Люди удивлялись Борхан. Сама маленькая, подвижная, сухонькая, с тонким и горбатым носом, а дочь высокая, большеглазая, спокойная. Нет, не в мать она. На это Борхан говорила: «Всем обидел меня бог, а взамен дал красавицу-дочь».
Когда Борхан вошла в кунацкую, мужчины встали и слегка поклонились ей. Подавшись вперед, старуха прошла к столику, что стоял в углу, и опустила на него деревянную тарелку с пирогами. Женщина отступила к выходу, приговаривая:
— Сидите, почему вы встали? Спасибо... Вы извините меня за то, что я вошла к вам. В доме нет младших мужчин. Да что поделаешь...
В эту минуту Борхан чувствовала себя самой несчастной женщиной на свете. Ее ли дело входить в кунацкую, когда там мужчины? Но кого пошлешь? Бек-мурзу? Так он хозяин дома! К лицу ли ему это?
Потом Борхан еще раз приходила: принесла кувшин с аракой, и опять мужчины привстали.
— Да накажет меня бог, но у меня нет иного выхода,— произнесла Борхан виноватым голосом и поспешнее, чем следовало, покинула кунацкую.
Бекмурза поднял круглый, трехногий столик с едой и поставил перед гостями, снял со стены рог и обратился к Бза:
— Прошу вас, отведайте того, что бог послал.
По праву старшего, Бза принял вместительный рог:
— Да простит мне всевышний, Бекмурза, но твое ли дело стоять возле нас? Садись, ты хозяин дома...
— Разве я старше тебя, Бза? Или такие гости, каких мне сегодня послала судьба, часто бывают в доме моего родителя?
— Если в доме один ребенок, его родители чем-то прогневали бога. Так говорили прежде осетины. Ты только что убедился, Бекмурза, как плохо быть без младшего. О, раньше жили мудрые люди!
— Да, это так, Бза!
— Пусть в твоем доме будет столько мужчин, сколько пальцев на моих обеих руках! Это я тебе желаю от души, так же, как своему племяннику Знау-ру,— старик многозначительно глянул на хозяина и выпил.
— Оммен, хуцау1, — дружно поддержали тост гости.
— Спасибо,— пробормотал смущенный Бекмурза.
— Слова, которые я только что произнес, подсказало мне мое сердце, Бекмурза. Да дойдут мои молитвы до бога!
— Оммен, хуцау!
Легкое волнение охватило Бекмурзу. Он понял, ради кого так старается Бза. «Но Знаур не богаче меня... Правда, у него два вола. Но я же хотел выдать сестру за богатого жениха? Э, Бекмурза, не думаешь ли ты, что сваты будут приходить к тебе каждый день?»— пронеслось тревожно в сознании.
Гости выпили за тост старшего и, дав им возможность закусить, хозяин налил по второму разу. Но Бза не принял рога.
— Выпей, Бекмурза, если тебе понравились мои слова,— предложил старик.
Бза хотелось услышать, что ответит ему брат Хани-фы, и тогда он будет знать, как вести себя дальше. Да и Бекмурза понимал, чего от него добивается гость.
— Спасибо за доброе пожелание... Да сбудутся в доме моего соседа Знаура твои, богу угодные, пожелания.
— В твоем доме, Бекмурза, в твоем,— перебил гость.
— Пусть сгорит дом, в который вы пришли, если я не желаю вам здоровья и счастья! — горячо воскликнул хозяин.
— Мы верим тебе, Бекмурза, потому и пришли сюда!—ответил Бза.
— Спасибо, еще раз говорю вам, спасибо, дорогие гости,— Бекмурза обвел взглядом сидящих и быстро выпил.
... Гости ушли в полночь. Вернувшись в дом, Бекмурза позвал мать и объявил ей, что не смел отказать таким почетным сватам, как Бза, и, кажется, они породнятся с Кониевыми.
— Знаур — мой сосед, мы выросли вместе, люди считают нас братьями. Да и с Бабу мы не враги... Так почему я должен отказать ему? Как ты думаешь, Бор-хан? — спросил сын.
— Твой отец поступил бы так же мудро,— ответила мать.— Но у него есть старший брат. Разве Бабу женат?
— Вот уже год о нем ничего не слышно. Не может же Знаур ждать его до седой бороды... Это их дело, Борхан. Да и бог простит бедному человеку такое.
— Ты мужчина, и тебе лучше знать, что ты делаешь.
