Отмывшись едва ли не до скрипа и напоследок окатившись ледяной водой, отец Михаил оделся, воровато, ибо был облачен лишь в линялые джинсы, сапоги и старую линялую футболку, проскользнул огородом к дому и уже там, в доме, привел себя в окончательный порядок — натянул поверх футболки и джинсов старый, заштопанный в нескольких местах подрясник и водрузил поверх пышной русой шевелюры выгоревшую на солнце, вымоченную дождями и снегом, когда-то черную, а теперь бесповоротно ставшую грязно-серой скуфейку. Начистив до зеркального блеска свои тяжелые яловые сапоги и напоследок поправив на широкой груди скромный нательный крест, батюшка вышел за порог и двинулся к центру поселка, не потрудившись запереть за собой дверь, ибо не ощущал в этом потребности.
Он шагал по ухабистой полосе жирной грязи, которую местные остряки именовали Бродвеем, вежливо отвечая на почтительные приветствия встречных аборигенов. Да, приветствия были почтительными, но в почтительности этой отцу Михаилу сегодня, как, впрочем, и всегда, чудился какой-то скрытый смысл. Смысл этот угадывался не в голосах, коими произносились приветствия, а во взглядах, которыми эти приветствия сопровождались. Кто-то смотрел заискивающе, кто-то с непонятным испугом, кто-то смущенно, а кое-кто и вовсе прятал взгляд, словно побаиваясь, как бы отец Михаил не прочел в нем затаенного злорадства.
Когда отец Михаил приблизился к крыльцу обшитой покоробленными досками, выкрашенной облупившейся бледно-голубой краской хибары, служившей вместилищем местной власти, из-под ног у него с испуганным визгом шарахнулся чумазый тощий поросенок. Поросенок этот был известен всему Сплавному под именем Могиканин, ибо являлся последним из своих собратьев, ухитрившимся пережить зиму. Кое-кто всерьез утверждал, что Могиканин не пошел на котлеты только потому, что еще осенью выкопал в лесу берлогу, натаскал туда желудей и благополучно пересидел там, вдали от хозяйского ножа, долгую сибирскую зиму. Отец Михаил, хоть и был коренным москвичом, ничего не смыслящим в сельском хозяйстве, в эту байку не поверил, чем заметно разочаровал рассказчика.
Хлипкая фанерная дверь распахнулась батюшке навстречу, едва тот взошел на крыльцо, и в образовавшемся проеме возник участковый Петров, которого отец Михаил мысленно именовал не иначе как Петровым-Водкиным из-за его неумеренного пристрастия к известному жидкому продукту. Петров (Петров-Водкин), по обыкновению, был скверно выбрит, небрежно одет и на весь поселок благоухал тройным одеколоном, резкий аромат которого, увы, не до конца забивал запах перегара. Красная, вечно припухшая физиономия доблестного блюстителя правопорядка имела недвусмысленное сходство с чумазым пятачком Могиканина, который в данный момент, надо полагать, уже успел добежать до дальнего конца поселка.
Завидев отца Михаила, участковый сделал странное движение, будто намереваясь дать задний ход и захлопнуть дверь прямо перед носом у священника. Делать этого он, разумеется, не стал, но у батюшки сложилось вполне определенное впечатление, что Петров вышел на крыльцо не просто так, а с твердым намерением убраться от греха подальше, не дожидаясь неизбежного визита отца Михаила.
— А, батюшка, — пряча глаза промямлил Петров.
— Батюшка, батюшка, — ласково подтвердил отец Михаил, у которого опять возникло греховное желание хорошенько потрясти кое-кого за шиворот. — Здравствуйте, Иван Данилович. Хорошо ли спали?
— Да какой уж тут сон, — проворчал участковый, — когда такое творится…
Отец Михаил честно попытался припомнить, в чем выражалось участие лейтенанта Петрова в тушении ночного пожара, но так ничего и не припомнил, поскольку тот, вероятнее всего, с вечера залил глаза, заснул у себя в кабинете и проснулся вот только что, минут десять назад, разбуженный, надо полагать, кем-то, кто сообщил ему, что церковь снова сгорела от удара молнии. Помощи от него ждать явно не приходилось, однако отец Михаил, покуда мылся в бане, пришел к твердому решению все-таки сделать последнюю попытку распутать это дело мирным, законным путем.
— Воистину, творится что-то странное, — преодолев еще один греховный порыв, сдержанно согласился отец Михаил. — Я бы даже сказал, ненормальное.
