Слишком ошеломленная неожиданным ударом, чтобы почувствовать боль, Джесси всматривалась в лицо ребенка. Год их пребывания в Париже ушел в прошлое. Она потеряла маленького Бентона потому, что была измотана и измучена военно-полевым судом, но ведь «маленькую парижанку» она выносила, будучи спокойной и здоровой. Она была беременна Чарли, пересекая Панаму, родила его без надлежащего медицинского ухода в Сан-Франциско. Однако у Чарли энергия и здоровье бьют ключом, а крошка Анна ушла. Как понять жизнь, найти в ней здравый смысл?
Перед тем как она вновь обрела способность плакать, одна мысль словно острый нож поразила сознание Джесси: она родила четверых, и двое умерли; потеряна половина жизни, половина того, что она старалась сделать, трагически оборвалась и исчезла. Так же было и с Джоном: он был в четырех экспедициях, первые две завершились блестящим успехом, последние две принесли неудачи, конфликты и смерть.
Когда врач взял тельце ребенка из ее рук, Джесси вспомнила смерть своего первого сына в Сент-Луисе. Тогда врач пытался взять малютку Бентона, а она не отдавала его, она больше горевала за себя и за мужа, чем за ребенка. А ведь Анна была такой милой и хрупкой, с такой обезоруживающей улыбкой; Джесси так хотела, чтобы она выросла очаровательной девочкой. Горе за судьбу ребенка глубоко запало в ее душу.
Она все еще сидела неподвижно в кресле, с сухими глазами, окаменевшая и холодная, когда к ней приблизился Джон. Он положил ей на колени свою голову и заплакал. «Маленькая парижанка» так много значила для него, и он не был в силах сдержать свое горе. Джесси подумала: «Когда умер маленький Бентон и моя боль была непереносимой, он утешал меня, был спокоен и решителен. Теперь моя очередь утешить его: я не должна плакать, таить горечь, я должна помочь мужу. Когда один из нас слаб, другой должен быть сильным. Когда один болен, другой должен быть здоровым. Когда один убит горем, другой должен сохранять спокойствие и поддерживать надежду. Никто не может быть постоянно сильным, здоровым, отважным; роли должны меняться, здоровье и отвага, бодрость и возрождение должны восполнять друг друга. Совместная жизнь не означает, что каждый из партнеров всегда крепок, и двое вместе не обязательно вдвое мудрее и решительнее; но с помощью любви, нежности, симпатии и даже жалости можно выработать единое представление о смысле жизни и идти по ней долгие годы рука об руку. Это и есть сотрудничество, это и есть супружество».
Джесси подняла его голову со своих колен, крепко сжала ладонями и поцелуем осушила слезы.
_/3/_
Прошло всего несколько дней после отъезда Джона и его группы из Сент-Луиса, как Джесси получила телеграмму, что он не может ковылять на левой ноге и вынужден вернуться в Сент-Луис для лечения.
Она села на ближайший поезд, отправлявшийся в Сент-Луис, вспоминая о первой десять лет назад двухнедельной поездке с Джоном на дилижансах, гребных лодках и пароходах. Теперь же для переезда потребовалось всего трое суток.
Джон сидел в их прежней комнате в доме Бентонов, окна которой выходили в сад с грушами.
— Военный департамент был прав, отстраняя меня, — проворчал Джон, увидев Джесси. — Они понимали, что я никогда не смогу перетащить эту окаянную ногу через Скалистые горы.
Джесси стояла в дверях, отметив для себя, как проступают тонкие черты его лица даже сквозь темную бороду.
— Ты повредил эту ногу не в танцах на вашингтонских приемах, — парировала она, — ты стал жертвой болезни потому, что пытался наметить железнодорожную линию через Скалистые горы глубокой зимой. Если ты не можешь идти, то не ходи, но не считай свою болезнь проклятием, относись к ней, как сказала бы бабушка Макдоуэлл, как к медали, дарованной за отвагу под огнем.
Ее язвительный тон имел благое действие. Он подбежал и обнял ее.
— Сожалею, дорогая, что обругал тебя. Дело в том, что я рассердился и огорчен этим. После года почивания в Париже на кружевах и пуховиках я не могу назвать мокрое седло удобной подушкой.
Он держал ее на расстоянии руки, смотря прямо в глаза.
