Нина хотела улыбнуться, но ощутила, что улыбка не выходит. Это немного взволновало девушку, но выручил Николай Сухопара, бежавший по коридору.
— Это тот озорник, — промолвила Нина, — о котором я тебе рассказывала. Сухопара. Только теперь он мне уже никак не страшный!..
11
Юля Жукова ощутила, что в ее жизнь вошла новая радость. Это произошло как-то неожиданно и совсем недавно, с того вечера, когда Юля ездила с Виктором к Лукашевич.
«Как странно, — думала о Викторе Юля, — еще недавно он был для меня обычным парнем, как и все, комсомольцем, товарищем. И вдруг что-то изменилось».
Нет, Виктор остался, конечно, и комсомольцем, и товарищем, но Жукова теперь думала о нем с нежностью и волнением. Он стал для девушки другим Виктором, которого она до сих пор не знала. Хотелось быть с ним вдвоем, поверять ему свои мечты, чувствовать к нему безграничное доверие, слушать его речи…
Юля в десятый раз вспоминала все подробности того вечера — и как она шла с Виктором аллеей парка, и как качались тени от фонарей, и как они вдвоем стояли, прислонившись к березе.
Припомнилось бледное лицо парня — в тот миг, когда он наклонился к ней и она почувствовала его теплое дыхание. «Зачем я сказала ему: „Что ты?“ — думала Жукова. — Что он хотел сделать? Бедный, как он послушно отклонился и не поцеловал».
Что же это? Это и есть любовь?
Как часто думала о ней Юля, с каким любопытством читала в книжках о переживаниях влюбленных, и тогда казалось, что любовь — внеземное чувство, о котором даже подумать страшно и сладко. Но то, что Юля ощущала к Виктору, было очень простое, совсем «земное» и безмерно трогательное, чем воображаемое или вычитанное из книжек о любви. И было в нем что-то такое, о чем девушка не могла бы сказать обычными словами — нетронутая чистота, цвет весенних яблонь, и радость, радость, которая, как буря, врывалась в грудь…
Юле казалось, что и она стала совсем другой, лучшей, и все вокруг тоже были такие хорошие, такие милые. Трогали даже черное платье Лиды Шепель и модный галстук Мечика Гайдая. Хотелось весь мир обнять, хотелось порывов, движения, полета.
Девушку мучило желание сказать о своем счастье лучшей подруге, вместе помечтать. Жукова больше всего дружила с Марийкой Полищук и с Ниной Коробейник. Весь класс знал, что это три неразлучные подруги, а острый на язык Мечик называл их «тремя грациями».
Нина и Марийка знали, что Виктору нравится Юля. Бывало, что и разговор об этом начинали, но Юля всегда с досадой махала рукой:
— А, хватит вам! Для меня он — такой, как все. И вообще у меня есть более важные дела.
Но вот сегодня после уроков Марийка заметила странный взгляд, которым обменялись Виктор и Юля. Чем именно странный, Марийка не смогла бы как следует объяснить, но сразу поняла, что «между ними что-то есть». Глянув друг на друга, и Виктор, и Юля вдруг стали весьма серьезными, склонились над партами и с притворной озабоченностью начали собирать книжки. И все это для того, чтобы скрыть свою неловкость. А когда сразу же после этого Перегуда подошел к Юле и они вдвоем вышли из класса, Марийка уже знала, что они «договорились глазами» идти вместе домой…
Обо всем этом Марийка рассказала Нине. Нина слушала с таким выражением лица, будто подруга рассказывала по крайней мере о том, что в зоопарке тигр выскочил из клетки.
Полищук засмеялась.
— Ниночка, ты так смотришь на меня, будто ничего не поняла!
Нина всплеснула руками.
— Что же это такое? Нет, это абсолютно невозможно: Юля Жукова и… любовь! Юля, такая энергичная, такая деловая на комсомольском комитете, секретарь, и вдруг…
Марийка снова весело засмеялась.
— А ты хочешь, чтобы она засохла, как наша «вобла»? Это же только Шепель, мне кажется, не способна ни на какую любовь!
— Мария, дорогая, я все это хорошо понимаю, но не могу представить, не могу!
Разговор этот происходил в комнате Нины Коробейник. И не успела Нина договорить свои слова, как неожиданно пришла сама Жукова.