— Да, — сочувственно кивнул Петров, — что-то вам у нас в Сплавном не везет.
— Как служитель православной церкви, — сказал отец Михаил, — я не постигаю истинного смысла слов «везет» и «не везет».
— А? — растерянно обронил участковый, который, в свою очередь, не постиг смысла произнесенной батюшкой фразы.
— Все, что происходит вокруг нас и в нас самих, имеет в конечном счете только одну из двух возможных причин, — терпеливо сказал отец Михаил. — Все наблюдаемые нами поступки человеческие, равно как и явления природы, суть либо дела Господни, либо происки сатаны. Свобода воли дана нам лишь для того, чтобы решить, на чьей мы стороне, кому послужит то или иное наше действие… или бездействие.
Участковый поднял на него бессмысленные, розовые с перепоя глаза.
— Не понял, — честно признался он. — Это что, проповедь?
— Отнюдь. Это всего лишь описание существующей ситуации — без сомнения, сильно упрощенное, но в целом исчерпывающее.
— Ага, — тупо сказал участковый, — упрощенное, значит… Ну, и то хлеб. Только я все равно не пойму, батюшка, к чему это вы клоните.
— Это я к тому, уважаемый Иван Данилович, что не худо бы вам заняться своими прямыми обязанностями, — проникновенно изрек отец Михаил.
— Это какими же?
— Например, выяснить причину пожара.
— Во-первых, я не пожарник. То есть не специалист…
— Значит, расследования опять не будет?
При слове «опять» участковый поморщился, как от зубной боли.
— А во-вторых, — продолжал он так, словно его не перебивали, — что тут расследовать? Пожар возник в результате удара молнии. Если вы настаиваете, я составлю соответствующий протокол…
— Настаиваю, — сказал отец Михаил. — И еще я настаиваю на том, чтобы протокол был составлен не просто так, от фонаря, а по результатам осмотра места происшествия.
— Да чего там осматривать? — заныл Петров, которому явно не хотелось с похмелья карабкаться по скользкому сырому косогору и копаться в грязи. — Ведь дотла же сгорело! Вы что, надеетесь, что молния оставила отпечатки пальцев?
— А вы ее видели? — спросил отец Михаил.
— Я не видел, — с вызовом ответил участковый.
— Вот и я не видел. А кто видел?
— Люди видели.
— Ах, люди… Ну, так как, вы пойдете со мной на пепелище или мне отправляться туда одному?
Некоторое время Петров молчал, и было невооруженным глазом видно, что он борется с острым желанием указать батюшке точный адрес, по которому ему следует отправиться. Однако ему как-то удалось сдержаться — возможно, из уважения к сану, а может, и по какой-то другой причине.
— Ладно, — с огромной неохотой сказал он, — будь по-вашему. Пойдемте. А то начнутся, понимаешь, обиды, склоки, жалобы… Еще, чего доброго, анафеме предадите! В общем, как говорится, будем достигать взаимопонимания между духовной и светской властью…
— Благослови вас Господь, — сказал отец Михаил и, повернувшись, сошел с крыльца.
По дороге Петров продолжал ныть и канючить, многословно и бездоказательно указывая отцу Михаилу на полную бессмысленность каких-то там исследований и расследований. Все его разглагольствования в конечном итоге сводились к одному тезису: молния — она и есть молния, взять с нее нечего, будь она хоть от Бога, хоть от черта, хоть от атмосферного электричества; штраф ей не выпишешь, за решетку не посадишь, так чего попусту ноги бить?
Отец Михаил терпел-терпел, а потом не вытерпел, остановился и, глядя сверху вниз на потного, отдувающегося лейтенанта, сухо произнес:
— Я ни разу не видел вас в храме. Вы верующий?
Этот вопрос настолько сбил Петрова с толку, что он даже не поинтересовался, какое это может иметь отношение к делу.
— Да как вам сказать, батюшка… — нерешительно протянул он.
— Значит, неверующий. Поймите меня правильно, я не вправе вас осуждать, да и желания такого не имею. Я лишь пытаюсь уяснить для себя, как это вы, атеист, не верящий в существование Бога, можете верить в чудеса.
— В какие еще чудеса?
— А молния, трижды на протяжении года ударившая в одно и то же место, — это, по-вашему, не чудо?
Петров фыркнул.
