— Некоторые люди любят разгадывать кроссворды, — пояснила она, — а я — выискивать ошибки.
Трудно было не принять это замечание на свой адрес, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было кого бы то ни было критиковать. Я дал себе зарок впредь вычитывать корректуру более тщательно.
И еще кое-что уносил я с собой: ощущение, что в качестве награды обрел дружбу.
Глава 9
Очередной номер «Таймс» снова вышел с огромным снимком на первой полосе. Это была фотография бомбы, сделанная Уайли до того, как полиция ее демонтировала. Крупная подпись внизу сообщала: «БОМБА, ЗАЛОЖЕННАЯ В РЕДАКЦИИ „ТАЙМС“».
Моя статья начиналась с рассказа о Пистоне и его невероятном открытии. В ней были изложены все подробности, которые мне удалось проверить, и кое-какие из тех, что проверить не удалось. Никаких комментариев со стороны шефа полиции, несколько весьма бессмысленных замечаний шерифа Коули. В заключение приводились выводы, сделанные криминалистом: при детонации взрыв произвел бы «массированное» разрушение зданий, находящихся на южной стороне площади.
Уайли не позволил мне обнародовать свою изуродованную физиономию, как я его ни умолял. В нижней части первой полосы был напечатан крупный заголовок: «ФОТОГРАФ „ТАЙМС“ ПОДВЕРГСЯ НАПАДЕНИЮ ВОЗЛЕ СОБСТВЕННОГО ДОМА». В заметке я, не вдаваясь в подробности, описал все, что считал нужным, хотя Уайли требовал, чтобы я позволил ему самому ее отредактировать.
В обоих материалах, ничуть не стараясь что-либо завуалировать, я связывал между собой эти два преступления и весьма жестко утверждал, что власти, особенно шериф Коули, не предпринимают должных усилий для того, чтобы предотвратить в дальнейшем акты устрашения. Фамилия Пэджитов не упоминалась, да в этом и необходимости не было: каждый человек в округе понимал, что именно они запугивают меня и мою газету.
Пятно ленился писать редакционные статьи. За все то время, что я при нем проработал в газете, он написал всего одну. Некий конгрессмен из Орегона внес какой-то безумный законопроект, который мог плачевно сказаться на судьбе калифорнийских секвой — то ли увеличить, то ли уменьшить их вырубку, понять было трудно. Это возмутило Коудла. В течение двух недель он корпел над редакционной статьей и в конце концов разродился тирадой в две тысячи слов. Любому окончившему среднюю школу было очевидно, что писал он ее, держа в одной руке перо, а в другой — толковый словарь Уэбстера. В первом же абзаце содержалось больше многосложных слов, чем кто бы то ни было слышал в своей жизни, поэтому понять что бы то ни было возможным не представлялось. Пятно был потрясен тем, что статья не вызвала отклика. Он ожидал лавины писем в поддержку своей позиции. Однако мало кто из читателей сумел вынырнуть из той лавины терминов, которая обрушилась со страниц Уэбстера.
Наконец, через три недели, кто-то все же подсунул под дверь нацарапанную от руки записку, в которой говорилось:
«Уважаемый редактор, разделяю Вашу озабоченность судьбой калифорнийских секвой, которые, как известно, не растут у нас в Миссисипи. Если в конгрессе будет затеваться что-нибудь против деревьев хвойных пород, не откажите в любезности дать нам знать».
Записка была анонимной, но Пятно ее все-таки опубликовал, радуясь, что хоть кто-то обратил внимание на его статью. Позднее Бэгги сообщил мне по секрету, что записку сочинил один из его друзей-собутыльников.
Моя редакционная статья начиналась так: «Свободная и независимая пресса — жизненно важный фактор деятельности здорового демократического правительства». Без излишнего многословия и назидательности в последующих четырех абзацах я высказывался о важности деятельной и пытливой прессы не только для страны в целом, но и для каждой маленькой общины и торжественно обещал, что «Таймс» никому не удастся запугать и она никогда не перестанет честно информировать своих читателей о преступлениях, совершающихся в их краях, будь то изнасилования, убийства или коррупция в среде представителей власти.
