лощеный, аккуратный, с чуть брезгливой миной на лице — стоял и холодно
разглядывал ее, как какое-то чучело.
У Лены горло перехватило, сердце замерло. Губы дрогнули и сжались.
— Где ты взял этот страх, Ганс? — спросил держащего ее за шиворот капрала
Игорь.
— Очень подозрительная личность, герр обер — штурмфюрер! — отрапортовал тот. —
Ее нашли на краю деревни, по документам — не местная! — подал отобранный у
девушки аусвайс. — Вполне возможно партизанка!
Игорь презрительно скривился.
Лену мгновенно замерзла, но не от страха — от непонимания, что здесь делает
Игорь, почему в этой форме?
Разведка? Да, да, конечно!
— Не смеши, — скривился и махнул рукой в перчатке. — Отведи к машине.
Лену потащили к стоящим неподалеку «Опелю» и крытому грузовику. Вокруг стояли
солдаты СС, окружив толпу. А та молчала. Было что-то страшное в этой тишине.
Женщины крепко прижимали к себе детей, те жались к ним и все с обреченностью
смотрели на фашистов. Мальчишки, девчонки, старики — все были словно заморожены
и ждали не иначе смерти.
— Вчера возле ваша деревня был убит официр доблестный немецкий армия, — начал
картаво излагать переводчик. — Мы есть хотеть знать, кто совершить преступления.
Тихо, только где-то далеко завыла собака и, ветер кинул щепотку промозглого
воздуха в лица.
Лену пробрала дрожь, она стояла и тряслась, желая умереть сейчас, прямо в эту
минуту — только не в следующую, только чтобы не знать, что будет дальше.
— Если вы есть молчать, вы есть сообщник! — постановил переводчик. К толпе
шагнул Игорь:
— За каждого убитого немецкого офицера будет убито пятнадцать человек.
Толстяк перевел и толпа чуть отпрянула.
Игорь вскинул руку и начал указывать пальцем на людей: женщина, девушка, старик,
старуха, мальчишка… И не выводили, их выдирали из толпы, прикладами отбивая
свои жертвы. Поднялся жуткий крик и вой.
И прогремели выстрелы. Игорь отстреливал людей. Сам! Упал парень, старик, как
подкошенная рухнула дородная пожилая женщина…
Лена сжала зубы и закричала про себя так, что оглохла.
Последний выстрел. Последний труп.
Двое детей ревя навзрыд тормошили тело бабушки, а та лежала открыв рот и
смотрела в небо.
"Сволочи!! Подонки!!" — рвалось из груди девушки, но наружу ни звука, только
лицо перекосило и пальцы свело в кулаки.
Игорь спокойно развернулся и пошел к машине.
Встал, как ни в чем не бывало перед Леной и, спросил:
— Du ist partisanen?
— Ты есть партизанка? — перевел переводчик.
Лена не слышала. Она стояла и смотрела на своего брата и не верила, что видит
его. Она ошиблась, это не Игорь, не может быть Игорем. Ее брат командир Красной
армии, ее брат коммунист, ее брак кристально честный и чистый человек. Он не
станет расстреливать мирное население!
— Хауптман, вы думаете, этот заморыш может быть партизанкой?
— Ничего нельзя сказать точно, герр обер — штурмфюрер. Она упрямая.
— Или немая?
— Это легко проверить, — улыбнулся мужчина. — Ганс, — кивнул на девушку
здоровяку — капралу. Тот схватил ее за шиворот и начал бить. Один удар, второй.
Лена вздрагивала и смотрела на Игоря, сама не понимая, что хочет увидеть. Но его
лицо было все так же бесстрастно, взгляд холодно-равнодушен.
Еще удар в лицо и Лену отбросило. Она скрючилась от боли и, получила пинок.
Ботинок пришелся по лицу, вскрыл губу и ожег щеку, нос, глаз.
— Хватит, — бросил Игорь. — Если это партизанка, то я коммунист. Мне
осточертела эта жалкая деревня. Уезжаем, — барским жестом приказал солдатам и
сел в машину.
Фашисты садились в грузовик.
Лена смотрела вслед «Опелю» и эсесовцам видным из кузова грузовика и ничего не
чувствовала, не понимала.
Кто-то поднял ее, куда-то понес — и этого не понимала.