Подруги встретили ее с радостью, и Юля заметила, что Нина какая-то настороженная. На ее лице Жукова легко прочитала и любопытство, и удивление, только непонятно было, чему она удивляется. И еще было у Нины такое выражение, будто она хочет вот сейчас же дотронуться пальцем до Юли, чтобы убедиться, она ли это.
Подруги тесно сели на диван, забрались на него с ногами, и Юля вдруг подумала, что и Нина, и Марийка уже знают про ее любовь.
— Вы знаете? — спросила она. — Откуда же? А я хотела рассказать…
Марийка обняла подругу.
— Юля, ты должна рассказать. Понимаешь — должна!
— Юлька, — вскрикнула Нина, — значит, что все — правда? Я не верила, не верила!
Она передернула плечами, как от холода.
Жукова улыбнулась — то ли горько, то ли как-то затаенно, задумчиво.
— Я самая себе не верила, — промолвила. — А вот случилось…
— Что? — осипшим голосом спросила Нина. У нее пересохло в горле.
— Не знаю. Будто и ничего особенного и вместе с тем такое значительное, важное для меня. Только я говорю это не для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство. Нина, не смотри на меня такими глазами, будто у меня изо рта гадюка лезет. Не для любопытства рассказываю. В эти дни я ощущаю такую радость, девочки, такую радость! Я никогда не знала, не представляла, как это бывает.
— Что? — снова хрипло обозвалась, будто каркнула, Нина.
— Любовь, — глухо произнесла Юля. — Я читала о первой любви, но она у меня или другая какая-то, или неправильно ее описали в романах.
— Говоры, рассказывай дальше, — с нетерпением попросила Марийка. — У каждого любовь бывает другой, вот и все. Каждый любит по-своему.
Когда Юля рассказала, как в темном парке, под березами, Виктор вдруг наклонился поцеловать ее, Нина закрыла лицо руками.
— Чего ты? — спросила Жукова.
— Я представила… представила этот миг.
Нина скатилась с дивана.
— Ну, была бы я на твоем месте! — вскрикнула она. — Какое он имел право? Впервые остались вдвоем, и он уже целует? А ты? Ты?
— У меня оборвалось сердце, и я сказала, что не надо. И он сразу же послушался.
— Посмел бы он не послушаться! — воинственно вскрикнула Нина.
— Но мне теперь очень жаль, что я так сказала.
Нина смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
— Жаль, — повторил Юля, — так как теперь он… даже за локоть боится мене взять.
Нина энергично махнула рукой.
— Ну вас! Я еще в этих делах, наверное, не все понимаю.
Она снова уселась на диван.
— Но я все-таки пришла бы в ужасное негодование! Я никому из ребят не дала бы поцеловать себя!
Марийка засмеялась.
— Подожди, вот и ты влюбишься.
— Наверно, придет время. Но сейчас… В кого?
Что-то вспомнив, Нина прыснула смехом.
— А в пятом или шестом классе, помнишь, я была влюблена. Была! Моей любовью был Владимир Дуров! Я плакала в подушку, мечтала о фантастических встречах с ним… Себя я видела в воображении известной на весь мир циркачкой, такой «королевой цирка». Но это же было совсем не то, что у тебя сейчас, Юля.
Она заглянула Юле в глаза, и ей показалось, будто вся душа подруги, все ее наилучшие мысли и порывы вдруг засветились в этих глазах. Что-то вздрогнуло у Нины в груди, она обняла Юлю и поцеловала в горячую щеку.
— Я так думаю, — мечтательно говорила Жукова, — что если он хороший парень, мы с ним очень крепко сдружимся. Это же самое главное, чтобы была такая большая, настоящая дружба. Чтобы и он, и я знали: случится какая-то неудача, горе — пополам! Счастье, успех, радость — тоже пополам. А что такое хороший парень? Чтобы он больше всего, даже больше собственной жизни любил свой народ, землю, на которой родился. А если он будет преданным патриотом Отчизны, он будет любить и труд, этот труд будет особенный, вдохновенный, так как он — для своего народа… Это — хороший парень!
Марийка встала, походила по комнате, остановилась и задумалась. Потом тряхнула короной каштановых кос.
