– Любо-дорого посмотреть на вас, ребята, в деле.
– Не могу ответить взаимностью, длинноносый, – ухмыльнулся Моргенлендер. – У нас к тебе пара вопросов по делу Стенханта. Мы не допустим, чтобы кто-либо спекулировал на этом.
– Нет проблем, инспектор. С превеликим удовольствием. – Я достал из ящика стола пачку сигарет.
– Фиг тебе удовольствие, – скривил рот Моргенлендер. – Не то у тебя положение. Ты у меня на подозрении, длинноносый.
– Я уже имел встречу с вашим подозреваемым, Моргенлендер. Парень на последнем издыхании. Ловко сработано.
– Энгьюину не позавидуешь. У него нет будущего. Мне бы не хотелось, чтобы такое случилось с длинноносым вроде тебя.
Я повернулся к Корнфельду – тот так и стоял с каменным лицом.
– У меня что, в самом деле нос такой длинный? Скажите, не стесняйтесь.
– Прибереги шуточки, длинноносый, – мрачно сказал Моргенлендер. – Твоя лицензия годна разве что подтираться, это я тебе говорю. – Он поправил галстук на бычьей шее. – А теперь расскажи-ка инквизитору Корнфельду про свою поездку к доктору.
– Я ходил показаться специалисту, – объяснил я. – Проконсультироваться, нельзя ли укоротить нос.
Я зажег сигарету и затянулся. Моргенлендер перегнулся через стол и выбил ее у меня изо рта. Она отлетела под кресло в углу и затерялась в пыли.
– Не тяни время, длинноносый. Лучше отвечай. – Он вытащил из кармана магнит и бесцеремонно нацелил на мою карточку.
Я сплюнул в угол. Черт, давно бы пора прибраться.
– Валяйте, – буркнул я.
– Кто впутал тебя в дело Стенханта?
– Я впутался в него до того, как оно стало “делом”, – ответил я. – Я работал на Стенханта перед тем, как он заполучил дырку в голове.
– Ты работаешь на Энгьюина?
– Был бы рад. Я не знаю, где он.
– Вот говнюк, – сказал Моргенлендер. – Это он послал тебя к доктору. Он еще надеется выпутаться.
Вся эта карусель начала действовать мне на нервы.
– Иными словами Энгьюин занимался шантажом. – Я надеялся, что хоть этот вопрос вызовет ответную реакцию.
– Не прикидывайся простачком, длинноносый. Что он просил тебя передать доктору?
Я решил поиграть еще немного.
– Он не просил ничего конкретного. Я только прощупывал доктора Тестафера.
В дверь снова постучали. Инквизитор Корнфельд отступил от двери, и я крикнул, чтобы входили. Вошел обращенный ирландский сеттер-разносчик из забегаловки, зажав в лапах белый бумажный пакет. Он испуганно покосился на инквизиторов, потом подошел к столу и протянул мне пакет.
Я поблагодарил сеттера и заплатил на пять баксов больше, чем значилось по счету Он благодарно кивнул, попятился к открытой двери и, развернувшись, поспешил из приемной с таким видом, будто готов улепетывать на всех четырех и с визгом. Корнфельд прикрыл дверь и прислонился к стене.
Никто не проронил ни звука, пока я открывал пакет и доставал оттуда сандвич с яичным салатом. Как раз в такие минуты любое нормальное человеческое действие обезоруживает разъяренного противника. Я откусил от треугольного сандвича и вытер губы бумажной салфеткой. Только после этого Моргенлендер начал допрос заново, забыв свои шуточки вроде “длинноносого”. Каким-то образом за то время, пока рыжий щенок передавал мне сандвич, мы миновали этот этап.
– Чертовски запутанное дело, – сказал он. – Начальство выдало мне Энгьюина на блюдечке и, похоже, здорово давит, чтобы так все и оставалось.
Моргенлендер обращался теперь ко мне как к приятелю, и – возможно, мне это только показалось – Корнфельд продолжал молчать, но вроде бы чувствовал себя уже не так уютно.
– Энгьюин – паршивая крыса, – продолжал Моргенлендер. – Я не огорчусь, если он окажется в морозильнике, но только здесь все куда сложнее.
Я кивнул: пусть рассказывает дальше.
– Я не утверждаю, что он невиновен. Судя по всему, он его и укокошил. Я только говорю, что все сложнее. Хочу предупредить тебя, Меткалф. Если ты окажешься на моем пути, мне придется тебя топить. Вот оно как оборачивается. – Он убрал магнит обратно в карман и кивнул Корнфельду.