Статья вышла смелая, дерзкая и, безусловно, блестящая. Горожане были на моей стороне. Получилось нечто вроде «„Таймс“ против Пэджитов и их шерифа». Мы заявляли свою непоколебимую позицию: противостоять всем плохим людям. Я ясно давал понять: какими бы опасными они ни были, я их не боюсь. Мысленно я без конца повторял себе, что обязан быть смелым. Впрочем, у меня и выхода другого не было. Разве могла моя газета обойти молчанием убийство Роды Кассело? И безнаказанно спустить все Дэнни Пэджиту?
У моих сотрудников редакционная статья вызвала восхищение. Маргарет заявила, что гордится своей принадлежностью к «Таймс». Уайли, все еще не оправившийся от ран, носил при себе оружие и надеялся, что ему дадут веский повод пустить его в ход.
— Давай, покажи им чертей, новобранец! — подзадоривал он меня.
Только Бэгги выражал скептицизм.
— Тебе это с рук не сойдет, — предупредил он.
А мисс Калли снова назвала меня мужественным. В следующий четверг обед продолжался всего два часа и проходил в присутствии Исава. Я начал наконец делать записи, касавшиеся их семьи, а в газете — что гораздо важнее — на сей раз обнаружилось всего три ошибки.
* * *
Вскоре после полудня в пятницу я сидел у себя в кабинете один, когда кто-то шумно вломился в редакцию и с грохотом стал подниматься по лестнице. Дверь кабинета распахнулась.
— Привет! — На пороге возникла фигура с засунутыми в карманы руками, которая показалась смутно знакомой, — должно быть, мы встречались где-то здесь, в районе площади. — Есть ли у вас что-нибудь в этом роде, парень? — прогудел мужчина, вынимая из кармана правую руку и, словно связку ключей, швыряя мне через стол блестящий пистолет. Я похолодел. Пистолет, какую-то долю секунды тяжело проскользив по столу, остановился прямо напротив меня — слава Богу, дулом к окну.
Мужчина перегнулся через столешницу, протянул мощную руку и представился:
— Гарри Рекс Уоннер, рад познакомиться.
В первый момент я был слишком потрясен, чтобы двинуться или что-то сказать, но сумел взять себя в руки и позорно слабо ответил на рукопожатие. Мой взгляд не отрывался от пистолета.
— Это «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, шестизарядный. Чертовски хорошее оружие. У вас есть револьвер?
Я отрицательно покачал головой. От одного названия по спине побежали мурашки.
Гарри Рекс держал в левом углу рта отвратительную черную сигару. Казалось, она висела там с утра, медленно распадаясь, как щепоть жевательного табака. Никакого дыма — сигара не была зажжена. Он уронил свое тяжелое тело в кожаное кресло, словно собирался провести здесь часа два, не меньше.
— Вы — чокнутый сукин сын, вы это знаете? — Он не столько говорил, сколько рычал. Я наконец сообразил: ко мне явился местный адвокат, тот, о котором Бэгги сказал, что он самый зловредный в округе специалист по бракоразводным делам. У Гарри Рекса было мясистое лицо, обрамленное торчащими во все стороны, как солома на ветру, коротко остриженными волосами. Допотопный помятый и засаленный пиджак цвета хаки был, вероятно, призван оповещать весь свет о том, что его хозяину на все плевать.
— И что я должен с ним делать? — поинтересовался я, взглядом указывая на пистолет.
— Прежде всего зарядить, патронов я вам дам, потом сунуть в карман и носить с собой повсюду. А когда кто-нибудь из Пэджитов выскочит на вас из кустов, стрелять прямо между глаз! — Для наглядности он ткнул себя указательным пальцем в переносицу.
— Так он не заряжен?
— Черт, конечно, не заряжен. Вы вообще что-нибудь смыслите в оружии?
— Боюсь, нет.
— Тогда советую подучиться, парень, вы слишком далеко зашли.
— Неужели дела обстоят так серьезно?
— Однажды, лет, наверное, десять назад, я вел бракоразводный процесс. Молодая жена моего клиента повадилась шастать в бордель, чтобы срубить немного деньжат. Парень, моряк, большую часть времени проводил в плавании и понятия не имел, чем она занимается. Но в конце концов все-таки узнал. Бордель принадлежал Пэджитам, один из них положил глаз на юную леди. — Сигара загадочным образом даже во время разговора оставалась на месте, только подпрыгивала в такт движению губ. — Мой клиент, убитый горем, возжаждал крови. И получил ее. Они поймали его как-то ночью и избили до полусмерти.