— Вот и хорошо, не бойся, я не ошибусь... А теперь пойду вздремну, кажется, уже рассветает.
Мать проводила взглядом сына, а потом задула лучинку. Вернувшись к очагу, она присела на корточках и подумала: «Знаур — настоящий мужчина, он не даст в обиду Ханифу... И отец его, и дед были мужчинами. Слава богу, дочь нашла свое счастье. Вот бы еще женить Бекмурзу, и тогда мне можно спокойно умереть»,— засыпав жар золой, Борхан пошла в свой угол и еще долго не могла уснуть, ворочалась, вздыхала. А Ханифа лежала на спине с открытыми глазами, ей казалось, что рядом стоял Знаур. Он смотрел на нее, и Ханифе хотелось плакать от радости. Повернувшись на левый бок, девушка закрыла глаза и вскоре уснула.
А утром мать с трудом добудилась ее:
— Вставай, уже солнце давно взошло... Какой стыд! Скоро ты сама станешь матерью и что же, так и будешь дрыхнуть? Позор на мою седую голову! Да если об этом узнают Кониевы, то они откажутся от тебя.
Дочь быстро оделась и собралась было выскочить во двор, но мать ее остановила.
— Не смей в таком виде выходить, увидит кто-нибудь... Да и нечего тебе делать на улице,—строго сказала Борхан.
Женщина отвернулась и украдкой вытерла слезу...
По улице проскакал глашатай. Привстав на стременах, он кричал во весь голос, потрясая кнутом над головой:
— На нихас! Люди, на нихас!
Услышав его, Фарда, придерживая подол, побежала в мазанку. Сын готовился к поездке в город, на базар. Надумал продать новую бурку, а на вырученные деньги купить черного сафьяна и каракулевую шапку. Ну, а если хватит денег, то привезти матери цветного атласа на платье.
Когда вошла мать, он держал на вытянутых руках бурку и любовался ею.
— Лаппу,— проговорила испуганно Фарда,— кажется, случилась беда...
Сын швырнул бурку на скамейку и порывисто повернулся к матери.
— Беда! Умер кто?
Мать досадливо отмахнулась рукой.
— Нет, бог с тобой, глашатай сзывает мужчин на нихас.
— A-а, ну при чем здесь беда? — Знаур взял бурку, провел ладонью по мягкому густому ворсу.— Самому бы оставить ее. Или послать Бабу. Да только куда? Ничего, может, когда-нибудь и на моих плечах будет такая бурка.
— Ты уж иди, Знаур, а то как бы чего не случилось,— забеспокоилась мать.— Иди, не задерживайся. Старшие, наверное, ждут и сердятся.
— Подождут,—буркнул Знаур, но, увидев, как посуровело лицо матери, улыбнулся:— Иду, иду...
На улице он встретился с Бекмурзой. Друзья поздоровались сдержанно и некоторое время шли молча. Им обоим было неловко после того, как сваты побывали у Каруаевых. Теперь Знаур Должен вести себя в присутствии родственников Ханифы, а тем более ее брата, подобно младшему в присутствии старших.
— Ты не знаешь, зачем мы понадобились на ниха-се? — наконец спросил Бекмурза.
— Новости ты должен узнавать раньше меня,-^-вежливо ответил Знаур.
— Почему?
— Твой дом ближе к нихасу,—дружески засмеялся
Знаур, но потом спохватился и Добавил: — Сейчас узнаем, чего хотят от нас.
Сельчане плотно окружили нихас. Перед почтенными старшими, понурив голову, стоял Кудаберд. Знаур и Бекмурза переглянулись.
— Никак хромой провинился,— проговорил тихо Бекмурза.
Знаур присвистнул и прошептал ему на ухо:
— А ты забыл, как он накричал на Дзамбулата и тот ударил его за это кнутом?
— Да, да, это же было недавно... Но почему старики молчат? — Бекмурза толкнул локтем стоявшего рядом мужчину.
Тот оглянулся, но сказать ничего не успел: хромой вдруг выкрикнул своим тонким, визгливым голосом:
— Что вы хотите от меня? Дзамбулат же ударил меня!
Но хромого тут же оборвал Бза. Старик сидел в кругу тех, кто решал споры между аульцами.
— Ты!.. Как ты сказал? Да сгинет твой род, несчастный! Пусть молоко твоей матери станет тебе ядом.
