* * *
Многие уверяли, что на их памяти не случалось еще такого прекрасного турнира. Такого ошеломляющего зрелища.
Был январь, стояли сильные морозы, но это не помешало королю Эдуарду удивлять публику нарядами — красным бархатом и золотистым шелком, меховой оторочкой и драгоценностями. Позаботился он и о том, чтобы Филиппа с дочерьми были одеты со всей пышностью.
Но, конечно, самой яркой звездой должен был быть он сам. Никто пусть и не помышляет одолеть его ни в одной схватке турнира! Зная его искусство владеть копьем, его умение управлять лошадью, мало кто надеялся на благополучный для себя исход.
Девизом всего празднества были слова «рыцарский дух», «рыцарское достоинство». Эдуард хотел вернуться, как в свое время сделал его дед, к тем дням, когда эти понятия стояли во главе всего, были основой жизни. А когда еще они проявлялись так ярко — если судить по дошедшим легендам и рассказам — как не в век короля Артура и его рыцарей Круглого стола? Кто, как не он, возглашал, что лишь того можно назвать истинным рыцарем, кто умеет жалеть и славить слабых больше, чем самого себя, а также защищать их от всех напастей? А слабые — это женщины. Значит, их надо защищать и славить. А еще истинный рыцарь должен верить в Бога и служить щитом церкви, охранять ее, выказывать смирение и покорность Всевышнему и бороться с силами зла.
В одежде и украшениях короля Эдуарда присутствовали цвета королевы: он выбрал их преднамеренно — чтобы упредить всяческие толки и досужие вымыслы насчет его отношений с графиней Кэтрин Солсбери, а также дать понять, что ему известно о слухах и это его отнюдь не радует.
О, как зрители приветствовали каждую его победу! И с каким наслаждением он делал очередной круг почета по арене и отвешивал глубокий почтительный поклон возле того места, где восседала дама его сердца — королева, в честь кого он бился и побеждал! А она нежно ему улыбалась, понимая, что все это означало одно — искреннее раскаяние. Конечно, в мыслях он мог быть не совсем чист, но он не переставал говорить всем, в том числе и самому себе, что она, Филиппа, его женщина, его королева, мать его детей и он ценит и любит ее.
Рядом с королем, когда тот не находился на арене, всегда был Уильям Монтекут, граф Солсбери, и все видели — он продолжает оставаться ближайшим другом монарха. Кого-то из тех, кто наслушался всяческих сплетен, это, возможно, и удивляло, но только не самого Уильяма. Такое отношение казалось ему естественным: он немало сделал для короля и оказался в плену, находясь у него на службе. Так что же, кроме благодарности, мог он заслужить?
Уильям выразил желание принять участие в турнире и вышел на арену. Конечно, он ослаб в плену, утерял былую сноровку и не смог оказать должное сопротивление сопернику, который довольно быстро выбил его из седла и свалил на землю в первом же бою. Многие кинулись на помощь поверженному графу, а огорченный король приказал, чтобы раненого немедленно отнесли в Виндзорский замок, где его осмотрят королевские лекари.
В воздухе повисла напряженность, не потому, что такие случаи бывали редко во время турниров — вовсе нет. Подчас они оканчивались даже смертью. Но то, что на этот раз жертвой оказался граф Солсбери, было принято за перст судьбы.
Доктора обнаружили у графа множество переломов и сказали, что остается лишь молиться о благополучном исходе.
Король надеялся на лучшее и молил Бога о выздоровлении друга. Ему лишь сорок три года, говорил Эдуард, он, я уверен, справится с обрушившимся на него несчастьем.
Турнир продолжался. Он был самым великолепным из всех, которые когда-либо устраивал или в которых принимал участие король Эдуард, и он был очень доволен. Особую радость вызвало у него известие о том, что французский король основательно расстроился, когда узнал, что лучшие турнирные бойцы Франции приехали в Англию и тем выказали пренебрежение такому же состязанию, которое устроил их король примерно тогда же.
— Все было бы прекрасно, — сказал король Эдуард жене после окончания торжеств, — если бы не то, что случилось с Уильямом Монтекутом.
— Бедняга, — отозвалась Филиппа, — наверное, следовало бы послать за его женой?