— Они?
— Не сомневаюсь, что это были Пэджиты или кто-то из их подручных.
— Подручных?
— Ага, на них работает уйма всяких головорезов: погромщиков, поджигателей, угонщиков автомобилей, ликвидаторов...
Он сделал паузу, чтобы слово «ликвидаторов» повисело в воздухе, и с удовольствием наблюдал за тем, как я ежился. Гарри Рекс производил впечатление человека, который может бесконечно рассказывать подобные истории, не слишком заботясь об их достоверности. У него была глумливая улыбка, в глазах плясали черти. Я очень подозревал, что в этом рассказе была большая доля преувеличения.
— И их, разумеется, не поймали, — подсказал я.
— Пэджиты неуловимы.
— А что случилось с вашим клиентом?
— Провел несколько месяцев в больнице. У него оказалась тяжелая мозговая травма. Потом не вылезал из психушек. Семья распалась. В конце концов он переехал на побережье залива, где его выбрали в сенат штата.
Я кивал и улыбался в надежде, что все это враки, но уверенности не было. Не прикасаясь пальцами к сигаре, он каким-то немыслимым способом, цокнув языком и наклонив голову, переместил ее в правый угол рта.
— Вы когда-нибудь ели козлятину? — без перерыва спросил он.
— Что вы сказали?
— Козлятину ели?
— Нет. Я вообще не знал, что она съедобна.
— Сегодня мы жарим козлятину. В первую пятницу каждого месяца я устраиваю «козлиный пикник» у себя на даче, в лесу. Музычка, холодное пиво, всякие забавы, игры... Собирается человек пятьдесят, я сам тщательно отбираю участников — только сливки общества. Никаких докторов, банкиров и всех этих задниц из загородных клубов. Классная компания. Почему бы вам не присоединиться? У меня на берегу пруда есть небольшое стрельбище. Возьмем револьвер, и вы поучитесь обращаться с этой штуковиной.
* * *
Десятиминутная, по словам Гарри Рекса, поездка до его дачи заняла добрых полчаса — это только по асфальтированной дороге. Переехав «третий ручей после бензозаправки Хека», я свернул на щебенку. Некоторое время дорога была вполне приличной, вдоль нее, как свидетельства цивилизации, даже стояли почтовые ящики, но мили через три почтовый тракт кончился, а вместе с ним и щебенка. Увидев «проржавевший насквозь трактор Мэсси Фергюсона без гусениц», я свернул на проселок. Согласно словесной топографической карте Гарри Рекса, это должна была быть «свиная тропа», но, поскольку прежде мне свиных троп видеть не доводилось, уверенности в том, что я еду правильно, не было. Вскоре «свиная тропа» затерялась в густом лесу, и я стал серьезно подумывать о том, чтобы повернуть назад. Мой «спитфайр» не был приспособлен для езды по пересеченной местности. К тому времени когда показалась крыша дачи, прошло сорок пять минут с начала якобы десятиминутного путешествия.
Владения окружал забор из колючей проволоки, в котором имелись металлические ворота. Ворота были открыты, однако мне пришлось остановиться перед ними, поскольку этого потребовал охранявший их молодой человек с ружьем. Интересно, зачем нужна вооруженная охрана на «козлином пикнике»? Парень смотрел на мой «спитфайр», как деревенский житель, никогда не видевший иностранной машины.
— Ваше имя? — спросил он.
— Уилли Трейнор.
Полагаю, «Уилли» примирило его со мной, потому что он кивком разрешил мне проехать и даже бросил вслед:
— Хорошая машина.
Количество полугрузовиков превышало количество легковых автомобилей. Все машины стояли как попало на лужайке перед домом. Мерл Хаггард надрывался из двух динамиков, выставленных в открытые окна. Группа гостей столпилась над ямой, из которой поднимался дымок, — там жарилась козлятина. Другая группа позади дома играла в «подковки»[6]. Три хорошо одетые дамы сидели на террасе, попивая нечто — явно не пиво. Появившийся Гарри Рекс горячо приветствовал меня.
— Кто этот парень там, с ружьем? — спросил я.
— Ах, тот... Даффи, племянник моей первой жены.
