Дорога до Алис-Спрингса заняла у нас два дня. На окраине города, возле станции, мы увидели огромный электровоз. На его кабине было выведено название «Хан» — в честь погонщиков, водивших через пустыню караваны верблюдов задолго до появления железных дорог. Сам город, изобилующий богатыми источниками, — диво в сердце пустыни — был назван экспедицией Росса именем жены Чарльза Тодда — Алисы. Через центр города проходит река, окаймленная эвкалиптовыми деревьями; большую часть года она представляет собой высохшее песчаное русло. Росс нарек ее в честь человека, благодаря которому континент обрел уникальную телеграфную линию. Он назвал ее рекой Тодд.
Даже в самой суровой пустыне должно быть место, где ее жители, кочующие большую часть года, могут собраться, обменяться новостями, повидать старых друзей и повеселиться. В Центральной Австралии это Алис. Задолго до того как сюда добрался Росс со своей изыскательской группой, вереницы босоногих аборигенов с длинными копьями и бумерангами стекались из красного безмолвия к глубокому источнику среди скал. Так повелось с незапамятных времен. Сто лет назад сюда пришли белые, и строй телеграфных столбов протянулся с юга до горизонта и дальше, дальше в безводные пустыни Севера. Телеграфисты построили здесь деревянную усилительную станцию. Вскоре поселок стал их главной базой. Вслед за телеграфными столбами появились железная дорога, складские помещения, и Алис превратился из деревни в город.
Жилистые, заросшие щетиной гуртовщики пригоняли с севера стада и грузили их здесь в вагоны, направлявшиеся на юг. Закончив дело, они оставались на два-три дня в Алисе отдохнуть и кутнуть. Чтобы им легче было тратить деньги, город обзавелся барами и ипподромом. Позже, когда самолетики из фанеры начали бесстрашно бороздить небо над пустыней, священник Джон Флинн сделал город центром службы «скорой помощи», укомплектованной штатом «летающих врачей».
В наши дни Алис-Спрингс превратился в место паломничества туристов, Для австралийцев он стал олицетворением Дикого края — волшебной земли, бередящей воображение жителей больших городов. Они подспудно ощущают эту бескрайнюю пустыню своей вотчиной и, приезжая в «родовое имение», ожидают встретить здесь легендарных первопроходцев, суровых парней, сутками не вылезающих из седла и не боящихся ни бога ни черта.
Алис старается не разочаровать их. Турист получает сполна вожделенную порцию экзотики, разумеется снабженную всеми современными удобствами и комфортом. Для этой цели здесь построен шикарный отель — единственное многоэтажное здание, возвышающееся над бунгало. Остальное можно приобрести сообразно со вкусами и склонностями. В витринах магазинов выставлены седла и хлысты, наконечники для копий, ожерелья из ракушек, сделанные девочками-аборигенками из прибрежных миссий, находящихся в тысяче миль севернее, и миниатюрные бумеранги с аляповато изображенными на них бородатыми, морщинистыми лицами аборигенов. В колоритные горные ущелья и миссии, где живут черные сограждане, добираются на автобусе, а самолет может доставить туристов к скале Айерс-Рок, символическому центру континента.
Мы попали в Алис-Спрингс в ноябре, когда туристский сезон уже заканчивался. Наступал жаркий период, город пустел, и нам предстояло любоваться скалой почти в полном одиночестве. Она стоит в трехстах милях к юго-западу от Алиса. Если туристу, прибывшему в Лондон, сказать, что знакомство с британской столицей будет неполным без однодневной поездки на шотландские озера, он немало удивится. Но здесь, по местным понятиям, триста миль — пустяк, совсем рядышком. Да и потом, как не взглянуть на это чудо света?
В буклетах туристических компаний Айерс-Рок рекламируется как крупнейший в мире монолит. На бумаге подобная фраза почти ничего не значит, но, когда к концу однодневного путешествия из Алиса, перевалив через холмы, видишь перед собой эту скалу, слова сразу обретают смысл. Айерс-Рок стоит посреди ровной пустыни. Вокруг нет ничего, так что глаз сразу оказывается прикованным к строго очерченным контурам этого гиганта. Огромный монолит с вертикальными стенами поднимается, словно половина надутого воздушного шара. Высота его более трехсот метров, а длина окружности у подножия — одиннадцать километров.
