Казалось бы, все хорошо. Но дальше начинаются сложности. Она богата, а он беден. В этом закавыка, тут сучок и задоринка. Отсюда — сыплется песок во втулку колеса.
Дополнительной горечи и силы пинку по лягушке придавало сознание, что если бы не возмутительные финансовые махинации злодея-букмекера, этого Честнейшего Кривого Рочестера, все разрешалось бы очень просто. Поставить три тысячи на Баллимора, и даже при сегодняшних ставках из одного к пятидесяти это дало бы сто пятьдесят тысяч — как на дороге подобрать; и уж конечно, даже Толстый Фробишер и Субадар, как ни строги их взгляды в таких делах, не обвинят человека в игре кривой клюшкой за то, что он женился на женщине, пусть сколь угодно богатой, но имея и сам в кармане сто пятьдесят тысяч чистеньких и блестященьких.
Капитан мысленно застонал. Память о счастье — худшая из мук, а он, надрывая себе душу, припомнил, как шелковиста была под пальцами ее шея, когда он застегивал цепочку…
Тут он громко вскрикнул. На суахили, разумеется, слова этого языка всегда первыми срывались с его губ в минуты волнения, но смысл был ясен, как смысл «Эврики» Архимеда.
Подвеска! Ну, конечно! Он четко представил себе, как надо действовать.
Две минуты спустя он был уже у парадного входа. Еще через двадцать пять секунд решительными шагами вошел в гостиную и увидел со спины Честнейшего Рочестера и его секретаря, по каким-то своим дурацким соображениям завернувшихся справа и слева в портьеру, которой они зачем-то задернули дверь на террасу.
— Слушайте! — окликнул он их. — Мне надо еще кое о чем переговорить и с вами, и с вами.
Эти слова произвели на них сильное впечатление. Всегда немного теряешься, когда ждешь человека с северо-востока, а он вдруг окликает вас с юго-запада, особенно если оклик довольно зычный и напоминает лай в собачьем питомнике в час кормежки. Билл снова проделал номер с прыжком и трясучкой, притом очень успешно, сказалась практика. Даже Дживс, хотя черты его лица сохранили обычную бесстрастность, все же встревожился, если судить по тому, что левая бровь у него чуть дернулась, как бы готовясь подняться.
— Что вы мнетесь там, как умирающий лебедь, — сказал капитан Биггар Биллу, который, надо ему отдать должное, очень похоже изображал названную птицу in articulo mortis.[33] — Со времени нашего с вами, красавчиками, разговора, — продолжал он, наливая себе виски с содой, — я обдумал положение и нашел выход. Меня вдруг осенило. И я сказал себе: «Подвеска!».
Билл жалобно заморгал. Его сердце, только что чуть было не выскочившее изо рта, начало медленно опускаться на место, но, по-видимому, от перенесенной встряски пострадал слух. Ему почудилось, будто капитан произнес слово «подвеска», что было совершенно лишено всякого смысла.
— По… подвеска? — повторил он, недоумевая.
— Миссис Спотсворт носит на шее бриллиантовую подвеску, милорд, — заметил Дживс. — По всей видимости, джентльмен имеет в виду ее.
Это было вполне возможно, но Билл все еще ничего не понимал.
— Вы так полагаете?
— Да, милорд.
— По вашему мнению, речь идет об этом предмете, Дживс?
— Да, милорд.
— Но при чем он тут?
— На этот вопрос, как можно предположить, милорд, мы получим ответ из его дальнейших слов.
— То есть, когда он скажет еще что-нибудь?
— Совершенно верно, милорд.
— Н-ну, если вы так считаете… — с сомнением проговорил Билл. — Но мне это кажется… как это говорится?
— Сугубо маловероятно, милорд?
— Да. Именно что сугубо маловероятно.
Капитан Биггар на другом конце комнаты молча злился. Теперь он окончательно потерял терпение и язвительно спросил:
— Ну что, кончили вы там лепетать, Кривой Рочестер?
— Я разве лепетал?
— Еще как лепетали. Словно эти, как их?.. Ну, словно эти штуковины, которые лепечут.