— А зачем он там торчит? — Если «козлиный пикник» подразумевал нечто противозаконное, я хотел по крайней мере это знать.
— Не волнуйтесь. Даффи никто не велел там стоять, и ружье у него не заряжено. Парень уже несколько лет охраняет неизвестно что.
Я улыбнулся, как если бы в том, что сказал радушный хозяин, был какой-то смысл. Гарри Рекс повел меня к яме, в которой я увидел первого в своей жизни козла. До сих пор ни жареного, ни живого мне видеть не приходилось. Если не считать головы и шкуры, козел был целехонек. Меня представили многочисленным шеф-поварам. К каждому имени присовокуплялась профессия: адвокат, залоговый поручитель, торговец автомобилями, фермер... Немного понаблюдав за тем, как туша медленно вращается на вертеле, я узнал, что существует множество теорий правильного приготовления козла. Гарри Рекс вручил мне пиво, и мы направились к дому, то и дело останавливаясь, чтобы переброситься парой слов с каждым встречным. Секретарша, «мошенник — агент по недвижимости», нынешняя жена Гарри Рекса — все, казалось, были рады познакомиться с новым владельцем «Таймс».
Коттедж стоял на берегу грязного пруда, который наверняка должен был привлекать полчища змей. Деревянный настил простирался над водой, где собралось много людей. Гарри Рекс с явным удовольствием представлял меня своим друзьям.
— Он отличный парень, не чета этим задницам из «Лиги плюща», — не раз повторил он. Мне не нравилось, что меня называют «парнем», но я начинал уже к этому привыкать.
Я присоединился к небольшой группе, включавшей в себя двух дам, выглядевших так, будто они провели много лет в притонах: избыток макияжа, пышные начесы, обтягивающие платья. Дамы немедленно заинтересовались мной. Разговор начался с бомбы и нападения на Уайли Мика и плавно перетек на тему страха, облаком которого Пэджиты накрыли весь округ. Я вел себя так, словно все происходящее было лишь очередным эпизодом в моей долгой и многотрудной журналистской карьере. Меня сверлили вопросами, и невольно приходилось говорить больше, чем хотелось.
Гарри Рекс снова присоединился к нам и вручил мне подозрительного вида банку с прозрачной жидкостью.
— Пейте осторожно, — предупредил он совсем по-отечески.
— Что это? — спросил я, заметив, как остальные с любопытством посматривают на нас.
— Персиковый бренди.
— А почему в банке?
— В таких банках его делают.
— Это самогон, — с видом знатока пояснила одна из раскрашенных дам.
Не часто доводится сельским жителям видеть, как «член „Лиги плюща“» впервые пробует самогон. Гости подтянулись поближе. Я не сомневался, что за пять лет, проведенных в Сиракьюсе, выпил больше алкоголя, чем любой из присутствующих за всю свою жизнь, поэтому, отбросив осторожность, провозгласил «Ваше здоровье!», сделал небольшой глоток, почмокал губами и сказал: «Недурно». Все пытались улыбаться, словно посвящали новообращенного в члены студенческого землячества.
Жжение началось на губах, в том месте, где они пришли в соприкосновение с жидкостью, потом быстро распространилось по языку, и к тому времени, когда достигло гортани, мне уже казалось, что меня жгут на костре. Все наблюдали за мной с любопытством. Гарри Рекс тоже отпил из своей банки.
— Где вы это берете? — спросил я как можно небрежнее. Мне казалось, что пламя вырывается у меня сквозь зубы.
— Да здесь, неподалеку, — ответил кто-то.
Онемев от ожога гортани, я сделал еще глоток, мечтая лишь об одном: чтобы на меня перестали обращать внимание. Как ни странно, после третьего глотка я почувствовал легкий привкус персика: видимо, мои вкусовые рецепторы оправились от шока и снова заработали. Когда стало очевидно, что я не собираюсь изрыгать пламя или орать и что меня не вытошнит, разговор возобновился. Гарри Рекс, как всегда, жаждущий расширить мой кругозор, протянул мне тарелку с чем-то жареным.
— Попробуйте, — предложил он.
— А что это? — подозрительно поинтересовался я.
Обе раскрашенные дамы сморщили носы и отвернулись, как будто от запаха угощения их мутило.