Исписав единым духом чуть ли не весь лист, Катон перечитал написанное, морщась всякий раз, когда его взгляд натыкался на не слишком, по его мнению, удачное, выбивавшееся, из общего строя слово или выражение. Однако в целом любовная часть послания его устроила, и теперь он решил поделиться с любимой другим — всем тем сложным комплексом ощущений, которые переполняли его и от бремени которых он надеялся освободиться с помощью письменной исповеди. Ему хотелось рассказать о чувстве вины, сопровождающем каждый разящий врага удар, и о том, какой смрад стоит на поле брани, и о еще более гнусной вони погребальных костров, чей маслянистый дым забивает легкие всем, на кого дунет ветер. И о том, как поблескивают на солнце только что выпущенные человеческие внутренности.
Правда, больше всего ему хотелось рассказать о том леденящем страхе, который переполнял его, когда транспортное судно приближалось к берегу, заполненному орущей толпой бриттов. Надо же хоть кому-то знать, что он был в тот момент близок к полному отчаянию, к тому, чтобы вцепиться в борт и отказаться от высадки! Разумеется, признаться во всем этом товарищам никоим образом невозможно. Это было бы все равно что расписаться в собственной трусости. А возлюбленной можно ли признаваться в столь стыдных вещах? Вдруг она тоже начнет презирать его за слабость и, чего доброго, учитывая его юные годы, сочтет мальчишкой, недостойным называться ни воином, ни настоящим мужчиной.
Время шло, вечерний сереющий свет сменился сумраком, рассеивавшимся лишь свечением тонкого полумесяца, и наконец Катон пришел к выводу, что лучше описать любимой сражения, в которых ему довелось участвовать, а не испытанные им при этом чувства. Приняв решение, он зажег лампу, склонился над столом и кратко, но выразительно описал ход кампании. Оптион уже почти закончил, когда из трапезной для центурионов вернулся Макрон. Вваливаясь в палатку, он задел ногой колышек при входе и громко выругался.
— Понавбивали тут всякой хрени!
Гнев делал его пьяное бормотание и вовсе маловразумительным. Ноги центуриона подогнулись, и он с маху рухнул на походную койку, которая в свою очередь рухнула под его весом. Катон поднял глаза и покачал головой, прежде чем вытереть перо и убрать письменные принадлежности.
— Ты в порядке, командир?
— Какой, к хренам собачьим, порядок, когда эта дерьмовая койка взяла и сломалась? Кто ее просил? И вообще, вали отсюда на хрен! Дай мне побыть одному.
— Есть валить на хрен, командир! — с улыбкой отозвался Катон. — До утра.
— До утра, почему бы и нет? — рассеянно отозвался Макрон, борясь со своей туникой. Потом, видимо осознав тщетность попыток снять ее, он снова тяжело опустился на руины своей кровати, оперся на локоть и окликнул: — Катон!
— Да, командир?
— Нам с тобой приказано завтра спозаранку явиться к легату. Ты не забудь об этом, парень!
— К легату?
— Да, к хренову легату. А теперь проваливай и дай мне поспать.
ГЛАВА 33
Труба в ставке командующего пропела первую смену караула, и ее звуки подхватили трубачи остальных трех легионов, стоявших на северном берегу Тамесиса, а спустя мгновение и легиона, все еще остававшегося на южном. Сам Плавт находился с выдвинутыми вперед войсками, координируя подготовку к следующему наступлению, однако орлы всех легионов все еще находились во временном штабе, так что официально армия не считалась перебравшейся через реку. Этот акт должен был стать частью торжественной церемонии — орлам предстояло переправиться вместе с императором Клавдием. Веспасиан полагал, что это будет величественное зрелище, поскольку Клавдий намеревался извлечь из наступления на столицу противника Камулодунум максимальную политическую выгоду. Император в пышных церемониальных доспехах со своими столь же расфуфыренными приближенными возглавит процессию, и где-то среди участников этого представления будет и Флавия, которая, как и все, кто состоит в императорской свите, сейчас, скорее всего, находится под пристальным наблюдением. Агенты отслеживают все ее встречи, а содержание каждого подслушанного разговора записывается и передается Нарциссу.