— Да какое же это чудо? Поставьте среди чистого поля небоскреб, и все молнии до единой будут его, а не какие-то несчастные три штуки…
— Мы говорим не о небоскребе, — напомнил отец Михаил, — а о скромной деревянной часовенке. Она стояла даже не на середине склона, а много ниже, и вокруг масса объектов, значительно превосходящих ее высотой — деревья, скалы… Кстати, хочу вам напомнить, что все три сгоревшие часовни были оборудованы громоотводами.
— Значит, плохо оборудованы! — заявил Петров, но тут же осекся под внимательным взглядом отца Михаила. — Ну, я тогда не знаю, — беря тоном ниже, признался он и развел руками. — Если не от молнии, так от чего она тогда могла загореться в проливной дождь?
— Вот и я говорю: от чего?
— Тьфу, — безнадежно произнес Петров, и они продолжили путь в молчании, очень недовольные друг другом.
* * *
Молодая трава на подступах к месту, где еще вчера вечером стояла часовня, завяла и пожухла. Ближе к пепелищу она пожелтела и сухо похрустывала под сапогами, а на самом краю пожарища рассыпалась белесой пылью от малейшего прикосновения. От распластавшегося на склоне огромного черного пятна тянуло ровным сухим жаром, и участковый, вытирая рукавом кителя пот со лба, отошел в сторонку — он по-прежнему считал, что смотреть тут не на что.
Отец Михаил прошелся по краю пепелища. Облачка невесомого праха взлетали из-под его сапог, беззвучно и неощутимо оседая на подоле подрясника. Выбеленные пеплом прочные яловые сапоги осторожно ступали по тлеющим углям, прикрытым толстым слоем золы. Время от времени отец Михаил поддевал золу носком сапога, выворачивая из раскаленных глубин то длинный, окисленный пламенем гвоздь, то тяжелую дымящуюся кованую плотницкую скобу.
— Вы бы поаккуратнее, батюшка, — окликнул его участковый, — Спалите подошвы-то, да и ряса, того и гляди, полыхнет. Вы ж не йог индийский и не… гм… — Он хотел сказать «не Иисус Христос», но вовремя поймал себя за язык. — Словом, поаккуратнее.
— На все воля Божья, — не поднимая головы, ответил отец Михаил.
— Нет, правда, — закуривая сигарету и воровато косясь на священника — не заругает ли, — продолжал гнуть свое Петров, — что вы там ищете-то? Что было, все сгорело, а чего не было, того все равно не найдете.
— Совершенно с вами согласен, — упорно высматривая что-то под ногами, со всей возможной серьезностью согласился отец Михаил. — Наконечник от молнии я здесь вряд ли отыщу.
Петров крякнул и подумал, что от этого попа одно беспокойство. Появился он здесь очень некстати; поначалу никто не воспринимал его всерьез, все были уверены, что больше двух месяцев ему тут не протянуть, но батюшка оказался на диво крепким и упрямым. Он торчал в Сплавном, как гвоздь в ботинке, уже второй год и, похоже, вовсе не думал сдаваться. Более того, ему даже удалось обратить мысли обитателей Сплавного к Богу — само собой, не всех, а только некоторых, но и это казалось лейтенанту Петрову настоящим чудом. Да еще каким! Какие-то там молнии, регулярно бьющие в церковь, которую батюшка потом отстраивал с достойным лучшего применения упорством, по сравнению с этим выглядели, мягко говоря, бледновато.
Вообще, батюшка оказался мужиком достойным всяческого уважения, но очень уж не ко двору пришелся он в Сплавном! Судя по тому, как развивались события, кончиться все должно было очень скверно, а расхлебывать кому? Да ясно, кому — участковому! Словом, события истекшего года окончательно укрепили лейтенанта Петрова во мнении, что религия — опиум для народа и что ждать от нее нечего, кроме крупных неприятностей.
Он так углубился в переживания по поводу грядущих неприятностей, что пропустил момент, когда отец Михаил что-то нашел на пепелище. Из мрачной задумчивости его вывел негромкий оклик священника, а в следующую секунду что-то с глухим стуком упало прямо ему под ноги.
— Поглядите-ка на это, многоуважаемый Иван Данилович! — воскликнул батюшка.
Участковый взглянул на лежавший у самых носков его сапог предмет и подумал, что надо отдать должное не только прозорливости батюшки, но и его умению владеть собой. На месте отца Михаила лейтенант Петров вряд ли удержался бы от парочки ядовитых высказываний в адрес сыщиков, неспособных найти даже дорогу в сортир без подробной карты и компаса. В возгласе же, которым батюшка сопроводил свою находку, не прозвучало ни единой нотки торжества или злорадства, ни малейшего намека на упрек.
