом на обед. У побережья Мексики стояла теплая погода, и Джесси сочла, что ее одежда для Монтерея слишком тяжела. Роясь в своих мешках, она нашла подходящий для ее шерстяной юбки белый жакет со сборками.
Вечером, ко времени возвращения на судно, похолодало. Джесси слишком поздно поняла, что допустила серьезную ошибку: возобновился кашель, приковавший ее к постели на весь остальной путь до Панамы.
Джон также лежал на спине, вытянувшись, его левую сторону и обмороженную ногу сковал ревматизм. Их обоих сняли с судна на носилках, бледная от тревоги Лили наблюдала за ними. Вновь на помощь Джесси пришла мадам Арс. Она взяла семейство Фремонт в свой дом и разместила в той же самой спальне, которую занимала Джесси восемь месяцев назад. Мадам Арс и ее прислуга уделяли все свое время уходу за больной парой, скрывая от них тот факт, что и Лили слегла, заразившись местной малярией, и была не в лучшем состоянии, чем ее родители.
Они намеревались сесть на судно, отплывающее от Чагреса через пять дней после высадки в Панама-Сити. Но эти планы поломались: они пролежали целый месяц в гамаках в доме мадам Арс. К концу месяца Джон смог, прихрамывая, ходить по комнате, а температура у Джесси приближалась к нормальной. Джон Л. Стефанс, строивший Панамскую железную дорогу, регулярно во второй половине дня навещал их, бормоча:
— Я пришел, чтобы забрать от вас мой озноб.
Когда оставалось совсем немного дней, чтобы успеть попасть на очередной пароход, отплывавший в Нью-Йорк, Джесси доказывала, что она вполне окрепла для поездки. Джон, хромая, выбрался из комнаты и пошел на военный корабль Соединенных Штатов, стоявший в гавани. Вернувшись, он сообщил:
— Мы можем выйти утром. Мне дали корабельный гамак, мы сделаем навес для защиты от солнца и найдем индейцев-носильщиков, они перенесут тебя через перешеек.
На следующее утро Джон Стефанс привел четырех лучших индейцев-носильщиков. Джесси уложили в морской гамак. Мадам Арс подложила ей под голову красивую шелковую подушку, обшитую кружевами, и набила пришитые к гамаку карманы носовыми платками и флаконами с одеколоном. Джон и Лили ехали на мулах. Лили поправлялась, но во время малярии пришлось обрить ее голову, лицо девочки оставалось напряженным и бледным. Джесси была поражена, увидев дочь, но вялая Лили заверила ее, что чувствует себя хорошо и вполне способна проехать на муле до Горгоны. Когда индейские носильщики проходили по улицам Панамы, местные жители выходили из домов, глазея на странный кортеж.