Постепенно болезнь начала затихать, потому что людей стало так мало, что передвижение между странами, городами и селениями почти прекратилось.
Исчез и достаток: поля оставались невозделанными, цены на все, и на труд в том числе, неизмеримо выросли. Странам грозил голод — даже при том, что жителей теперь было в несколько раз меньше.
Вера в то, что им в лицо смотрит Страшный Суд, по-разному отразилась на людях. Одни потонули в буйном разгуле, жадно спаривались, убеждая себя и других, что вершат Божье дело, ибо жителей на земле осталось так мало, что нужно немедленно оплодотворить всех женщин, чтобы те рожали и рожали.
Другие, наоборот, обратились к Богу — в Германии и Венгрии, например, появились религиозные фанатики, называвшие себя братьями креста. Они добрались и до Англии, где их стали именовать флаггелянтами — бичующими себя. Они заявляли, что принимают на свою душу грехи всех остальных людей, — грехи, за которые Господь ниспослал на мир страшную кару в виде чумы. Они ходили в черных одеяниях, в черных шапках, с красного цвета крестами на груди, и в руках у них были бичи из завязанных узелками веревок с кусочками железа. Они громко молились, и люди толпами следовали за ними. Флаггелянты ограничивали себя во всем, им запрещалось общаться с женщинами, а тех из них, кто был замечен в этом, наказывали.
Ежедневно в объявленный во всеуслышание час проходили они по улицам, обнаженные до пояса, и нещадно хлестали друг друга бичами. Дойдя до определенного места, ложились один за другим на землю, а перед этим каждый награждал шедшего сзади самым сильным ударом.
Жители со страхом наблюдали за ними, но были и такие, кто присоединялся к флаггелянтам, потому что считали благородным поступком взять на себя грехи этого мира.
Многие верили, что чума уходит именно благодаря таким самоотверженным людям.
Король Эдуард, возблагодарив Всевышнего за то, что его семья избежала потерь — за исключением несчастной Джоанны, — начал заниматься восстановлением благополучия в королевстве.
Он понимал, что при нынешнем положении невозможно платить тем, кто должен работать или торговать, столько, сколько они требуют, и, значит, поля останутся необработанными, а торговля сойдет на нет. Но этого допустить нельзя, необходимо срочно принять меры.
Поэтому он издал статут о наемных работниках.
«Множество жителей, и особенно наемных работников и слуг, умерли во время чумы, а те из них, кто остался в живых, не хотят работать, пока не получат самую высокую плату, а иные даже предпочитают проводить дни в праздности, нежели трудом зарабатывать на жизнь. Мы, раздумывая о печальных последствиях, могущих произойти для королевства нашего от нехватки рабочих рук на полях и в прочих местах, повелеваем:
Чтобы каждый мужчина и каждая женщина, кем бы они ни были, если им лет не больше, чем шесть десятков, и нет у них особого умения и мастерства, были готовы работать там, где требуется, и запрашивали при том плату лишь такую, каковую им могут заплатить…
Чтобы шорники, скорняки, сапожники, портные, кузнецы, плотники, каменотесы, кровельщики, корабельщики и возницы, а также прочие работники не смели брать за работу больше, чем установлено. А буде захотят больше, то выйдет им тюрьма.
Чтобы мясники, торговцы рыбой, хозяева постоялых дворов, пивовары и другие продавцы и поставщики продавали свои товары и услуги за приемлемую плату, дабы иметь разумный доход, но не слишком…»
Постепенно страна возвращалась к обычной жизни. Возделанные поля стали давать урожаи, оживилась торговля, появилось в достатке продовольствие и другие товары. Восполнялись потери в населении, рождалось небывалое количество детей, и в этом люди видели добрый знак: Господь унял свой гнев.
Флаггелянты продолжали истязать себя на улицах городов, доходя до экстаза, но люди почти потеряли к ним интерес. Сейчас их больше всего занимало одно — вернуться к прежней жизни, к прежнему благосостоянию. И чтобы больше было детей. Никогда раньше так часто не рождались двойни, а то и тройни.
Люди поверили, что плохие времена окончились. Бог снова смотрит на них с улыбкой.