Хромой испуганно отступил, оглянулся на толпу, но встретил отчужденные взгляды и сразу же сник. Еще бы! Кудаберд посмел повысить голос в присутствии старших. О, да за такое прежде...
— Как ты мог погрозить пальцем мужчине? — Бза встал со своего места и, выставив перед собой палку, двинулся к хромому.— А завтра ты убьешь его из-за угла! — Бза схватил за шиворот Кудаберда и поднял было палку.
У хромого подкосилась нога, и старик не смог удержать его: Кудаберд повалился на землю. Так он поступал, когда не мог оказать сопротивление.
— У, трус! Ты уплатишь за оскорбление тремя баранами! Такова воля нихаса.— Бза оглянулся на стариков, и те утвердительно закивали головами.
Но тут раздался чей-то зычный голос:
— Прекратить!
К нихасу подъехал на коне помощник пристава, недавно назначенный в этот участок. Хотя сказано было по-русски, люди поняли и перевели взгляды на помощника пристава. Позади него двое стражников, тоже верхами.
— Что за сборище?—- обратился помощник пристава к писарю-осетину, застывшему по правую сторону от него.
Кудаберд вскочил и хотел было улизнуть, но его остановил помощник пристава.
— Иди сюда,— позвал он хромого, и толпа расступилась, давая дорогу.— Что ты натворил?
Хромой сердцем понял, что пришла неожиданная защита, и быстро сообразил, как себя вести.
— Ничего! Меня избили, и за это я же должен уплатить трех баранов. Так решили они,— хромой кивнул на Бза.— Разве в селе уже нет канцелярии?
Писарь едва успевал переводить. Старики хранили строгое молчание. Но не выдержал Бекмурза. Он растолкал локтями стоявших впереди мужчин и, оказавшись рядом с помощником пристава, с возмущением выпалил.
— Посмотрите на него! Он погрозил пальцем своему соседу и теперь оправдывается...
Помощник пристава ткнул Бекмурзу кнутовищем в грудь, и у того от удивления расширились глаза, а потом руки невольно легли на кинжал.
— Пошел вон! — гаркнул помощник пристава.
В тот момент, когда Бекмурза приготовился броситься на обидчика, его схватили сзади за плечи и оттащили, а то бы не миновать беды. Писарь передал помощнику пристава все случившееся и решение нихаса, добавив от себя, что старики поступили правильно.
— Раньше за такое оскорбление хромой заплатил бы своей кровью.
— Что?! Времена нихаса прошли! Я отменяю их волю,— помощник пристава указал .кнутом на Бза.— Пусть только посмеют сделать по-своему. Потерпевший может подать в суд. Понятно? Так и объявите всем: жаловаться нужно в суд. А эти мумии пусть сидят на печи.
— У нас нет печей с лежанками,— ответил писарь.
Развернув коня, помощник пристава уехал в сопровождении стражников... Вслед за ними поспешил вприпрыжку хромой.
Радуясь тому, что счастливо отделался, Кудаберд прибежал домой и возбужденно, потирая руки, кричал на весь дом:
— Трех баранов захотели? Да подавиться бы вам водой. Баранов им... Ха-ха! — хромой вымыл руки, обтер их об полы черкески и в ожидании, когда принесут ему еду, предался размышлениям. «И откуда только появился этот русский? Как будто мне его послал сам бог. Э, теперь ему за это надо понести что-нибудь! Мм-да! Придется разориться. Но что подарить? О, придумал. Подарю мою новую бурку и башлык. Пусть носит на здоровье да помнит о Кудаберде. Гм! А может, хватит с него и одного башлыка? Подумаешь, заступился за несчастного человека. Заступился... А я просил его? Да если бы весь нихас сгорел, и то бы Бза ничего не получил от меня. Пожалуй, для русского башлыка будет многовато. А потом зачем он ему? Ни морозов у них нет, ни ветров... Подарю-ка помощнику пристава... Э, да разве он нуждается в чем-нибудь? Нет, не понесет Кудаберд подачку самому помощнику пристава, бог знает, что тот подумает обо мне».
Тут перед Кудабердом появился брат с деревянным подносом, на котором стояла миска, наполненная доверху холодной бараниной, и лежали три пирога с сыром. Кудаберд придвинул к себе столик и, облизав губы, прикрикнул на брата:
— Клади, чего стоишь? Не мог сразу принести араку?
— Подогревается на огне.
— Подогревается... Не забудь положить в нее перец. Кинь целый стручок... Сегодня мы на дороге нашли трех баранов. Понял?