Ранним утром, когда воздух еще прозрачен, первые лучи солнца освещают скалу каким-то театральным кроваво-красным светом на фоне черной пустыни; в это время она похожа на рдеющий в топке раскаленный уголь. Но вот занимается день, и скала меняет цвет, становясь рыжеватой. К вечеру, когда за ней прячется солнце, все складки и морщины сглаживаются, скала «гаснет» и вновь погружается во мрак. Порода, из которой состоит монолит, называется аркоз — серая разновидность песчаника. Ее поверхность покрыта окислами железа, образующимися под воздействием дождей и заносимых из пустыни красных песков. Вот почему в сезон дождей скала вновь меняет цвет: вода смывает поверхностный слой, и серо-голубая аркозовая сердцевина проступает сквозь ржавые доспехи.
Земля вокруг скалы казалась абсолютно безжизненной, как и в любой пустыне. Днем, когда нещадно палит солнце, почти все живое прячется в тень. Наслаждаются пеклом лишь один-два вида рептилий; из птиц его почти никто не может вынести.
В клочковатой траве на склоне песчаной дюны мы увидели маленькую колючую ящерицу. Будь она величиной с гоану, ящерица производила бы ужасающее впечатление — все ее тело от глаз до хвоста покрывали бородавчатые шипы. Но это крошечное создание легко умещается на ладони. На шее у нее болтается жировой мешок, в котором откладывается запас на черный день. Подобно хамелеонам, ящерица меняет окраску в зависимости от обстановки и настроения, но в «нормальном состоянии» она черная с желтыми и кирпично-красными пятнышками.
Ее научное название — Moloch horridus. Молох — бог с неуемной страстью к огню, так что эта часть имени вполне подходит к созданию, получающему наслаждение от дикой жары; но вторая часть — horridus («страшный», «жуткий») — не совсем точна. Шкура у нее действительно жесткая и шершавая, но это ведь не повод клеветать на несчастное создание! Наоборот, не будь ящерица совершенно безобидна, ей не понадобились бы для защиты от недругов столь экстравагантные шипы. Рот у нее настолько мал, что она не способна толком укусить никого; ядовитых зубов, вопреки ходячему представлению, нет и в помине, а те, что есть, не заострены. Питается кроха еще более крошечными муравьями, подцепляя их микроскопическим язычком; во время еды она припадает к земле, задрав вверх свернутый кольцом колючий хвост.
В нескольких милях от Айерс-Рока, под фиговым деревом, укрывшимся в тени скального выступа, мы натолкнулись на кучу выгоревших добела раковин улиток. Их было не меньше сотни. В куче выделялись несколько осколков белого кварца, чьи-то выгоревшие кости и кусочек стекла. Позади этого странного сооружения тянулась траншея полуметровой длины с толстыми стенками, сплетенными из прутьев и тоже украшенными раковинами. Это была сокровищница шалашника.
Шалашник — единственная птица-архитектор, которая помимо гнезда возводит еще и «дачу», или шалаш. Ее постройкой и сбором коллекции занимается самец. Он самозабвенно работает месяцами, подновляя и ремонтируя «дачу» каждый сезон, как и положено хозяйственному владельцу. Не менее усердно он пополняет коллекцию. В отношении драгоценностей вкус этих птичек устоялся давным-давно и редко меняется, хотя разные особи могут выказывать склонность к какому-то определенному цвету, например голубому. Некоторые даже собирают ягоды подходящего цвета, приносят их в клювах в сокровищницу.
Обитающие в Центральной Австралии шалашники обожают белые блестящие предметы и охотятся за ними со страстью истинных коллекционеров. Жители отдаленных поселков и ранчо считают, что знать местонахождение этих птичьих «дач» весьма полезно: если вам случится потерять монету или ключ, через день-другой их можно найти в коллекции шалашника. Рассказывают, что однажды старый бушмен вытащил стеклянный глаз и задремал под деревом. Проснувшись, он хватился глаза, но того и след простыл. Вечером владелец, однако, отыскал его в куче раковин на «даче» шалашника.