Глава 18
ВИЗИТ КОРОЛЕВЫ ШОТЛАНДИИ. МЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ ИЗАБЕЛЛЫ
Король Эдуард был не на шутку взволнован, получив очередное письмо от сестры Джоанны, королевы Шотландии, — он не виделся с ней больше двадцати лет. Когда она уезжала из Англии, ей было всего семь, ему — шестнадцать. Он тогда очень сочувствовал ей и доныне сохранил братскую любовь, но ничем помочь не мог все эти годы.
С посланием в руках он пришел к Филиппе рассказать, о чем просит сестра.
— Она хочет прибыть в Англию, — сказал он. — Ты догадываешься, о чем Джоанна будет просить?
Филиппа кивнула.
— Простить ее мужа и выпустить его. Что ты ответишь?
— Ответом моим будет решительное «нет». Я вскоре должен отправиться во Францию. Глупо в такое время делать поблажку шотландцам.
— Но разве Давид представляет для тебя угрозу?
Эдуард презрительно рассмеялся.
— Давид! Кто мог думать, что у Роберта Брюса будет такой бездарный сынок?
Он внезапно спросил самого себя: а кто мог думать, что у его распутного и бессильного отца будет такой сын? Да, великим отцам подчас наследуют слабые дети, а у слабых отцов появляются великие сыновья. Но его сын, он уверен, прославит свое имя. Я могу умереть спокойно, подумал он, однако нужно, чтобы принц женился.
Филиппа прервала его мысли.
— Бедная Джоанна, — сказала она. — у нее не было ни одного мгновения счастья с ее мужем. Все говорят, он страшный распутник.
— Сейчас он забавляется с женщиной по имени Кэтрин, — заметил король. — Неплохо для пленника, а?
— Но зачем давать ему такую возможность? — воскликнула Филиппа и тут же устыдилась своей бессердечности по отношению к несчастному узнику.
— Он все-таки король, — сказал Эдуард, — и я не хочу отказывать ему в некоторых удовольствиях. Но, возвращаясь к письму Джоанны… Нет, я не пойду навстречу ее просьбам. Для нее же лучше, если муженек продолжит пребывание здесь в довольстве и покое, вместо того чтобы совершать всякие глупости у себя в Шотландии. Например, опять собирать против нас армию.
— Думаешь, он так поступит?
— Уверен, моя любовь. Однако Джоанне я разрешу приехать в Англию. Она же моя сестра.
— И тогда она обрушит на тебя свои просьбы.
— Буду тверд, как скала…
Филиппа знала, это будет именно так — ведь, если Эдуард решил, ничто не могло заставить его изменить решение. И, при всей доброте к людям, она не хотела, чтобы он его менял: как-никак к схватке с королем Давидом и к победе над ним под Невилл-Кроссом она имела прямое отношение. Кроме того, он ей просто не нравился.
Эдуард заговорил о другом — о том, что сейчас занимало его больше, нежели судьба незадачливого короля Шотландии.
— Ты не считаешь, что нашему сыну пора уже подумать о женитьбе? Отчего он тянет с ней?
Филиппа тоже хотела бы это знать. Она обожала сына, восхищалась его красотой, зрелостью мыслей, доблестью на поле боя, о которой говорила вся Англия. До сих пор она не может без дрожи вспомнить рассказ супруга о битве при Креси, когда их мальчику грозили там пленение или смерть, а отец не считал возможным прийти к нему на помощь, чтобы тем самым не оскорбить его юношескую гордость… О, его могли убить, но, благодарение Богу, этого не случилось.
В нем какая-то странная отчужденность, в их сыне, она ее чувствовала, но не понимала. И отчего, в самом деле, он не заговаривает о женитьбе? Ведь нельзя сказать, что у него отсутствует интерес к женщинам. Ходят слухи, от одной из них у него даже ребенок… Чего он ждет?
— Возможно, еще не почувствовал необходимости… — ответила она неуверенно.
— У него были женщины, — возразил король. — Так что он уже не мальчик. Я хочу увидеть внука, и как можно скорее.
— Мне кажется, он проявляет какой-то интерес к Джоан Кент, — задумчиво проговорила Филиппа. — Она очень красивая девушка, верно?