— О, совсем не обязательно, — возразил король, пряча глаза. — Будем надеяться, наш друг встанет на ноги недели через две…
Он искренне раскаялся, мой Эдуард, мелькнуло в голове у Филиппы, и, возможно, столь же искренне не хочет уже видеть графиню Солсбери. Она подавила в себе желание обнять и приласкать его, как малого ребенка, сказать, что очень любит, что может понять его восхищение прекрасными женщинами, даже страсть к ним, ибо не считает себя таковой. И еще хотела бы сказать ему, что пускай он не опасается — она еще сильнее любит его после того, как поняла, что он сумел преодолеть вожделение, побороть искушение ради нее, Филиппы… А может, заслуга в этом вовсе не его, а графини? Может, это ее честь и верность долгу оказали столь благотворное воздействие?.. Ответ Филиппе неизвестен…
— Я хочу устраивать подобные турниры ежегодно, — продолжал говорить король. — И велю моим плотникам соорудить здесь, в Виндзоре, такой круглый стол, чтобы за него могло сесть сразу более двухсот человек.
Филиппа согласилась, что мысль превосходная. Рыцарство должно возобладать во всем. Рыцарей необходимо воодушевлять на благородные подвиги души и тела, а всем прочим пусть это лишний раз напомнит о славных днях короля Артура, когда девизом сильных мира сего была защита слабых.
— Ты задумал мудрое и доброе дело, — сказала она.
Чуть не на следующий день было начато в Виндзоре сооружение Круглой башни, за строительством которой неусыпно наблюдал сам король, и Филиппа могла лишь радоваться этому: куда лучше, чем вести постоянные войны вдали от дома. Перемирие с Францией, перемирие с Шотландией — что может быть отрадней для души, жаждущей покоя и процветания людей и всего королевства?
Королевский двор тоже был захвачен замыслом монарха. Самые разные люди следили за тем, как идет сооружение башни, давали советы, предлагали помощь, удивлялись, радовались, обсуждали… Король хочет, чтобы на турнир Круглого стола съезжались все рыцари, а потому решил запретить другие турниры в дни, когда будет происходить этот. Сколько же народа понаедет! А сколько зрителей!..
В самый разгар строительства башни умер Уильям Монтекут, граф Солсбери. Его ранения оказались куда тяжелей, чем хотелось думать многим.
* * *
Прекрасная Кэтрин стала вдовой. Король Эдуард часто размышлял о ней, о том, что теперь она свободна. Но в глубине души он знал, что и сейчас она не пойдет на связь с тем, кто несвободен, не станет участницей прелюбодеяния. Ни за что на свете!..
Филиппа снова была беременна, и Эдуард старался чаще бывать рядом с ней. Пожалуй, никогда раньше он не уделял так много внимания семье, испытывая потребность поступать так, чтобы у Филиппы не могло зародиться ни тени сомнения в его преданности ей и детям.
Бывало, что у него мелькала мысль — он старался тотчас же отогнать ее, — мысль о том, что, если бы она вдруг умерла, он бы мог взять в жены Кэтрин и как бы тогда на это посмотрели люди… Нет, даже думать о жизни без Филиппы было невыносимо! Сколь многим он ей обязан, если только припомнить. Кто-то может говорить о ее простоте… Но если так, то в ней простота мудрости — разве не свойство мудрого человека чувствовать себя счастливым и делать счастливыми других?.. А что такое счастье, как не залог успеха в жизни?..
И еще одна смерть близкого ему человека произошла примерно в то же время: Робер д'Артуа, оставленный им во Франции, был тяжело ранен там при невыясненных обстоятельствах, и его привезли умирать в Англию. Похороны состоялись в Лондоне после торжественного отпевания в соборе святого Павла.
Король скорбел о его кончине — ведь как-никак этот человек приходился ему родственником по линии матери.
Робер д'Артуа был всегда довольно независим, так считал он сам и везде и всем говорил об этом. Но что определенно можно было сказать о нем, так это то, что он, как никто, умел быть источником беспокойства и неприятностей для других людей и даже стран. При этом он был обаятелен, весел, остроумен, находчив, смел, и король Эдуард не без удовольствия проводил с ним время. И не только он.