Никакого отношения к гнездам шалаш не имеет. Это место тока и спаривания. Самка-шалашник время от времени прилетает к домику взглянуть, как идут строительные работы и какие драгоценности припас для нее жених. Затем, когда подходит срок выбрать суженого, она забирается в приглянувшуюся ей траншею, где и происходит спаривание. Яйца она откладывает и высиживает птенцов в гнезде, расположенном иногда довольно далеко от загородного «коттеджа».
Родственников шалашника — райских птиц, — обитающих дальше к северу, на Новой Гвинее, природа одарила сказочной внешностью: красивейшие длинные перья тянутся у них шлейфом, расходятся вокруг шеи. Рядом с этими красавцами шалашник выглядит непритязательно. Размером и формой тела он напоминает скорее крупного дрозда, перья у него серовато-коричневые, только на загривке выделяется маленький розовый хохолок. Райские птицы привлекают подруг, распуская в танце свои роскошные одеяния. А неказистым шалашникам приходится компенсировать заурядную внешность блестящими драгоценностями, которые они собирают для невест в окружающей пустыне.
Владелец обнаруженного нами загородного домика, видимо, отлучился, но я знал, как заставить его вернуться. Отойдя метров на десять, мы спрятались за большим камнем и установили камеру. Я оборвал на соседнем кусте бобовника горсть ярко-красных семян и разбросал их между раковинами. Путь минут спустя из-за скалы послышалось гневное щебетание. Подлетев к домику, птичка вне себя от ярости запрыгала возле сокровищ, подбирая нарушивший цветовое единство мусор и возмущенно выбрасывая его вон. Семена отлетали на метр от сокровищницы. Шалашник рьяно трудился до тех пор, пока наконец не навел идеальный порядок; коллекция вновь стала безукоризненной, никакой посторонний омерзительный цвет не нарушал ослепительной белизны «приданого». Птичка так была поглощена работой, что не заметила киногруппы. Мы снимали ее не таясь.
Земля вокруг Айерс-Рока на редкость сурова. Путешествующему в машине она может даже показаться красивой, если его не мучит голод и жажда. Здесь есть чем полюбоваться: стройные эвкалипты с элегантной кроной, красноватые песчаные дюны и бело-желтые цветы, вырастающие словно по волшебству после короткого дождя. Но для одинокого путника это ад; ему не найти тут ни воды, ни пищи. Лепестки цветов сухи, как бумага, и ветер почти сразу уносит их прочь, оголяя красную, выжженную землю. Крохотные листочки деревьев не дают никакой тени. По равнине то и дело проносятся густые клубы пыли — торнадо в миниатюре. — сметая на пути пучки высохшей, колючей травы. Солнце палит так свирепо, что крошит гранит, превращая камни в песок, В тени Айерс-Рока температура достигает в полдень 67 °C; на солнце термометр показал однажды 78,5 °C и, не выдержав, лопнул.
Все живое жмется к скале. Ветер и песок выбили в ее основании глубокие складки, где можно найти спасительную тень. Во время редких дождей вода, скапливаясь на гигантской поверхности монолита, стекает вниз по вертикальным «морщинам», наполняя огромную, почти никогда не пересыхающую лужу у подножия горы. На рассвете и под вечер к этому живительному источнику приходят кенгуру, эму и бандикуты. Только Айерс-Рок способен дать человеку приют, воду и пищу.
Неудивительно, что скала, видная отовсюду за много миль, играла важнейшую роль в жизни аборигенов. Для них это было священное место, центр мироздания, райские кущи, откуда вышли духи предков. Каждый рубец, каждая трещина и расселина связаны с каким-либо эпизодом мифа о сотворении мира. Так, на одной стороне скалы имеется ущелье, которое, по преданию, служило ареной битвы между племенем ядовитой змеи и их родичами из племени безвредной змеи. Вождь ядовитых змей был убит, а тело его превратилось в огромную глыбу, откатившуюся к подножию Рока. На отвесных стенах ущелья сохранились черные пятна от крови раненных в сражении, а чуть выше — вмятины от вонзавшихся в камень копий. На другой стороне скалы поверхность кое-где разъедена; это места, где некогда кенгуровые крысы готовились к корробори; они плясали вокруг шестидесятиметрового священного столба, который и поныне возвышается рядом с монолитом.