Стараясь не встречаться с супругой взглядом, Эдуард согласился с ней. Действительно, Джоан настоящая красавица, желанная для многих и многих… Он подумал, что, быть может, не стоило ему поступать так сурово с самим собой, налагать на себя строгие ограничения и подавлять страсть. Другие монархи, он знал это, ведут себя куда как вольготнее. Почему же он?.. И сразу ответил себе: потому что любил и любит Филиппу и не хочет ничем огорчать ее…
Но все же Джоан Кент… Как она хороша! Невольно он сравнил гибкую, тоненькую девушку, ее удивительно манящее тело, зовущие глаза, улыбку, в которой тоже чудилось приглашение, с женщиной, что была сейчас перед ним, с его Филиппой… Какой толстой она стала! И тяжело дышит, когда ходит, а ходит уже с трудом.
Он честно старается все время видеть в ней ту давнюю девушку со свежим лицом, что была его невестой, а потом стала молодой женой. Он был когда-то так увлечен ею. Она всегда такая домашняя, уютная… своя…
— Джоан Кент… — повторил он. — Мы не скажем «нет» этому союзу, не так ли, дорогая? Но надо спросить у нее. Это должен сделать он сам.
— Может быть, ты поговоришь с ним, Эдуард?
— А может, это сделаешь ты, Филиппа?
Она согласилась, хотя чувствовала, что разговор будет непростым. Принц скорее всего постарается избежать прямого ответа.
А Эдуард подумал, что ему будет очень непросто, если обольстительная Джоан станет его невесткой.
Это может по-настоящему нарушить душевный покой… * * *
Прибывшая вскоре в Англию шотландская королева Джоанна больше всего общалась с Филиппой, у нее она находила утешение и понимание. Король Эдуард, ее брат, был с ней ласков, но они оба испытывали неловкость в беседах друг с другом. Все очень сложно: его зять находится у него в плену, сестра же, принятая как почетная гостья, просит освободить мужа, но брат не хочет этого делать. Человеку, который всегда глубоко чтил семейные отношения — а именно таким был Эдуард, — подобные обстоятельства казались невыносимыми. Оттого он и старался как можно реже видеться с Джоанной и предпочел бы, чтобы она вообще не приезжала.
Но она приехала, он сам разрешил ей, и все настойчивей просила за мужа. Однако Эдуард был тверд. Он объяснил ей, что, если выполнит ее просьбу, это будет означать новую войну, новые набеги шотландцев на приграничные земли Англии. А этого он позволить не может. Его страна и так разорена черной смертью, как, впрочем, и Франция, как вся Европа, вся земля… В такое время особенно опасно давать волю безрассудным людям, подобным королю Давиду.
Джоанна с этим не могла не согласиться, но пыталась все же через Филиппу склонить брата к заключению мирного договора с Шотландией, одним из пунктов которого было бы освобождение Давида.
Филиппа отвечала, что Эдуард никогда не пойдет на такое, и бедная Джоанна говорила, что пускай тогда ее тоже объявят пленницей, как и ее мужа.
Что могла сказать ей на это Филиппа? Что у Давида уже есть подруга по заточению — красивая и бесстыдная Кэтрин Мортимер? И что сам Давид неоднократно заявлял во всеуслышание, что скорее предпочтет остаться пленником вместе с ней здесь, в Англии, чем вернуться к жене в Шотландию? А уж если все-таки вернется, то только в сопровождении драгоценной Кэтрин…
Пускай уж, думала Филиппа, бедняжка Джоанна уедет обратно, не ведая о желаниях беспутного мужа, полная жалости и сочувствия к нему. Так будет легче для нее какое-то время…
Ничего не добившись, Джоанна стала готовиться к отъезду.
Она посетила гробницу отца, Эдуарда VII, в Глостере. С печалью думала о его несчастливой, неудавшейся жизни, страшном конце и не могла не сравнивать с жизнью собственной, никчемной и полной страданий.
У нее было не так уж много драгоценностей, но некоторые из них она оставила в его усыпальнице в знак памяти о тех редких встречах с ним, красивым, веселым, благосклонным к детям.
Она истово помолилась о его душе, а затем отправилась из Глостера в замок Райзинг, чтобы повидаться с матерью.