— А как же! Надо одного из них зарезать в субботу.
— Много говоришь! Иди за аракой.
Почесывая затылок, брат вышел, и Кудаберд произнес молитву. Только после этого отломил кусок от пирога, однако есть не стал в ожидании араки, но тут вбежал брат, и Кудаберд вскочил:
— Что случилось?
— Сафар!
— Сафар? Тулатов?
— Он. Ждет тебя!
Хромой выскочил в чем был: в бешмете и без шапки. Гость сидел на гнедом, с трудом сдерживая его: конь пытался вырваться вперед. Кудаберд приложил правую руку к груди и издали поклонился Сафару, состроив на лице улыбку. Но, взглянув в глаза гостя, не на шутку испуг алея. От волнения хозяин не мог промолвить и слова. Выпрямившись, застыл на одной ноге, но качнулся и, не удержавшись, принял обычную позу. Заметив, как вздрагивают перекосившиеся плечи хромого, Сафар ухмыльнулся.
— Тулатовы даже к тебе выходят в черкеске и шапке.
Смущенный замечанием, хромой оглядел себя и, неизвестно почему похлопав себя по груди, проговорил:
— Извини, Сафар, спешил к тебе...
— Ты лучше в другой раз забудь дома здоровую ногу, а о шапке помни. Мужчина ты или кто?
— Ох! — Кудаберд схватился за бритую голову.
Сафар поморщился и, отвернувшись, сказал тихо:
— Как только стемнеет, придешь ко мне, да смотри, не попадись людям на глаза, и язык свой не высовывай лишний раз.
Гость ослабил поводок, и конь рванулся, унося Са-фара. Как из-под земли, перед Кудабердом появился брат:
— Что ему понадобилось?
— Не твое дело,— огрызнулся хромой.
Брат не обиделся, только скривил в усмешке губы.
9
Иванна окончила поливать грядки и, забросив тяжелую тяпку под навес, поплелась в летнюю кухню. Упав на стол грудью, уткнулась лицом в загоревшие руки и заплакала. «Ну зачем Христо ушел в горы? Зачем? Говорил же ему отец, что турок не одолеть, если даже все наши мертвые явятся с того света. Ох, до чего он упрямый! Да турки истребят всех нас, и сами останутся на земле. И наши дома, и виноградники, и одежду — все заберут себе, а мы умрем... Рассказывал же отец, как турки убили дедушку. Пришли и забрали единственных волов. Дедушка умолял их оставить хоть одного вола, но турки смеялись ему в лицо. Тогда дедушка стал проклинать их, и они убили его. А маму за что погубили? Никто не знает. И так каждый день. Неужели у них нет бога? Люди перестали смеяться, не помню, когда я с девушками песни пела. Отец говорит, что турки сейчас злы, как никогда, и надо меньше попадаться им на глаза. Видно, не могут простить болгарам восстания. И почему только болгары терпят их? Каждый турок готов тебя оскорбить, им все одно — болгарин, значит, плохой... Пожалуй, Христо поступил правильно, что ушел к сербам. Не сидеть же ему сложа руки и ждать, пока турки придут в дом и отрубят голову. Будь я мужчиной, может, тоже не усидела бы здесь... Вот если все болгары, женщины, дети, ну, все, все, в одну ночь поднимутся, туркам придет конец»,— размышляя так, Иванна перестала плакать.
— Иванна,— позвал из дома отец.
Подперев голову руками, девушка сидела с закрытыми глазами. Она открывала их, когда по небу проплывало легкое облако и на лицо набегала тень.
— Дочка, да где ты там?
Иванна вылезла из-за стола и, закинув за плечо косу, провела ладонями по горячим щекам.
Отец лежал на деревянном топчане. Убийство молодого юнака в Булгарени так потрясло Петра, что он слег. Были дни, когда Петр отказывался от еды, а если к нему приходили соседи, то поворачивался лицом к стене. Иванна не знала, что и делать. Но вот однажды приехал младший брат отца, и они о чем-то долго говорили полушепотом. После этого Петр немного приободрился. Но зато, когда Иванна просыпалась ночью, она слышала, как отец разговаривал с самим собой. А то вдруг вставал, начинал ходить по дому и все грозился кому-то. Это было новое и пугало дочь. Однажды Иванна нашла под тюфяком старый мушкет. Это вселило в ее душу тревогу, и, боясь за рассудок отца, она вовсе не спала по ночам...