Для аборигенов Рок был священным храмом. Они украшали его стены рисунками, но за долгие годы краску смыло водой, а сами аборигены исчезли. Людей, способных выжить в этом безжалостном крае, следовало искать в другом месте.
Глава 10
Живущие в пустыне
На запад от Алис-Спрингса, вдоль тропика Козерога, тянется горячая пустыня; многие обожглись, пытаясь одолеть ее. Пустыня мучила жаждой, палила кожу, калечила их лошадей, обманывала миражами и выбрасывала назад полуслепыми и еле живыми от изнурения.
Нас привело туда желание познакомиться с местными аборигенами. Эти люди досконально изучили каждый камень, каждую травинку и повадки каждого животного пустыни; в результате им удается выжить там, где случайный человек умирает в считанные дни. Большинство племен, населявших этот край пятьдесят лет назад, теперь покинули его и перебрались поближе к белым — батраками на фермы или чернорабочими в маленькие города. Некоторые исчезли совсем. И лишь единственное племя — вальбири — упрямо отвергает попытки изменить его жизнь, по-прежнему цепляясь за выжженную и безжалостную землю своих предков.
Первым из европейцев увидел вальбири Джон Макдоуэлл Стюарт в 1862 году. Это была его шестая и на сей раз удачная попытка пересечь континент в меридиональном направлении. Вальбири отнеслись к нему настороженно; Стюарт, со своей стороны, проявил дружелюбие, стараясь ничем не обидеть их. Это был человек замечательных душевных качеств, к тому же за годы странствий он научился находить общий язык с аборигенами.
До конца прошлого века мало кто осмеливался ступить на их территорию. К этому времени иссякло одно из крупнейших золотых месторождений — у Холз-Крика, на западе Австралии, и старатели двинулись на поиски новых россыпей. Кое-кто наталкивался на золото у западной границы территории вальбири. В те же годы на севере их территории, где больше воды и земля не такая бесплодная, первые фермеры-овцеводы начали заводить огромные хозяйства. Телеграф почти не задел вальбири, пройдя по восточной окраине их владений, а многочисленные поселки, выраставшие по пути линии, словно воткнутые в грядку саженцы, не оказали на аборигенов практически никакого влияния.
Те из вальбири, кто хотел получить от белых людей топоры, ножи и одеяла (эти предметы представляли особую ценность), нанимались в помощники к изыскателям или фермерам. Но вальбири оставались независимыми от своих временных хозяев и, заработав достаточно денег, чтобы купить нужные вещи, уходили назад, в пустыню. Так же они поступали, если им не нравился белый хозяин. За вальбири укрепилась репутация людей своенравных и опасных. Следует отметить, однако, что характеристика исходила подчас от людей, смотревших на аборигенов как на досадную помеху в попытках вырвать у пустыни скрытые богатства.
Так продолжалось’до 1924 года, когда на Северную территорию обрушилась самая страшная в ее истории засуха. Колодцы, где даже в самое жаркое время года сохранялись остатки мутной зеленоватой воды, высохли. Кенгуру, поссумы и бандикуты, которыми питались аборигены, исчезли. К концу года вальбири не выдержали. Многие погибли в пустыне. Оставшиеся, измученные голодом, побрели за помощью в поселения белых, осевших на границе их земель.
Засуха продолжалась еще четыре года. Однажды группа вальбири, доведенных до отчаяния голодом, наткнулась у источника на старика золотоискателя. Вальбири хотели выменять у него еду. Тот отказался. Тогда они убили его и взяли его запасы. В отместку полицейские отправились верхом по следам вальбири и, подъехав к становищу, застрелили семнадцать человек. Ни один из этих аборигенов не принимал участия в убийстве белого старателя. Но это не имело значения. Никто и не думал разбираться: чернокожим надо было преподать хороший урок.
Когда закончилась пятилетняя засуха, часть вальбири осталась работать на рудниках и скотоводческих фермах, но большинство, памятуя мстительную жестокость белых, вернулось в пустыню.