Эдуард нередко думал, что, если бы не Робер, он вряд ли решился бы начать борьбу с королем Франции за его корону. И еще ему приходило в голову, что эта война между двумя примерно равными по мощи королевствами может длиться очень долго — если не вечно, — не приводя почти ни к каким результатам и унося тысячи и тысячи жизней…
Но дело начато — его надо продолжить и завершить.
Весь год он провел в Англии с семьей и, вспоминая потом об этом, думал, что этот год был счастливейшим в его жизни.
Наступил октябрь. Филиппа уехала в замок Уолтем близ Винчестера, чтобы там разрешиться от бремени.
Все с беспокойством ожидали родов после несчастья, случившегося год назад с малюткой Бланш. Роды прошли удачно, дитя появилось на свет здоровым, к тому же это была долгожданная девочка. Король был в восторге. При крещении малышку назвали Мария.
Как весело и радостно было всем, когда взглянуть на нее пришли королевские дети — Эдуард, Изабелла, Джоанна, Лайонелл, Джон, даже двухлетний Эдмунд. Семь здоровых красивых детей. И только двоих не было с ними — Уильяма и Бланш.
Семь — хорошее число, добрый знак, говорил король Эдуард.
Он был спокоен и доволен, ублаготворен семьей, и союз с графиней Солсбери казался туманной грезой.
Глава 13
БИТВА ПРИ КРЕСИ (26 АВГУСТА 1346 ГОДА). ЧЕРНЫЙ ПРИНЦ
Эдуарда, принца Уэльского уже можно было считать мужчиной. В пятнадцать лет он был довольно высоким, вполне зрелым и хотел, чтобы это признали окружающие, особенно отец.
Король восхищался сыном, но старался этого не показывать. Душа его больше лежала к дочерям, однако он не мог не видеть, как привлекал всеобщее внимание старший сын. Все сыновья удались на славу: Лайонел — тоже высокий, крепкий, красивый; и Джон, к которому приклеилась кличка Джон из Гонта, был мальчонка хоть куда и сам напоминал об этом, если ему казалось, что кто-то забыл; даже маленький Эдмунд — на редкость удачный ребенок, никто не посмеет отрицать. С сыновьями, надо прямо сказать, ему повезло. А о дочерях и говорить нечего!..
Шли дни и месяцы, складываясь в годы, и жизнь не стояла на месте. Снова король Эдуард думал о борьбе за французскую корону, и чтобы она, эта борьба, была не такой вялой и малодейственной, как раньше, а вылилась бы в одну или несколько значительных битв, победа в которых принесла бы ему и Англии желанный результат.
Он понимал уже, что начинать серьезные военные действия нужно только на севере Франции, ибо те места ближе всего к берегам Англии, что дает возможность обеспечивать войско всем необходимым. Он больше не хотел попадаться в ловушки, которые уготовили сами себе многие полководцы, когда победа была уже у них в руках, но потом быстро ускользнула, ибо они не могли ее удержать, оказавшись без продовольствия, достаточного количества оружия и лошадей. Нет, он не допустит повторения подобных промахов, сделает все, чтобы их не было.
Не следовало забывать и о роли Фландрии. Ведь не напрасно он в свое время так сдружился с выдающимся фламандцем Якобом ван Артевельдом. Однако в последние месяцы известия оттуда были малоутешительными: среди фламандцев начались волнения. Им становилось все труднее жить, они начали ссориться между собой и дружно обвинять в ухудшении положения Якоба, который, по их мнению, надавал множество обещаний, но почти ни одного не выполнил.
Эдуарду, когда он в очередной раз думал о Фландрии, пришла в голову мысль: объявить эту страну герцогством, а герцогом сделать старшего сына, принца Эдуарда. Чем больше он раздумывал над этим, тем больше ему нравился замысел. Ведь если это произойдет, то лучшей позиции, с которой атаковать Францию, и придумать нельзя! Можно представить ярость и досаду короля Филиппа, когда тот узнает о таком ходе Эдуарда.