Я откусил еще кусок и попытался улыбнуться. У меня на языке вертелось еще много вопросов, но Корнфельд, похоже, предпочитал, чтобы я помалкивал. Есть более безопасные способы продвинуться в расследовании, чем допрашивать инквизитора. Я подвинул второй треугольный сандвич пальцем, и на оберточную бумагу выпал маленький белый яичный кубик.
– Пойми, я уважаю частных сыщиков, – сказал Моргенлендер. Он улыбнулся, и мне показалось, что о его язык можно зажигать спички. – Ты только усвой, когда лучше уйти в сторону. Сейчас вот как раз такой случай. – Он устало поднялся и одернул рукав.
До сих пор Корнфельд так и не вымолвил ни слова. Теперь он снял шляпу, сипло произнес: “До свидания”, – и открыл дверь Моргенлендеру. В дверях здоровяк оглянулся и еще раз дал мне возможность полюбоваться его кривой улыбкой. Я поднял руку. Они закрыли за собой дверь, и я слышал, как они шагают через приемную – мимо кроликов – к лифту, оставив меня наедине с сандвичем и уймой вопросов без ответа.
Я подошел к окну и поднял жалюзи. Окно выходило на восток, но лучи заката окрашивали склоны холмов над Оклендом и горели в окнах домов по ту сторону залива, превращая пейзаж в золотое шитье. Что и говорить, на расстоянии холмы казались просто красивыми. Я вернулся к столу, отодвинул в сторону сандвич и высыпал на столешницу щепотку зелья. Я измельчил его перочинным ножиком и уже нагнулся, чтобы вдохнуть, когда зазвонил телефон.
– Меткалф, – буркнул я в трубку.
– Это я, Ортон Энгьюин, – послышался голос. – Мне нужно поговорить с вами.
– Идет.
– Я слышал, вы уже взялись за дело, – неуверенно произнес он.
– Верно. Почему бы вам не подъехать ко мне в офис. Я подожду.
– Нет. Я не хочу напороться на инквизиторов. Приезжайте сами.
– Я уверен, что инквизиторы и так знают, где вы, – спокойно возразил я. – Вы под колпаком.
– Нет. Не думаю. Мне кажется, я оторвался от хвоста. Я в баре отеля “Вистамонт”.
– Ладно, – сказал я. – Ждите там, – и повесил трубку.
Я наклонился и втянул порошок ноздрей, завернул остаток сандвича в бумагу и кинул в мусорную корзину. Потом посмотрел последний раз на холмы в лучах заката, опустил жалюзи и спустился к машине.
Глава 7
У ближайшего киоска я притормозил и купил у старой козы-киоскерши вечерний выпуск “Окленд Фотогрэфик”. Печатное слово уже давным-давно сдавало позиции, но полностью исчезло только год назад, когда его запретили. Вот такие дела. Я припарковал машину и просмотрел газету Обычные фото без подписей, наглядно демонстрирующие деловую активность властей: президент, пожимающий руку верховному Инквизитору, конгрессмены, пожимающие руки делегациям избирателей, губернатор, пожимающий руку рекордсмену кармы этого месяца… Я поискал местную хронику и обнаружил несколько снимков номера, в котором убили Стенханта – силуэт, обведенный мелом на ковре, красные пятна на постельном белье. Кроме этого, имелись фотографии инквизиторов, показывавших кровавые отпечатки ладони на шторе, и фотографии тела под белой простыней в момент погрузки в машину. Это напомнило мне стандартные фотографии лишившихся кармы в момент укладки в морозильную камеру хранения на неопределенный срок. На мой взгляд, разница не так уж и велика.
Последняя фотография показывала инквизитора Моргенлендера, обращавшегося к кому-то вне кадра. За его спиной, по обыкновению стиснув зубы, виднелся инквизитор Корнфельд. В общем, доблестные инквизиторы за работой на страже общественного порядка. Чертовски упрощенный взгляд: убийство не случается ни с того ни с сего – как, скажем, отрыжка. Убийство венчает цепочку взаимосвязанных событий, а последствия оного протягивают щупальца в будущее, так что обычными инквизиторскими методами не справиться. Я обдумал все это и усмехнулся своим мыслям. Убийство как распродажа. Убийство как учебное упражнение. Да что угодно, как то будет угодно нашей доблестной Инквизиции.