— Как хочется быть такой, как ты сейчас нарисовала! — страстно говорила она. — Но скажи, скажи, Юля, чем мы, комсомольцы, отличаемся от некомсомольцев? Какими делами? Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. «Подавать пример в учебе, в дисциплине»… Все это так, все это — чудесно. Но мне, например, этого мало. Мало, Юля! Не могу втиснуть свое сердце в эту формулу!
— Хочешь великих дел, подвигов? — улыбнулась Юля.
— Знаю и это, — махнула рукой Марийка. — Скажешь, что великие дела начинаются с маленьким. А все-таки, все-таки — где наши прекрасные, вдохновенные комсомольские дела? Ты — секретарь комитета, скажи!
Жукова смотрела на подругу и тихо, укоризненно качала головой.
Вдруг Марийка разозлилась. Глаза сузились, стали продолговатыми, задрожал подбородок.
— Юля, ты не тряси головой, как бабушка. Я к тебе с мучением, а ты — с проповедями! Я не ученица первого класса, нечего читать мне прописные истины.
Нина соскочила с дивана:
— Мария, что ты? Ну, успокойся! Зачем ты так? Юля, ты молчи! Дорогие, не надо так, зачем?
Жукова медленно встала, отстранила Нину.
— Нет, почему мне нужно молчать?
Подошла к окну, оперлась руками о лутку. Заговорила тихим, ровным голосом:
— С мучением, говоришь? Это хорошо, что мучаешься, что ищешь ответ. Значит — хорошая ты комсомолка. Я… я горжусь, что ты — моя подруга! Сердце у тебя, Марийка, любопытное, тревожное. Комсомольское сердце. И все ты чудесно знаешь, все истины знаешь про большие и маленькие дела. (Какая-то молния вспыхнула при этих словах в зрачках Жуковой — золотая, смешливая). А все-таки чего-то не додумала! Что ты называешь маленьким делом? Что ты называешь, спрашиваю, будничным, серым, обычным, неинтересным делом? Вот теперь ты дай мне ответ!
Марийка молчала.
Тогда Жукова, чуть сдерживаясь, чтобы говорить так же спокойно и ровно, задыхаясь, глотая слова, страстно заговорила дальше:
— Овладеть душой человека, вывести ее на солнечную тропу, это, по-твоему, маленькое дело, нет в нем комсомольского подвига? Вот у нас в классе — Варя Лукашевич, идет она какими-то окольными путями, переулками идет, а мы до сих пор не можем помочь ей выйти на нашу комсомольскую магистраль! Или Шепель — однобокая, искалеченная воспитанием в семье, отец ее был самодур. Изменить ее характер, разорвать замкнутый круг, в котором она живет — это, может, маленькое, мелкое дело? Эх ты, Марийка! Сколько у нас замечательных комсомольских, непочатых дел, а мы часто не замечаем их у себя под боком, так как приставили к глазам подзорную трубу и смотрим в замечтавшуюся даль — ген-ген где-то ждут нас подвиги и большие дела!
Нина с горящими глазами одобрительно кивала головой.
— Правильно, Юля! Я понимаю тебя, понимаю. Вот у меня в отряде, в пятом классе — Николай Сухопара, жуткий задира, озорник. Если его выгнать из школы, из пионерского отряда, то из него вырастет хулиган. Но как вожатая, как комсомолка, я отвечаю за него. Не только перед комсомольским комитетом, но и перед всем государством отвечаю за Николая Сухопару! И я знаю, что он будет соколом, этот школьник, мы ему вырастим крылья. Крылья, Марийка! Это же наше комсомольское большое дело!
— Это — подвиг! — сказала Юля. — А мы этого часто не понимаем.
Марийка шумно вздохнула.
— Девочки, — сказала она, — как было бы радостно, чтобы мы всю жизнь могли собираться втроем, говорить, спорить. Дружить всю жизнь, поддерживать друг друга. Сейчас что у нас? Школа! Дают тебе готовенькую задачу — садись, обложись учебниками и делай урок. А в жизни, за дверью школы и института, будет все совсем иначе. Жизнь не будет давать нам готовеньких задач. Ко всему надо будет доходить собственным умом. Как мы тогда будем вспоминать нашу дружбу!
Она, волнуясь, пересекла комнату из угла в угол, повернулась на каблуках, резко махнула рукой.