— Прости меня, Джесси, за эгоизм — я говорил только о себе. Ты выглядишь усталой.
— Да, я устала, — призналась она. — Но не по этой причине бледная. Я начала мою пятую экспедицию почти в тот же момент, что и ты. — Она резко откинула голову назад. — Как и ты, я обнаружила, что тяжело спать на влажном седле после мягкой подушки. Было легко носить Анну потому, что Чарли был таким крепким и здоровым. Теперь…
Он притянул ее к себе и, обхватив руками, раскачивал из стороны в сторону.
— Я боюсь, — призналась она, — но не слишком. Мне везет с нечетными цифрами. Мой первый и третий ребенок сильные, как тигры; второй и четвертый были слабыми и умерли. На этот раз я имею право на здорового ребенка.
— Когда ожидаются роды?
— Примерно в середине мая.
— Хорошо. Я присоединюсь к моей группе в Салин-Форк на реке Канзас. К февралю я буду по ту сторону Скалистых гор. Оттуда мы проследуем к Сан-Франциско, и я вернусь через Панаму. Я буду в Вашингтоне к началу мая.
Первое утро после возвращения в Вашингтон началось с раннего завтрака, а затем Джесси отправилась в дом на Си-стрит. В половине седьмого она была уже в библиотеке. Там еще не погасли огни, она видела косматую голову отца, склонившегося над бумагами на письменном столе, спермацетовые свечи напомнили ей то самое утро двенадцать лет назад, когда она была беременна первым ребенком, ее муж ушел в первую экспедицию, и она пришла к Тому Бентону помочь ему в работе. Теперь же она хотела помочь своему семидесятидвухлетнему отцу написать мемуары «Тридцать лет в сенате Соединенных Штатов». Импульсивно она подошла к нему, склонившись над его плечом, и поцеловала в щеку.
— Приятно оказаться снова здесь с тобой, папа, — нежно сказала она, — сидеть над бумагами в этой прекрасной библиотеке, где я работала так много лет.
Том Бентон приподнялся и похлопал руку Джесси, лежавшую на его плече.
— Ты не можешь себе представить, Джесси, как мне не хватало тебя. Без тебя этот дом пуст. Мне так часто нужна была твоя помощь, что я звал тебя… Но у тебя собственная жизнь, собственная работа. Я хочу, чтобы ты знала, как я горд тем, что сделали вы с Джоном.
— Очень многим мы обязаны тебе, твоей подготовке и помощи. Думаю, что нам не следует более расставаться. Мы должны оставаться вместе и решать наши проблемы сообща. Если Джон и я вновь поедем в Калифорнию, ты должен поехать с нами. Как ты полюбишь Запад, папа! Он более богат и красочен, чем ты думаешь.
Глаза Тома блестели от возбуждения.
— Да, Джесси, — воскликнул он, — в следующий раз ты возьмешь меня с собой в Калифорнию! Я мечтаю об этом уже год. Это последняя авантюра, в которой я хотел бы принять участие перед смертью.
Осенью к ней часто приходила почта от Джона: он продвигался по хорошо освоенной дороге, а ведь некогда она отмечала на карте его переходы по глухомани; дюжина лет миграции на Запад привела к появлению сотни деревень, ферм, фортов и движению фургонов в двух направлениях. В новом году, когда она не получала писем несколько месяцев, она почувствовала гнетущее состояние. Однажды в полдень в начале февраля, сидя в жилой комнате арендованного ею коттеджа с Лили и Чарли, игравшими у ее ног, она вдруг почувствовала, что голодна, а ведь за минуту до этого она была сыта. Ощущение голода было крайне острым, словно она голодала несколько дней, и ее неопределенные страхи обрели конкретную форму: Джон голодает, последние запасы давно исчерпаны, последние животные забиты и съедены; все вокруг покрыто снегом, и не осталось даже высохшей корки.
В этот вечер она не прикоснулась к пище. Отец спросил ее, в чем дело, и она ответила:
— Джон голодает. Я не могу есть, когда его мучает голод.
— Ты мне не говорила, что получила известие от Джона!
— Я не получала известия. Я просто знаю, что он голоден.
Немного поразмыслив. Том Бентон пришел к выводу, что дочь страдает некой формой депрессии. Он счел за лучшее признать ее болезненное состояние, чем оспаривать ее утверждения.