Я кинул газету на пассажирское сиденье и направил машину в холмы. Эшби-авеню была в этот час тиха и живописна, и я еще раз перебрал в памяти события дня – вдруг придет свежая мысль. Мысль не приходила. Видимо, Приниматель уже растворился в крови и притупил эмоции. Возможно, мне стоило лучше послушать радио.
Отель “Вистамонт” был из дорогих – не чета той дыре, где Стенхант имел несчастье закончить свою жизнь. Случись здесь убийство, кровь с пола вытрут вместе с отпечатками пальцев, а труп перенесут в менее престижное место задолго до прихода инквизиторов. Как знать, может так было и со Стенхантом. Именно в таких местах, как “Вистамонт”, останавливаются денежные мешки, которым хочется похвастаться, что они побывали в Окленде, но при этом не запачкать подошвы. Отель был огромен и похож на лабиринт, и в нем вполне хватало ресторанов и прочих заведений, чтобы у вас не возникало желания выглядывать в большой гадкий мир за стенами.
Я оставил машину на стоянке и вышел, зажав газету под мышкой. Я надеялся, что это поможет спровоцировать виновного на откровенность вне зависимости от того, видел он это раньше или нет. Одного вида этих фотографий хватит, чтобы выбить Энгьюина из колеи, а мне позарез необходимо признание. Уж чем-чем, а избытком тактичности я никогда не отличался.
Я замешкался под оценивающим взглядом швейцара – пожилого негра, видимо, одного из последних на подобной работе. В наши дни этим занимаются по большей части обращенные животные, но “Вистамонт”, судя по всему, гордился старыми дурацкими традициями, и негр являлся одной из них. Он одарил меня широкой улыбкой и распахнул дверь, а я приподнял шляпу.
В баре царил полумрак, из которого белыми льдинами выплывали столики. Последнее время в архитектуре интерьеров появилась мода создавать у человека иллюзию общения, оставляя его при этом на деле в уютном одиночестве, и бар “Вистамонта” мог служить эталоном подобного подхода. Я шагнул в темноту и начал оглядываться в поисках Энгьюина. Ничего не скажешь, он нашел-таки неплохое убежище. Я обнаружил его у дальней стены во вращающемся кресле за столиком, рассчитанным на двоих. Я уселся напротив, спиной к стене. Кресло было обтянуто бархатом, и я утонул в нем.
– Не очень-то вы спешили, – поднял глаза Энгьюин. Его лицо чуть заострилось, отвердело: он начал свыкаться с жестокой реальностью существования без спасительной оболочки нескольких единиц кармы на магнитной полоске карточки.
– Вы пока не оплачиваете мое время, – заметил я.
– А вы предпочитаете деловые отношения, Меткалф? – фыркнул Энгьюин.
Он сунул руку в карман, вытащил конверт и бросил на стол между нами. Я взял конверт, Там лежало тысяча четыреста долларов.
– За сегодня и завтра, – сказал он, удостоверившись, что я сосчитал деньги.
– Сегодня за мой счет. Пусть это будет аванс за пятницу – Я убрал купюры в бумажник и положил пустой конверт на стол. Адреса я в темноте прочитать все равно не мог, но иметь при себе что угодно, связывавшее меня с Энгьюином, было бы рискованно.
– Звучит оптимистично, – мрачно вздохнул он.
– Что именно?
– То, что вы надеетесь иметь работу еще и в пятницу.
– Если честно, мне не понятно, почему инквизиторы вас еще не заморозили. Впрочем, то, что мы с вами беседуем сейчас, уже внушает оптимизм. Моргенлендер раздражен: у него никак не выстраивается цельная картина, и это его бесит.
– Со мной он держался очень уверенно.
– Не будьте дураком, Энгьюин. Просто вы не привыкли иметь дело с инквизиторами. Моргенлендер – исполнитель. Это дело попало в прессу. На него оказывается давление, чтобы он закруглялся побыстрее, но он должен довести расследование до конца или по крайней мере помешать увести его в сторону.
– Не понимаю.
– Я тоже, но надеюсь понять. – Я махнул официантке, но привлечь ее внимание оказалось не легче, чем подавать знаки вертолету, сидя на дне лисьей норы. – Я узнаю, кто и почему убил Стенханта. И если это ваших рук дело, лучше заберите эти деньги обратно и потратьте их на порошок или на девочек, да побыстрее, поскольку покрывать вас я не намерен.
