Егор вскинул топор на плечо и спросил:
– А теперь тебе обидно?
– Конечно, кому приятно. Я тогда не думал, что так получится и что я огребу целые прииски.
– Нет, ты уж и тогда метил высоко, – отвечал Егор. – Тебе все чего-то не хватало.
ГЛАВА 17
Василий, возвращаясь из города Николаевска, похвастался перед своими товарищами, что может проехать протоками, сократив путь, и обгонит всех на тридцать верст. За последнее время он сам не знал, что с ним делается. Отец нашел золото, а он не чувствовал себя беднее отца. Ему открылся такой прииск, о котором он и мечтать не смел. Куда там золото! Но все получилось потом так глупо и обидно, что Ваське теперь не хотелось ехать домой.
Он не старался оправдать себя, даже не думал, что дурно поступил, так его окрылила краткая любовь. Но лишь первое время он не помнил себя от радости.
Поспорили на деньги, и Василий поскакал коротким путем. Он знал, что на протоке дорога в снегу, не обозначена вешками, но что мужики с Утеса всю зиму возят там сено, поэтому колеи должны быть накатаны. Сам удивлялся Василий, когда и как узнал он и запомнил все эти протоки, и озера, и острова.
«Разве это город? – рассуждал он. – Тысячи народу уехало, половина домов стоят пустые. Улиц настоящих нет. Японцы теперь приехали, и китайцы торгуют».
Это был совсем не такой город, про который Василий читал. Ему хотелось бы в настоящий город. Весь мир божий для здешних жителей начинался в верховьях Амура и тянулся до Николаевска, на три с половиной тысячи верст, словно там, где нет реки, не было совсем и жизни. Но Василий знал: как ни велик Амур, не весь мир поместился на его берегах. Он помнил, как шли через Сибирь.
Теперь говорят, хорошим городом будет Владивосток.
Василию хотелось бы поехать туда. Во Владивосток приходят корабли со всего света, там причалы в бухте, а не на реке, как в Николаевске.
Хиреет наш городок! Морской и военный порт перевели, перевели и губернаторство вместе со всеми чиновниками, с их женами и с модными магазинами в новый город – Хабаровку. Василий и там бывал. Совсем недавно, когда шел с отцом на пароходе из Благовещенска.
Он охотно махнул бы куда-нибудь подальше. Особенно теперь после того, что произошло. Он решил, что отработает отцу, разобьется до весны в лепешку, но достроит школу. Будет сам пилить доски продольной пилой, с пильщиком-китайцем, который нанят на общественную работу по совету Сашки. Отец – как хочет! Может, он пойдет на прииск, а может, нет. Неизвестно, что ему вздумается. Он что-то держит в уме. Васька решил идти и мыть во что бы то ни стало. «Если бы мне столько золота, сколько осенью привез отец. Может, отец отпустит на заработки, можно будет наняться к кому-нибудь. У Бердышова теперь свои магазины во всех городах, свои прииски золотые, машины… Выучить бы машину. Любого парня из Уральского Иван возьмет к себе».
Там, где Иван когда-то продулся в пух и прах, играя в карты с контрабандистами, в Хабаровске, в слободке при военном посту, теперь строится город. Под сопкой, на которой стоит в саду дом генерал-губернатора Приамурского края, у самой воды белеют новеньким тесом склады Ивана Бердышова, крытые американским железом. При складах – свой причал, подходят баржи, идущие самосплавом или под парусом, и пароходы.
Бросать Амур Василий не собирается, но посмотреть божий свет надо бы. А пока не женишься, и отец, пожалуй, не отпустит.
Дуня сильно растревожила парня, и он никак не мог успокоиться. В Николаевске товарищи позвали его к японкам. Василию как-то не хотелось туда идти, жаль было развеять то светлое, что еще сохранилось в душе.
А товарищей тянуло к японкам. И он, наслушавшись их рассказов, пошел. За последние годы японцы покупали рыбу в лимане и на побережье. Шхуны их уходили на зиму. В городе оставались немногочисленные торговцы.
У японок в доме золотые ширмы. Девицы ласковые. Васька заходил разок-другой, пил там из маленьких чашечек сакэ, японка большим веером, величиной с помело, обмахивала его в это время, стоя рядом.