Она видела Игоря, своего любимого, самого справедливого, самого правильного
брата, удивительного в своей чистоте и бескорыстности. Видела его в форме
советского офицера, улыбающимся мягко и мудро в ответ на ее глупые заявления.
Видела взгляд его лучащихся нежностью и любовью глаз. Его манеру жевать
папироску и иронично морщить лоб. Видела как его ласковая рука убирает прядку с
лица Нади, как он любуется своей женой, обожает, не скрывая и не стесняясь.
Тогда он был настоящим или сейчас?…
Ее мутило от непонимания, душило от слез и отчаянья. Это не Игорь, нет! — выло
внутри.
Она могла оправдать его в чем угодно, могла объяснить себе и понять все… кроме
хладнокровного убийства пятнадцати ни в чем не повинных людей.
А может, ей все это приснилось?
Что-то холодное прижалось к глазу и, Лена вскочила как ужаленная, уставилась на
незнакомую женщину.
— Лежала б ты. Покалечили изверги, — прошептала она белыми губами. Девушка
посмотрела на нее, перевела взгляд на прижавшуюся к ней испуганную девочку с
двумя тонкими, торчащими в стороны косичками, и поняла — нужно уходить. Если ее
найдут, если заподозрят женщину в укрывательстве, помощи — ни ее, ни девочки не
будет.
Этот груз девушке было не унести.
Она поднялась, слепая от боли и пошла, еле дыша, передвигая ноги наугад.
Женщина преградила ей путь:
— Не ходи! Убьют!
Лена вцепилась ей в плечо, посмотрела в глаза и перевела взгляд на застывшую у
постели девочку. "Поняла?" — уставилась опять на мать. И оттолкнула, выползла
за порог. Женщина больше не останавливала.
Она шла сначала по стене избы, потом как придется. Падала, лежала, глядя в небо
или траву и, вновь заставляла себя встать, идти.
Она боролась.
Боролась ни с болью, от которой перехватывало дыхание и темнело в глазах, ни с
собой — она воевала против жестокости, насилия, бессмысленности убийств. Против
бесчеловечности и смерти. Против того что увидела, против собственного брата.
Она дошла до первого поста и сползла по стволу сосны, потеряв силы. Сидела и
смотрела на Сашка, а тот на нее. Сплюнул в сторону и опять смотрит во все глаза,
молчит. Бледный отчего-то. Замерз на дежурстве?
Тагир первый очнулся, сдвинул кепку на затылок, в прострации рассматривая
девушку, и шагнул к ней, хотел помочь поднять на руки. Но та вцепилась рукой в
ворот телогрейки и уставилась в глаза: сама, понял?! Сама!! Не трогай! —
отпихнула. И поднялась, дрожа от надсады. Уперлась спиной в ствол, постояла и
пошла.
— Здесь останешься, — бросил мужчина напарнику и пошел рядом с Леной, на
всякий случай, страхуя ту.
Сашок как приморозился к месту, увидев, в каком виде Пчела, так и остался стоять.
Только взгляд следил за удаляющейся фигуркой и росло немое удивление: как она
дошла?
Она шла целенаправленно к землянке командира, не замечая ничего и никого.
"Нужно отдать шрифт. Нужно отдать шриф", — билось в голове и вело вперед,
заставляло переставлять ноги.
Она не видела, как замирали бойцы, заметив ее, как хмурились, начинали
собираться, окружая ее.
Дрозд вовсю флиртовал с Надей. Хохотушка смеялась, выказывая очаровательную
ямочку на щеке и, он чувствовал, сдавалась. Еще немного и возможно вечером он
сорвет первый поцелуй.
Но тут Костя Звирулько явился, всю малину испортил.
Положил руку на плечо, разворачивая к себе и, у Саши улыбка сама с лица спала.
Если судить по виду мужчины — случилось что-то очень паршивое.
— Саня…
И молчок.
— Ну! — тряхнуло мужчину в предчувствии беды. Надя была забыта в момент.
Лейтенант лихорадочно начал соображать: кто, что как, когда. Но ответа не ожидал.
— Лена, — глухо выдавил Звирулько.
На Дрозда словно ушах ледяной воды вылили — качнуло, с лица краска ушла. Секунда
и Сашка без памяти рванул по расположению с единственным желанием найти Лену.
Увидел, и как на забор смаху наткнулся.
Она шла медленно и упорно, не соображая, зажимая живот рукой. На лице от глаза
до разбитых губ кровоподтек, через глаз к носу ссадина, кровь.