Прежде всего необходимо было связаться с Якобом ван Артевельдом. Это было сделано, и тот заверил, что по-прежнему считает себя другом Англии и полагает, ему удастся снискать расположение и согласие главных городов Фландрии. Не так еще давно люди верили ему, и он постарается использовать их доверие или вновь завоевать его, так как искренне считает, что только в союзе с Англией его страна обретет лучшее будущее.
Король Эдуард, в восторге от такого ответа, призвал старшего сына и поведал о своем решении и надеждах. Юный Эдуард с неменьшим восторгом и воодушевлением откликнулся на слова отца и сказал, что готов сражаться вместе с ним и давно уже мечтает об этом часе, который почему-то никак не наступает.
— Итак, мы отправляемся во Фландрию, — заключил их недолгий разговор король. — И как можно скорее. Но без всякого шума. Я не хочу, чтобы враги узнали о наших планах. Мы едем в Сэнвидж и садимся там на корабль — на «Ласточку», которая будет уже готова к отплытию. И для начала возьмем с собой совсем немного людей. Но помни, мой сын, это нужно держать в строгом секрете. Я поставлю в известность лишь твою мать и еще нескольких самых преданных людей.
Филиппа выслушала сообщение супруга с печалью. Все это означает, что приходит конец мирным дням, а она-то надеялась, что они будут длиться до конца их жизни. Снова ею овладели мрачные предчувствия. Однако она ни слова не сказала о том, как страшит ее предстоящая война и что она не одобряет планов Эдуарда и продолжает считать, что цель, даже если будет достигнута, отнюдь не оправдает тех средств, что будут затрачены на ее осуществление.
В последний день июня она с грустью в сердце попрощалась с мужем и сыном, и оба Эдуарда отправились в порт Сэнвидж, где взошли на борт корабля.
Увы, дела у Артевельда шли вовсе не так хорошо, как ему хотелось бы и как казалось вначале. Прошла та пора, когда толпы жителей главных городов Фландрии — Брюгге, Гента, Ипра — встречали его как своего спасителя. Его искренние надежды и помыслы, которые он пытался внушить соотечественникам — и те верили ему, — не оправдались. Они если и не совсем отвернулись сейчас от него, то больше не принимали на веру его горячие призывы и, хотя не слишком любили графа Луи, который, как они считали, стыкнулся с королем Франции, все же не понимали, зачем нужно менять своего правителя на чужеземного мальчишку, английского принца, о ком они ровным счетом ничего не знали. Если выбирать из двух зол, уж лучше пусть остается все по-прежнему — оно хоть уже известно.
Тем временем король Эдуард с сыном оставались на «Ласточке», ожидая приглашения от ван Артевельда. Оно задерживалось… Оно и вовсе не придет. Его звезда закатилась. Многие фламандцы стали задаваться вопросом: зачем нам такой вождь? Что он для нас сделал? Нашпиговал свои речи пустыми обещаниями, сам процветает, а мы живем все хуже и хуже. Не пора ли от него избавиться, пока он не наделал еще больших бед?.. И для кого он старается? Для англичан? Хочет сменить нашего правителя на чужеземного? Уж не предатель ли он? Не продался ли английскому королю? А с предателями следует поступать только одним путем…
Когда Якоб ван Артевельд вернулся в Гент из поездки по другим городам, его уже поджидали те, кто окончательно отвратился от него, возненавидел и желал воплотить ненависть в действие. Их враждебность он сразу почувствовал, да они и не пытались ее скрывать. Он ловил ненавидящие взгляды, что бросали на него на улицах, и потому поторопился к дому, который велел по возможности укрепить, опасаясь нападения.
И вправду, ожесточенная толпа подступила вскоре к его окнам. Люди требовали, чтобы он вышел к ним, и было понятно по их настроению, что, если он этого не сделает, они взломают двери и ворвутся в дом.
Он помнил, что умение говорить с ними, дар убеждения приносили ему в былое время успех, заставляли слушать, верить и идти за ним. Подойдя к широкому окну, он растворил его, посмотрел на собравшуюся толпу и содрогнулся: лица, искаженные злобой, в руках у многих палки, железные прутья. Да, сейчас они ненавидели его с той же страстью, с какой еще совсем недавно любили. Что ж, таковы законы толпы, человеческого стада.