Василий помнил рассказы Сашки про жизнь в Китае. Где только не бывал Сашка! В Шанхае работал он на англичан. Но почему он оттуда убрался в такую даль, Васька так и не знал до сих пор. Но брат есть брат, хоть и названый. Отец знал, что делал, когда усыновлял. Отец, наверное, все знает.
Васька хотел жениться, но никто ему больше не нравился. Даже японки. А они хороши, шажочками бегают маленькими, играют глазками и веером, волосы черные-черные, блестят, сами подрумянены, наверное, не очень молодые. Санка Барабанов бывал у китаянок и бывал у японок. Ему нравятся японки. Вот и чайные домики завелись в нашей пурге.
Японцы целый день топят печки. В комнатах у них бумажные цветы: розовая вишня, хризантемы… А Дуня милей.
Дорога вдруг оборвалась. Исчезла наезженная колея и следы копыт на снегу. Вдруг ничего не стало, словно как ехали люди на конях, так и вознеслись вместе с санями на воздух. Дальше был сплошной сугроб. «Может, это задулина такая. А за ней – опять дорога».
Василий перебрел через снежный гребень. Сугроб был крепок. Видно, стояли недавно теплые дни и под верхней порошей настыл наст. Тут и на распряженном коне не проедешь. Настом ему ноги перерубит. Конца заносам нет. Дело необъяснимое. След был свежий, и его не стало.
В таких случаях гольды говорят: «Кто-то ехал, а летающий человек его схватил и унес…»
Ваську мороз подрал по коже. Он помнил, что с этой протоки должны быть видны горы, а их нет. «Проигрался!»
Вдруг прямо напротив себя он увидел дымок на острове. Он повернул лошадей и вскоре нашел тропу, ведущую туда.
«Кто тут живет?» – подумал он.
На высоком берегу стояла бревенчатая изба. Чувствуя, что близок отдых, Вася ударил по коням и подкатил под окна. Из трубы шел дым. Никто не выходил.
Он постучал в дверь.
– Кто там? – спросил женский голос.
– Я сбился с дороги, – робко сказал Василий. – Дозвольте остановиться до утра и коней кормить.
Никто не ответил.
– Я вам заплачу.
– Нет, у нас нельзя, – ответил тот же голос, но, как показалось Ваське, стал он повеселей. – Поезжайте по дороге, тут недалеко деревня Утес. Там ночуйте.
– Да я не доберусь засветло. Даже не знаю, где я. А нынче без луны и следов не увидишь.
– Езжайте своей дорогой, – отвечал голос из-за двери.
Василий сошел с крыльца и прыгнул в кошевку. Ему не хотелось больше никаких разговоров с женщинами. Он и сейчас не желал рассеивать своих настроений. В маленьком окне словно мелькнуло что-то. Когда Васька отъехал, сзади раздался крик.
Он оглянулся и осадил коней. Очень молоденькая девушка в платке и в незастегнутом полушубке по колее бежала за ним следом. Она с разбега села в сани.
– Я покажу поворот. Гоните быстрей! – сказала она.
Кони поскакали. Ваське вдруг захотелось похвастаться своими лошадьми, показать, каковы они на всем скаку.
Как бы не обращая внимания на соседку, он встал и, глядя только на лошадей, помчал их…
– Потише, потише! – сказала девица, приподымаясь и постукивая его в плечо. – Вот и поворот! Что это вы так мчитесь, словно украли меня? – Она хихикнула и спрыгнула на снег.
Она глядела ему в глаза. У нее были белые брови и чистые глаза, в этот миг нежные и насмешливые, словно она приметила что-то необычайное в парне.
– А как же вы? – спросил Василий.
– А я пешком.
– Спасибо вам.
– Не на чем! Счастливого пути.
Она поклонилась. Василий отъехал медленно. Он оглянулся. Она убегала быстро, как горная кабарга, временами подскакивала, словно в пляске, разводила руками, и Ваське вдруг показалось, что у нее так же радостно на душе, как вдруг стало у пего.
– Э-эх! – Он хлестнул коней. Ему тоже захотелось соскочить с саней и запрыгать, как в пляске, и помчаться по дороге, как на крыльях, и мечтать, и хватать мороз ртом.
«А может, мне вернуться? Куда я теперь поеду? Я же не знаю ничего. Нет дороги, вечереет. Кони сами довезут… Вернуться? Нет!» – сказал себе Василий.
… Через неделю, проиграв ямщикам много денег и крепко выпив с ними на прощанье, Вася вернулся с похмелья домой и заявил, что как только пройдет лед, он отправится на прииск.