— Возможно, верно, что Джон голодает, — вежливо согласился он, — в экспедициях частенько не хватает продовольствия. Но не стоит беспокоиться. Он всегда находил выход из положения.
Джесси сидела молча, склонив голову, аппетит у нее совершенно пропал. На второй день, когда она не взяла в рот ничего, кроме воды, Том Бентон рассердился:
— Это самая вопиющая глупость, какую я знаю. Даже если Джон голодает, у него нет возможности сообщить об этом тебе. Но если бы у него нашлись возможности, он не использовал бы их. Поэтому и я не позволю тебе поставить под угрозу здоровье ребенка, которого ты носишь.
— Ты прав, отец, — прошептала она.
Через два дня, 6 февраля 1854 года, она сидела с распущенными волосами, в халате перед камином. Положив руки на колени, она пыталась в рисунках пляшущего пламени разглядеть подлинную картину того, что испытывает в данный момент ее муж. Хлопнула наружная дверь, и затем она услышала звонкий смех на лестнице. Это пришли со свадьбы генерала Джессепа ее сестра Сюзи и одна из кузин Бентонов, чтобы переночевать у нее. Она радушно приняла молодых девушек и просила их не стесняться, устроиться перед огнем после поездки по холодным, заледеневшим улицам. Они сбросили бальные платья, накинули на себя свободные шерстяные халаты и уселись у ее ног, рассказывая о свадьбе и попивая горячий чай.
Дрова в камине догорали. Джесси сказала:
— Я схожу за дровами.
Она пошла в столовую, где стоял ящик для дров. Джесси наклонилась над ящиком, и вдруг ей послышался голос Джона, прошептавший:
— Джесси.
Полусогнувшись в темноте, она стояла неподвижно, даже не дышала, сердцем своим почувствовав облегчение: ее муж в безопасности.
Джесси выпрямилась и принесла дрова в жилую комнату. Сюзи, стоявшая спиной к огню, перехватила взгляд Джесси, перешагнувшей порог.
— Ой, Джесси, дорогая, что произошло? Твои глаза сверкают, словно ты получила изумительные известия.
— Да, получила, — торжественно ответила Джесси, — Джон в безопасности.
Том Бентон, приехавший поздним утром на следующий день, неодобрительно качал головой:
— Утверждение, что Джон голодает, — твои фантазии. Мне это не нравится, Джесси. Это опасная игра, более опасная, чем то, с чем может столкнуться Джон в походе.
— Не бойся, — нежно ответила она. — Я теперь счастлива и знаю: Джон в безопасности. Можешь более не беспокоиться за меня, ты убедишься в этом.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — сказал он вполголоса, — Я не люблю мистику, но если она помогает восстановить твой аппетит, я готов ее принять.
Джесси была верна своим словам: освободившись от тревоги за мужа, она не заметила, как пролетели недели. К концу марта она получила письмо из Парована, в штате Юта, привезенное старшиной мормонов, приехавшим по делу в Вашингтон. Раскрыв конверт и разгладив бумагу, она увидела почти в каждой строке одно и то же слово — «голод». Даже не прочитав приветствия: «Дорогая жена», она уже высмотрела слово «голод» и на одном дыхании прочитала:
«Запасы продовольствия неуклонно таяли. Не было возможности пополнить их за счет дичи, на уме была лишь еда. Почти пятьдесят дней мы существовали за счет наших лошадей, пока не была забита последняя. Через три дня, когда я карабкался в гору, голод свалил меня, и я почти упал. Я не сказал никому, как я себя чувствую, а лишь объявил, что здесь прекрасное место, чтобы разбить лагерь, что мы и сделали. На следующее утро я смог продолжить поход. Я созвал всех членов экспедиции и сказал им, что небольшая группа в моей последней экспедиции была виновна в том, что съела одного из своих, и закричал: „Если мы умрем от голода, то умрем как мужчины!“ К вечеру следующего дня мы встретили группу индейцев племени ют, один из них помнил меня по походу в этих местах еще в 1844 году. Они дали нам собаку…»
Окончив чтение письма, она, обессилев, прислонилась к краю камина. Ее память обратилась к другому году и к другому дому. Она, мысленно увидела себя в доме Бентонов в Сент-Луисе в своей кровати под балдахином, когда все вокруг думали, что Джон погиб. Она припомнила, как однажды череда страхов, мучивших ее, разомкнулась, она уснула глубоким, спокойным сном, а проснулась уже беззаботной, осознающей, что ее муж в безопасности.