– Я невиновен.
Я шмякнул газетой об стол, но в темноте эффект получился явно не тот.
– Что они на вас имеют?
Последовало молчание. Я вглядывался Энгьюину в лицо, но оно ничего не выражало.
– Я ему угрожал, – выдавил он наконец. – У них есть мое письмо. Но они не так поняли…
– Моргенлендер назвал это шантажом. У вас было что-то против Стенханта?
– Сугубо личное дело. Моя сестра работала на него, и он сломал ей жизнь. Я хотел, чтобы он знал, как я к этому отношусь.
– Подробнее.
– У нее от него ребенок. То есть башкунчик. Это просто маленькое чудовище…
– Башкунчики – все чудовища, – сказал я, и тут до меня дошло. Скажите, вашу сестру зовут Пэнси Гринлиф?
Похоже, это заставило Энгьюина отнестись ко мне с большим уважением. Он подался вперед так, что на его лицо упал свет.
– Да, – сказал он. – Вы, наверное, уже говорили с ней.
– Нет, но надо бы. Поговорю завтра, если смогу Рассказывайте дальше.
– Теперь я уже не так уверен, – произнес он. – Мне кажется, он обрюхатил мою сестру и платит ей за молчание.
– Если судить по ее дому, не такая плохая сделка, – заметил я.
– Вы не понимаете. До моего отъезда из Лос-Анджелеса у нее была хоть какая-то своя жизнь. А теперь она скрытная. Боится сказать мне, в чем дело. Стенхант обращался с ней как с куклой какой-то.
– И вы решили оборвать нити, – предположил я, – или хотя бы подзаработать.
– Давайте, Меткалф, давайте! Можете издеваться и дальше. Весьма признателен.
– Сами хороши. Продолжайте, Энгьюин. Не очень-то приглядная получится история даже с тем немногим, что мне известно. Моргенлендер заподозрил в вас шантажиста, а доктор Тестафер показал инквизиторам ваше имя в книге записей на прием, и оно там встречается не раз. Так что вам от Стенханта далеко не уйти.
Он, как школьник, положил руки на стол перед собой.
– Сначала я его и в самом деле хотел убить. Я пошел к нему, я его обзывал, я угрожал, я пытался вызвать хоть какую-то реакцию, – его руки дернулись так, что я понял: это не пустые слова. – Но он и не пробовал защищаться. Он скрывал что-то, это точно, и чуть ли не силой заставил меня взять деньги.
– О’кей, потише. Так, значит, вы с ним пришли к своего рода компромиссу: обменяли ярость на кошелек.
– Еще он пытался запугать меня: говорил, что я впутался в это больше, чем думаю, и предлагал уйти. Он увидел, что я поубавил пыл, и предложил мне деньги, а я их взял. Для него это ерунда, а для меня – нет.
– Он просто ввел вас в семью. Как еще одну куклу.
– Идите к черту.
Я улыбнулся.
– Откуда вы такой взялись, Энгьюин? Где вы учились играть простачка? Да над вами грех не издеваться.
Вопросы – вообще неприятная штука, а этот к тому же звучал как оскорбление, поэтому я даже удивился, когда он уловил суть вопроса и ответил прямо. Хотя в его положении можно уже ничего не бояться.
– Я приехал сюда из Эл-Эй, – почти спокойно ответил он. – Я шесть лет прослужил в армии. Пытался дослужиться до звания, но мне надоели военные инквизиторы. Насколько я понял, все, что они хотят, – это чтобы кто-то чистил им сортиры. Вот я и уволился – с избытком кармы и без гроша в кармане. Тогда я и решил проведать сестру.
– Где вы остановились?
– Сначала у приятеля в Пало-Альто, потом на несколько дней у сестры пока туда не въехала Челеста Стенхант. Теперь вот нигде. – Он повернул руку ладонью вверх, как бы демонстрируя это. – Моргенлендер дал мне понять, чтобы я и близко не подходил к дому на Кренберри-стрит. Я пару раз переночевал в ночлежке, но они пускают только с минимальным запасом кармы, так что теперь мне туда нет ходу.
Я начал проникаться к нему жалостью; впрочем, ничего удивительного. Со мной так всегда бывает, когда я сталкиваюсь с человеком в еще более отчаянном положении, чем я. В подобных ситуациях мои реакции не сложнее, чем у кобелей Павлова.