– Я был вблизи той речки, где ты золото открыл, – сказал он отцу.
На берегу стояла новая изба Ильи. На дальнем конце виднелся сруб школы.
Доски на крышу пришлось пилить Василию с китайцем.
– Васька, ты куда спешишь? – спрашивал отец,. – Пилишь неровно. О чем ты все думаешь?
За обедом мать спросила:
– Ты что к Илье не зайдешь?
Василий молчал.
– А Бормотовы справляли новоселье? – вдруг спросил он.
– А ты соскучился? – отозвалась от печи Таня.
Василий покраснел. Он не заметил, когда входил, что она там.
В сенях Татьяна шепотом сказала ему:
– Зайди со мной вроде невзначай. А то нехорошо, все заметят.
Василий знал, что зайти придется. Знал он также, что не дело любить чужую жену, да еще думать о ней и обманывать товарища. Он желал, чтобы поскорей пришла весна, чтобы добраться на прииск.
ГЛАВА 18
На рассвете Илья быстро вскочил с кровати, откинув пестрое одеяло китайского шелка. Жена уж пекла и жарила, плита пылала. В застекленных окнах виднелись тучи и хмурые сопки.
– Дождь идет! – сказал Илья.
– Река спокойная, волн нет, – отвечала Дуня.
Илья позавтракал и пошел к отцу. Снесли на берег мешки, запасные весла и оружие. Перевернули лодку, столкнули ее в воду кормой и загрузили. Дождь припустил. Илья надел клеенчатый плащ с капюшоном, а Пахом – мешковину на голову.
Вышел Егор, и мужики, собравшиеся на прииск, обступили его.
– Мы дороги без тебя не найдем.
– Найдем! – перебил, стоя с веслами, высокий Санка Барабанов. – Было бы золото. С нами Тимоха Силин и два китайца.
– Бог с нами! – строго сказал отец. И, показав на небо, подержал сына под своим взглядом. Потом, словно спохватившись, пошарил по карманам, что-то проверил, поднял воротник дождевика, снял картуз и перекрестился.
– С нами бог! – подтвердил Санка. Он ухмыльнулся и добавил: – Бог и два китайца. Ну, покудова, до свидания, дядя Егор… Маманя! – обратился он к Агафье и припал к ее плечу.
– За Васю не бойся! Я хорошо смотрю! – говорил Егору, подымая рубаху и затягивая кушак, Сашка-китаец.
Илья брал на руки всех своих ребят по очереди. Дуня осторожно, чтобы никто не видел, навила ему своих волос на пуговицу.
– Зимой загуляем вовсю, – сказал Илья. – Теперь мы сами хозяева.
Дуня, так желавшая отправиться на прииск, оставалась дома. Удалая золотошница была беременна и не могла ехать.
Когда лодки отошли, она разрыдалась и тяжело опустилась на траву, как бы не в силах идти. Бабка Дарья и Наталья подошли к ней. Дуня, как пьяная, сорвала платок с головы.
– Пойдем, сын, пахать, – сказал Егор, – Васька и Сашка пусть моют. А мы с тобой будем сеять хлеб, лен, гречиху, растить коней, скот.
– А кони у Ильюшки дикошарые, – отозвался Петрован. – Они уплывут с острова, где он их оставил. Что тогда?
Отец не ответил. Только мельком взглянул он туда, где за изгибом реки тянулись острова. Сейчас они во мгле дождя, как сплошные серые пласты.
– Иван поехал во Францию, – сказал Петр. – А у Васьки есть книга о той стране.
Редко нападала на Петрована подобная говорливость. Казалось, он хотел отвлечь отца и утешить.
Трава была мокрая, пашня мокрая. Ноги вязли, и кони хлюпали копытами по грязи.
У Егора душа болела за сына и за всех поехавших на прииск. Он надеялся на Сашку. Тот никогда не брался за дело, которого не умел делать. А что делал, то умел. Оп был надежный человек. За десять лет жизни в Уральском он ни разу никого не обманул и никому не соврал даже в мелочах. Каков человек – видно по труду.
Федор Барабанов бросил все, оставил магазин на жену. Федор умен, умеет обойтись с людьми. Он рискует. Оставил свою торговлю! Барабановы взяли с собой в дорогу бывшего каторжника Якова, который давно жил у них в работниках. Отец Барабанов смел, а всегда ноет, плачет, жалуется и вдруг рискует! Пошел в свое время на переселение. Немало случаев бывало по дороге, что выручал он Егора. Кузнецов тоже в долгу не оставался.