— А все же это — не то, не то! Если тебя послушать, Юля, я тоже делаю одно очень большое комсомольское дело: я воспитываю в себе силу воли. И имею некоторые успехи. Я могу ответить урок так, как вы слышали — про Лесю Украинку… Могу заставить себя напряженно смотреть в одну точку — час, два, думая о чем-то важном… Не то, Юля, дорогая моя, не то, Ниночка! Мы спокойно жуем завтрак, обедаем, сидим над учебниками в уютной и теплой комнате. Мы не рискуем своей жизнью!
Она вплотную подошла к Юле и почти выкрикнула с болью:
— Не рискуем жизнью! А во всем мире какая идет борьба!
Юля Жукова нежно, как сестру, обняла Марийку. Заговорила так проникновенно и искренне, с такой любовью к подруге, что у Нины, которая забилась в уголок дивана, глаза наполнились слезами.
— Марийка, родная подружка, горячая ты моя, дорогая моя! Как я тебя понимаю, всю тебя понимаю, до последней клеточки. Мы бы не были комсомолками, если бы не думали о героических делах, если бы не готовились стать Зоей, Лялей Убийвовк. Но пойми же, что сейчас наши, на первый взгляд, обычные комсомольцы дела, — и борьба за отличные знания, за окончание школы с медалью, и работа вожатой, и лекция, и стенгазеты — приобретают большое, особое значение. Почему? Потому, что мы готовимся стать настоящими борцами за коммунизм. Подумай, Марийка: борцами за коммунизм, солдатами всемирной армии мира. Это, по-твоему, — маленькие, будничные дела? Нет, это великие дела, девочки. Ты говоришь, что мы не рискуем жизнью. Нет, мы рискуем жизнью таких, как Шепель или твой Николай Сухопара, если не сумеем перевоспитать их! А что, я не преувеличиваю. Они потом будут путаться под ногами, мешать нам.
Нина сорвалась из дивана с восторженным визгом:
— Юля! Я не могу! Ты — чудесная, Юлька!
12
Варя Лукашевич торопливо поужинала, помогла тетке помыть посуду, подмела пол и, то и дело посматривая на часы, начала переодеваться. Она надела свое лучшее платье, принарядилась перед зеркалом, аккуратно причесалась.
У тетки на столике лежала красивая брошь — зеленая бабка с золотыми глазами. Вари очень хотелось приколоть эту брошь себе на грудь, но попросить у тетки не осмелилась и только украдкой вздохнула.
Запыхавшись, девушка добежала до остановки троллейбуса, стремглав вскочила в раскрытые двери. Жорж, наверно, уже давно ждет. Что если он рассердится и уйдет?
От этой мысли Варе стало холодно. Почему так медленно катится троллейбус? Он же ползет как черепаха!
Как еще далеко! Четыре остановки осталось. А Жорж стоит на мосту, вглядывается в пешеходов, ищет ее глазами. Осталось проехать еще две остановки. Почему кондуктор так долго не отправляет машину? В конце концов тронулись-таки! Теперь — на следующей остановке выходить. А может, выскочить и побежать? Нет, троллейбусом таки быстрее!
С замирающим сердцем Варя остановилась на мосту, стала искать глазами Жоржа. Это — левая сторона. Тут, возле парапета, он должен ее ждать. Где же он? Неужели не дождался, ушел? Что если позвать его, позвать во всю силу, так чтобы заглушить грохот трамваев и сигналы машин?
Она встрепенулась, как птичка, когда Жорж неожиданно вынырнул из толпы и обнял ее за плечи.
— Фасонишь, Варварочка?
— Как это? Не понимаю.
— Чтобы кавалер тебя ждал?
— Извини, Жорж. Я и так сбежала с собрания. У нас было классное собрание.
Жорж скорчил гримасу:
— Собрание, класс… Не вижу практических перспектив. Ты в ресторане первого класса бывала? Нет? Так и знал. Сегодня, Варварочка, кино откладываем. Пойдем в «Ялту»!
Они заняли отдельную кабинку ближе к эстраде, где расположился струнный оркестр. Жорж заказал ужин и бутылку вина.
От вина и музыки, от черных, с бликом глаз Жоржа у Вари тихо кружилась голова, пылали щеки. Она видела только эти глаза и еще его красные губы, ощущала его ладонь, которая сжимала ее безвольные пальцы. Видела еще широкую пальмовую листву, и ей казалось, будто она в неизвестной южной стране, где нет ворчливой тетки, где только они вдвоем со своим дорогим, хорошим Жоржем.