Он не знал, кого убить за это, не понимал, почему все стоят и молча смотрят на
девушку.
"Яна надо".
— Яна позовите! — бросил бойцам. Кто-то сорвался с места и ринулся за врачом.
Саша подошел к Лене, а что сделать, сказать не знает, и тронуть ее страшно.
Она молча смотрела на него темными глазами и, он не сразу понял, что у нее
неестественно большие зрачки.
— Лена? — прохрипел, холодея от страха за нее, зверея от ярости на того, кто
избил ее, кто смел тронуть.
Никогда ничего он не боялся, никогда не верил в Бога, но сейчас до дрожи в
печени боялся потерять Лену, и молил: "только не забирай ее Господи. Только не
ее! Ее-то за что?!"
Она таранила взглядом: "уйди. Уйди!" Еще пара шагов и землянка командира. Еще
пара шагов и она отдаст шрифт. И сможет отдохнуть, чуть-чуть, совсем немного…
пожалуйста…
И качнулась, на секунду потеряв ориентиры.
Лейтенант, боясь, что она упадет, обнял ее и задел покалеченные ребра. Тихий
стон и девушка обвисла на его руках.
— Смертельного нет. Поправится, — успокоил Ян.
— В смысле, все хорошо?!
— Не кипятись, про «хорошо» я не говорил. Вообще ничего хорошего нет, когда
избивают женщин.
— Молчит она поэтому? Повредили что-то? — голос Дроздова подрагивал от
беспокойства.
— Думаю это нервное, Саша. Что-то ее очень сильно потрясло. Психика детская,
хрупкая, оказалась не готова.
— К чему именно?
— Сейчас мы это не узнаем. Наберись терпения.
Ян был спокоен, а Александр метался.
— Что же она «везучая» такая?
— Война. Что ты хотел?
— Вот ее и не хотел.
— Не ты один. Иди, не мельтеши. Сегодня за Леной присмотрю, а завтра у себя
будет, девушки присмотрят. Организм молодой, поправится быстро. Иди, иди, —
вытолкал мужчину прочь из избы.
Лена лежала за занавеской и смотрела перед собой. Ей не было дела ни до себя, ни
до разговора друзей. Она не могла избавиться от наваждения — Игоря,
расстреливающего людей. И никак не могла ни принять это, ни понять, ни выкинуть
из головы.
Глава 16
"Язык" жирный попался, во всех смыслах. Еле дотащили гада.
— Ну, боров, — перевел дух рядовой Голуба. — Это ж надо так отъесться сволоте.
Сержант хлопнул того по плечу: поднимайся.
— Сейчас тоже сообразим перекусон. Дома все ж.
— Дома, — затянулся трясущейся рукой рядовой Сумятин. — А могли не выйти.
Лейтенанта черти хороводят, не иначе. Какого было так глубоко в тыл немцев идти?
— Зато навар хорош. Знатную птицу взяли.
— Назарову это скажи.
— Ай, Вася.
Из штаба вышел лейтенант, оглядел свое воинство и улыбнулся:
— Дырочки под ордена готовьте.
— От це дило! — гордо расправил плечи Еременко и Голуба следом перестал фасад
избы подпирать, выпрямился.
— Федор, поесть сообрази, — попросил сержанта лейтенант. И попер по хляби из
грязи и снега в расположение части. Ребята за ним.
Фронт откатывался, вставал, двигался вперед, опять откатывался. Отступали,
наступали, опять отступали. А куда дальше? За Урал?
Санин давно не заморачивался. Немец, гад, силен, хитер, да только все равно хана
ему будет — в этом не сомневался. У ребят такой градус злости уже был, что было
ясно — предел. Дальше голыми руками врага душить и рвать будут.
Коля жевал овсянку, кутаясь в шинель и, смотрел на бойцов. Те слаженно ложками
работали, выхлебывая из котелков кашу и, будто обычные мальчишки, обычные
мужчины.
Вася Голуба — от станка к ружью.
Семен Ложкин — двадцать первого июня на выпускном был, а в сентябре уже на
фронте. Вместо института — война.
Ефим Сумятин — кому скажи — не поверят — учитель.
Сержант, Федор Грызов — бухгалтер.
Иван Смеляков — артист, трагические роли играл, а в первый же день войны на
фронт попросился и с июня одна у него роль — солдата и одна пьеса — война.