А школу построили. Егор знал, что много, очень много может человек сделать, если он стоит на своем месте. Теперь в Уральском есть школа, мельница. Старые избы целы, а уж новые стоят. Пашутся пашни, заведена почтовая гоньба. Все умеют ловить рыбу. Теперь есть кузница. Все люди произвели себе сами. А на старых местах всегда толковали, что народ лодырь.
«Лодырь?» – подумал Егор.
Ветер подул сильней, дождь стих.
К Кузнецовым пришла Одака, жена Сашки.
Двое Сашкиных мальчишек разговаривали в углу с Алешкой Кузнецовым.
– Мама, я к тебе, – говорила Одака. – Сашка хочет меня на куски разрезать.
– Как это разрезать? – удивилась бабка Дарья.
– Живи у нас. Дом большой, – сказала Наталья, – места хватит. Дело тебе найдем. Да что случилось? Опять ревнует?
– Нет еще…
Алешка усадил маленьких гостей на лавку и показывал им букварь.
– Ой, букварь так любят читать! – сказала Одака. – Не оторвешь от букваря. Сашка ведь добрый и всегда шутит. Он такой разговорчивый, говорит на всяком языке, на каждом шутит и даже складывает стихи.
– А как же без тебя хозяйство? – спросила бабка Дарья.
– Уй, там же полон дом работников. Володька там, он все знает. А я боюсь. А то Сашка потом что-нибудь подумает и меня зарежет. А я ни-че-го плохого не делала. А Сашка все грозит, что будет мне шею резать. «Я тебе, говорит, чики-чики». Говорит, тебя убью и детей убью и себе буду резать горло ножом. Пусть работники сами хозяйничают! Они все такие же, как Сашка. И пусть сами все делают!
– Ты не хочешь дома жить? Может, Сашка зря грозится. Мало ли что мужики говорят.
– Нет, мама. Это наши – побьют и все! У нас папка палкой нас бил. А Сашка не такой. Если он пригрозит, то так и сделает. Если скажет, то зарежет.
– Это он тебя только пугает! – сказала Наталья.
– Не так страшен черт, – подтвердила бабка.
– Если у тебя, Наталья, нельзя, то я к своей маме уеду.
– Почему же нельзя? Вон во дворе старая изба, займи там кухню или горницу. Одеяла тебе дадим. Живи!
– Ой, какой ревнивый! А Егор не пошел мыть?
– Нет, он остался.
Одака удивлялась в душе, что Егор не пошел и отказывается от золота, о котором все так мечтают.
– Нынче многие туда поедут.
– И лавочники?
– Нет, им не сказали. Сашка их не любит. Ой, я так боюсь, так боюсь.
– Хочешь, так поезжай к своим.
– Там еще хуже. Там толстый Гао пристает ко мне. А сын Гао в городе теперь живет, стал богатый, православный, на русской женился. Я когда девушкой была, они хотели меня в лавку затащить. А Гао-старый тоже плохой был. Он из города приезжал один раз.
– Ну так и живи у нас.
– Ой, нет, ой, как же можно!
Егор пришел с пашни с конем в поводу. Он заметил в глубине двора выстиранные и развешанные на ветру дабовые курточки с серебряными шариками-пуговицами.
Из старой избы выбежала Одака и стала кланяться…
Однажды к Егору, отдыхавшему в зной на ветру после бороньбы, подошли пятеро мужиков. Они сняли шапки, и старик сказал:
– Егору Кондратьевичу. Мы орловские! Опять в доме гости.
– Мы вместе с вами из Расеи плыли на плотах, – говорил старик, – до того по Сибири ехали в одно время, еще не знали друг друга. А на реке познакомились.
– Как же это ты, Егор Кондратьевич, дома? – спросил прыщеватый мужик.
– Дома.
– Что же на прииск не идешь? Мы ведь туда собрались. Да узнали по дороге и удивились… Сам открыл, а ходишь с бороной. Народ тянется, а народ что вода… А как без тебя…
– Люди дороги не знают, – подтвердил старик.
Егор рассказал, куда плыть, но сам ехать наотрез отказался. Орловцы переночевали, запаслись хлебом и отправились дальше.
Егор не хотел бросать своего дела, срываться с места.