— Листья на дереве? О них иногда говорят, что они лепечут, сэр, — пришел на помощь Дживс. — А также лесные ручьи. В своем очень известном стихотворении «Ручей» покойный поэт лорд Теннисон вкладывет слова: «Лепечущий ручей» в уста героя Эдмунда, а затем ручеек как бы говорит сам про себя: «Я пою свою песенку с руладами и трелями на перекатах и лепечу, заглядывая в заводи». Капитан Биггар нахмурил брови.
—
— Прошу прощения, сэр.
— Да?
— Не хотелось бы прерывать ваше повествование, но куда оно ведет, сэр?
Капитан Биггар побагровел. Человеку, рассказывающему зажигательную, крепко сколоченную историю, не нравится, когда у него спрашивают, куда она ведет.
— Куда ведет? Что значит, куда она ведет? Разумеется, куда надо, туда и ведет. Я как раз подхожу к самому интересному. Только мы выпили по второму кругу, и тут, этак трусливо озираясь, словно боясь, что его сейчас вышвырнут вон, входит этот парень в драной рубахе и джинсах.
Неожиданное появление нового действующего лица совершенно запутало Билла.
— Что еще за парень в драной рубахе и джинсах?
— Тот самый, про которого я вам рассказываю.
— Кто это такой?
— А-а, вот то-то и оно! Я его первый раз в жизни видел, и Толстый Фробишер, замечаю, тоже первый раз в жизни видит, и Субадар тоже. Но он эдак бочком подваливает к нам и только разинул рот, как сразу говорит, обращаясь ко мне: «Привет, Бимбо, старина», а я удивился и спрашиваю: «Ты кто такой?» — потому что меня никто не звал Бимбо с тех пор, как я кончил школу. В школе-то меня все так звали, Бимбо, Бог весть почему, но там, на Востоке, меня, сколько помню, величали исключительно Бвана. А он говорит: «Ты что, меня не узнаешь, старик? Я Сикамор, старик». Я пригляделся получше и спрашиваю: «Как ты говоришь, старина? Сикамор? Случайно, не Щеголь Сикамор, который со мной учился в военном классе в Аппингаме?» А он отвечает: «Я самый, старина. Только теперь меня зовут Бродяга Сикамор».
Воспоминание об этой грустной встрече заметно расстроило капитана Биггара. Пришлось ему, прежде чем продолжить рассказ, снова налить себе виски Билла.
— Я прямо покачнулся от изумления, — вернулся он к своей повести. — Этот парень Сикамор был первый весельчак и франт изо всех когда-либо украшавших военный класс, даже в Аппингаме.
Билл теперь слушал его внимательно.
— А в Аппингаме все учащиеся были весельчаки и франты, я правильно вас понял?
— Большие весельчаки и франты, а этот парень Сикамор — самый большой весельчак и франт из всех. О нем рассказывали легенды. И вот теперь он стоял перед нами в драной рубахе и джинсах и даже без галстука. — Капитан Биггар вздохнул. — Я сразу понял, что с ним произошло. Старая-старая история. На Востоке человек легко теряет форму. Пьянство, женщины, неоплаченные карточные долги…
— Да-да, — поторопил его Билл. — Он морально разложился?
— Увы. Представлял собою жалкое зрелище. Типичный бродяга.
— Помню, Моэм описывал нечто в этом же роде.
— Держу пари, ваш приятель Моэм, кто бы он ни был, не встречал такого жалкого человека, как Сикамор. Он опустился на самое дно, и вопрос был в том, что тут можно сделать. Толстый Фробишер и Субадар, не будучи представлены, конечно, смотрели в сторону и не принимали участия в разговоре, возложив ответственность на меня. Но для таких людей, которые на Востоке морально разложились, и сделать-то ничего нельзя, только разве дать немного денег на выпивку, и я уже полез было в карман за пятеркой или десяткой, как вдруг этот парень Сикамор достает из-под своей драной рубахи вещь, при виде которой у меня перехватило дыхание. Даже Толстый Фробишер и Субадар, хоть и не будучи представлены, перестали притворяться, будто тут с нами никого нет, и поневоле обратили внимание и вытаращили глаза.