Предмет, извлеченный батюшкой из горячей золы, представлял собой бесформенный ком оплавленного пластика, когда-то молочно-белого, полупрозрачного, а теперь местами пожелтевшего, а кое-где и ставшего почти совсем прозрачным. Из верхней части этой похожей на блин штуковины выступало нечто вроде ручки, рядом с которой располагалась деформированная горловина со следами крупной винтовой резьбы.
— А вы говорите, молния не оставляет следов, — заметил батюшка, прекращая, подобно брамину, бродить по раскаленным углям и выбираясь на травку.
— Так при чем же тут молния? — растерянно сказал Петров, наклоняясь и подцепляя находку согнутым пальцем за ручку. Ручка была не то чтобы горячая, но теплая. — Это ж канистра! Полиэтиленовая…
— Совершенно верно, канистра, — согласился отец Михаил. — Любопытно, как она сюда попала?
— Так это вам виднее! — обиженно заявил Петров. — Может, вы в ней керосин хранили. Для освещения. Канистра прохудилась, вот вам и самовозгорание…
— Храм керосином не освещается, — суховато возразил отец Михаил. — Для этого существуют свечи. Да и подсобных помещений, как вам известно, в часовне не было. Где же мне керосин хранить — в алтаре?
— Ну, мало ли, — не сдавался Петров. — Мало ли где! Под лавкой, к примеру.
— Вы можете не верить в Бога, — сдержанно произнес батюшка, — но в здравый смысл вы верить обязаны. Если бы канистра с керосином или иной горючей жидкостью стояла внутри часовни, от нее бы наверняка и следа не осталось. Во всяком случае, такого следа, который можно обнаружить без детального химического анализа. А она лежала с краю и осталась почти цела.
— Ну, и что это, по-вашему, означает? — мрачно поинтересовался Петров, который все понял буквально с первого взгляда, но не желал в этом признаваться.
— Сие означает, — принялся терпеливо втолковывать отец Михаил, — что некто облил стены храма бензином и поджег, а когда пламя разгорелось, швырнул в него канистру и ушел. Канистра, по всей видимости, не долетела, а может быть, напротив, отскочила в сторону, ударившись о стену, но поджигатель в спешке этого не заметил. Данный предмет, — он шевельнул носком сапога свою находку, которую Петров снова положил на землю, — представляется мне весьма важной уликой, с помощью которой вы можете отыскать злоумышленника.
— Да какая там улика! — с кислым видом возразил Петров, отлично понимая, что отец Михаил прав на все сто процентов. — Обыкновенная канистра, у нас такие, почитай, в каждом доме.
— Вот и славно! — неизвестно чему обрадовался батюшка. — Всего-то и остается, что выяснить, у кого такая канистра пропала. И при каких, сами понимаете, обстоятельствах…
— Легко сказать, — буркнул Петров, борясь с искушением отфутболить остатки канистры на самую середину пепелища, где угли были еще достаточно горячи, одним точным пинком избавившись от этой головной боли. — Как я вам это выясню?
— Ну, не мне вас учить, согласитесь, — кротко произнес отец Михаил с таким видом, словно беседа у них шла о погоде и видах на урожай, а не о поджоге церкви, который участковый отказывался расследовать чуть ли не открытым текстом. — Существует множество профессиональных приемов, о которых вы как сотрудник правоохранительных органов, несомненно, осведомлены намного лучше меня.
Участковый крякнул. С самого детства семья, школа и государство внушали ему, что попы — просто банда ленивых обманщиков, принципиальных захребетников или, в крайнем случае, блаженных дурачков, наивно верящих в сказки, в незапамятные времена выдуманные их более сообразительными предшественниками. Правда, позднее, став немного старше, Петров начал подозревать, что все не так просто, как это описывалось в книгах. Пару раз ему доводилось слышать, что священники будто бы получают образование, ни в чем не уступающее университетскому, а во многом и превосходящее его, так что люди они в большинстве своем умные, широко образованные — словом, такие, что пальца в рот не клади. Но сталкиваться со служителями культа вот так, нос к носу, лейтенанту Петрову не приходилось, и теперь он чувствовал, что оказался в крайне невыгодном положении человека, пытающегося переспорить оппонента, многократно превосходящего его по всем статьям. Попросту говоря, они с отцом Михаилом были в разных весовых категориях, и батюшка играл с ним как кошка с мышью. Он даже не спорил, а просто вразумлял: дескать, покайся, грешник, перестань валять дурака и берись-ка за дело, а то глядеть на тебя, дурака, срамно.