Королева Изабелла вела сейчас спокойную полузатворническую жизнь. Несмотря на годы — ей было около пятидесяти, — она оставалась почти такой же красивой, как прежде, и окрестные жители обожали ее и называли не иначе, как леди Щедрость. Ничто, казалось, не нарушало сейчас ее душевного покоя, от угрызений совести, если они и мучили ее когда-то, не осталось и следа.
Трудно было поверить, что эта красивая безмятежная женщина была вдохновительницей страшного убийства мужа в замке Беркли.
Благосклонно, с королевской пышностью приняла она дочь у себя в покоях, с нескрываемой радостью благодарила за подарки — отборные вина и бочонки с осетриной, которая оказалась ее любимым блюдом.
Куда меньше интересовали ее, а вернее, почти совсем не интересовали обстоятельства жизни дочери, пленение ее мужа.
Равнодушие и отчужденность — вот что ощутила Джоанна в матери и, помня, какой та была в годы ее детства, не удивилась этому, но почувствовала себя неуютно. Захотелось поскорее уехать из замка, вообще из Англии.
Прошлое казалось ей дурным сном. Настоящее было безрадостным. В будущее заглядывать она боялась.
Исполненная глубокой печали, Джоанна вернулась к себе в Шотландию.
* * *
И все-таки принцесса Изабелла продолжала испытывать порой жгучее унижение, вспоминая, как была отвергнута женихом, как он тайно сбежал от нее, чтобы немедленно сочетаться браком с Маргарет Брабантской.
Она продолжала делать вид, что ее нисколько не задел поступок графа Луи, но в глубине души рана не заживала, бередя и уязвляя гордость.
Ее раздражало повышенное внимание, которое уделяли при дворе Джоан Кент. Подумать только, эту развязную особу считают самой красивой! Забывая, что тут же находится она, принцесса Изабелла, тоже не лишенная очарования. Еще можно поспорить, у кого из них его больше! Но что правда, то правда — у Джоан уйма обожателей, которые не спускают с нее глаз. Даже король довольно часто разглядывает ее чересчур пристально.
Только это совсем не обязательно из-за того, что она так уж неотразима, а потому, что недавно призналась в тайном браке с Томасом Холландом. Подумать только! Вроде бы уже решено было ее замужество с графом Солсбери, когда она сама взяла да и раскрыла свой секрет… Вот все и глазеют на нее, как на восьмое чудо света!
Интересно, а что думает об этом, спрашивала себя Изабелла, принц Эдуард? Она ведь наверняка и его обворожила. Это видно сразу. Неужели она решилась на скандальный брак с Томасом лишь затем, чтобы подтолкнуть Эдуарда к более решительным действиям? Тогда это смело, ничего не скажешь. Уж принцу Уэльскому она не откажет, как Уильяму Солсбери, — кому же не хочется стать в будущем королевой?..
Она умна и хитра, этого у нее не отнимешь. И сумеет найти способ, как разорвать узы брака с Холландом, если появится такая необходимость. Пускай она даже без ума от Томаса, но стоит принцу Уэльскому поманить пальцем, и она прискачет к нему галопом…
Некоторую резкость суждений Изабеллы можно было, пожалуй, объяснить, если не оправдать, ее ревнивым отношением к успехам Джоан при дворе, а также вновь пробудившимся чувством унижения от собственного несостоявшегося замужества.
Все обращали внимание на Джоан Кент, а принцессе Изабелле, прелестной любимой дочери короля, перепадали лишь жалкие крохи от всего этого.
Так продолжаться не может! Она должна придумать что-нибудь…
Не прошло и нескольких дней, как многие заметили, что принцесса Изабелла начала проявлять немалый интерес к молодому гасконскому [13] дворянину Бернару Эзи, сыну человека с тем же именем. Оба они прибыли в Англию еще в то время, когда готовились к свадьбе ныне покойной принцессы Джоанны с принцем Педро Кастильским.
Молодой Бернар был высок ростом, красив, с приятными манерами. Они подружились с Изабеллой, и не прошло много времени, как он влюбился в нее.
Она с наслаждением купалась в лучах его любви, почти уже не вспоминая свой позор во Фландрии, где ее красота не была оценена по достоинству этим презренным графом Луи.