Джесси посетила дом отца и с радостью сообщила ему, что с экспедицией Джона все в порядке. Она не упомянула слово «голод».
Весна пришла в Вашингтон в самом начале марта. Том Бентон, чувствуя усталость после интенсивной работы зимой, удалился в Силвер-Спринг на кратковременный отдых. Джесси собиралась провести эти дни в доме на Си-стрит и побыть со своей матерью. Она принесла Элизабет в первый вечер поднос с едой: теплое молоко и кусочек поджаренного тоста с маслом.
По возвращении из Парижа Джесси поняла, что мать сильно сдала. Однако и при каждодневном ее посещении можно было заметить небольшие изменения. Глаза матери ввалились, лицо стало бледным. Последние несколько лет Элизабет Макдоуэлл оставалась в живых только потому, что не знала способа умереть до того, как придет ее время.
Джесси вытерла руки матери теплым полотенцем и слегка причесала ее. Через некоторое время Элизабет произнесла:
— Джесси, помоги мне… из… постели.
Джесси накинула халат на плечи матери и надела ей на ноги теплые тапочки.
Она поддерживала Элизабет за талию, когда та засеменила по коридору в библиотеку. Джесси все время сопровождала мать, обходившую комнату. Элизабет притронулась рукой к письменному столу Тома, погладила книги на полках, шахматную доску на столике у окна. Когда мать повернулась к двери, Джесси заметила слезы в ее глазах. Спускаясь по лестнице, она чуть ли не несла мать. Собрав все силы, миссис Бентон переходила из комнаты в комнату, рассматривала портреты своих родителей в гостиной, прикоснулась к клавишам фортепьяно Элизы и Сюзи, затем прошла через прихожую в столовую, где, опершись на стол, долго смотрела на собственный портрет, написанный Сэмюэлом Морзе, занимавшимся одно время живописью. Она присела в большое кресло Тома Бентона в конце стола. В быстро сгущавшихся сумерках две женщины смотрели друг на друга над полированной поверхностью столешницы из красного дерева. Наблюдая за лицом матери, Джесси заметила, что ее глаза просветлели, на щеках появился румянец.
— Я была здесь так счастлива… но этот дом никогда не был моим… некоторым образом… он твой дом. Ты выросла здесь… здесь твои корни. Ты любила этот дом. Этот дом станет твоим… каким был для меня дом в Черри-Гроув. Твой отец завещал его тебе… это будет твой наследственный дом… для твоих детей. Я счастлива… он будет у тебя, Джесси, у тебя и твоей семьи…
…Отец говорил, что ты сделала этот дом маленьким Белым домом Вашингтона. Многие годы все важные лица, приезжавшие в столицу, сидели за этим столом и наслаждались твоим гостеприимством. Ты принимала Эндрю Джэксона и Рейчэл, когда они впервые приехали в Вашингтон и никто не хотел иметь с ними дела из-за ее развода с мужем.
Элизабет слегка улыбнулась. Джесси знала, что ее мать также была своеобразной мученицей супружества. Она говорила: «Я не могу терпеть такой образ жизни, поэтому потихоньку удалюсь, но никогда не обижу своего мужа, заявив ему, что эта жизнь была не для меня и я совершила фатальную ошибку, выйдя за него замуж». Если она не была достаточно сильной, чтобы противостоять жизни, расходившейся с ее вкусами, то по меньшей мере была достаточно сильной, чтобы скрыть от мужа, что убивает ее. Элизабет Бентон также имела свое родимое пятно. Другая бы женщина бросила мужа, вернулась в Черри-Гроув, отказалась от брака как ошибки. Элизабет Макдоуэлл Бентон заплатила своей жизнью за ошибку, и никто, кроме одной дочери, не знал об этом. Между ними существовала пропасть, пропасть различных характеров, ценностей, восприятия, но теперь Джесси чувствовала, что она, как никогда, близка к Элизабет.
Она догадалась, что отвага подобно одиночеству имеет много сторон, что все, на что она способна, не потребует большего мужества, чем то, какое проявила Элизабет с ее очаровательным и нежным восприятием.