Интересно, подумал Веспасиан, возьмет ли император и на сей раз с собой своего самого доверенного вольноотпущенника? Это зависело от того, насколько доверяет Клавдий своей жене и префекту преторианцев, командовавшему когортами, остававшимися в Риме. Сам Веспасиан встречал Мессалину лишь единожды, на дворцовом пиру, но и этого хватило, чтобы понять, что ее ослепительная красота служит лишь завесой для изумительно острого ума. Ее глаза, подведенные по египетской моде, прожигали насквозь, и Веспасиану стоило немалых трудов не отвести свой взгляд. Мессалина оценила его твердость и, протянув руку для поцелуя, улыбнулась тому, что он не спасовал.
— Будь поосторожней с ним, Флавия, — сказала она. — Мужчина, способный с такой легкостью выдержать взгляд супруги самого императора, способен на все.
Флавия сквозь поджатые губы выдавила улыбку и быстро увела мужа.
Вспоминая этот случай, Веспасиан находил забавным то, что на роль потенциального заговорщика, пусть мимоходом и в шутку, был избран он, а вовсе не Флавия. Что же до нее, то в ней, похоже, при дворе видели лишь верную жену и образцовую римлянку, которую трудно заподозрить в чем-либо более предосудительном, чем посещение общественных бань.
Сейчас, в ретроспективе, все те приемы для узкого круга, которые устраивала Флавия или на которые ее приглашали без него, представлялись ему зловещими, ибо многие участники этих сборищ, изобличенные шпионами Нарцисса как заговорщики, были преданы суду.
Правда, какова была степень причастности его жены к интригам против Клавдия, Веспасиан так и не знал. До встречи с ней он мог полагаться лишь на слова не слишком заслуживавшего доверия Вителлия, но, с другой стороны, многое ли изменится после их встречи? В конце концов, разве он может быть уверен в том, что жена скажет ему правду? Или, если она солжет, как ему это понять? Все эти сомнения, понятное дело, не поднимали ему настроения.
Снаружи послышался топот ног, и легат, схватив со стола первый попавшийся документ (это оказалось прошение главного хирурга о расширении лазарета), сделал вид, будто погружен в чтение.
Последовал краткий обмен парой фраз, после чего часовой, велев прибывшим подождать, сдвинул полог. Сноп света упал на стол, и Веспасиан, прищурившись, обернулся.
— В чем дело?
— Командир, прибыл центурион Макрон со своим оптионом. Говорит, что ему было приказано явиться сюда с первым утренним сигналом.
— В таком случае он опоздал, — буркнул легат. — Впусти обоих.
Часовой, пригнувшись, вынырнул из шатра и встал в стороне от входа, придерживая полог.
— Проходите. Легат вас примет.
Центурион и оптион подошли к столу и вытянулись.
— Командир, центурион Макрон и оптион Катон явились по твоему приказанию.
— Вы опоздали.
— Так точно.
Макрон хотел было извиниться, но промолчал. Для армии извинения не годятся. Либо ты выполняешь приказ, либо нет, и никакие отговорки не принимаются.
— Почему?
— Командир?
— Почему ты опоздал, центурион? Первый сигнал уже подан.
— Так точно, командир.
Тем временем Веспасиан присмотрелся к центуриону и, разглядев его понурую, опухшую физиономию, понял все без дальнейших расспросов. Разумеется, за опоздание полагалось взыскание, но, имея в виду заслуги центуриона, легат решил ограничиться устным предупреждением.
— Ладно, центурион, мне все ясно, но, если подобное повторится, ответишь по всей строгости.
— Так точно, командир.
— А если я когда-нибудь услышу, что выпивка мешает тебе исполнять свои обязанности, даю слово, ты снова сделаешься рядовым. Понял?
— Так точно, командир, — в очередной раз ответил Макрон, подтвердив выразительным кивком, что ему все понятно.
— Ну, хорошо, ребята. У меня есть для вас работа. На сей раз не особо опасная, но тем не менее задание ответственное, хотя выздоровлению оптиона оно, надеюсь, не помешает.
Веспасиан порылся среди документов на своем столе и бережно извлек из всей груды маленький листок с печатью в углу.
— Вот подтверждение ваших полномочий. Ваша центурия отправится назад к побережью, в Рутупий, где вы встретите Восьмой легион. Я хочу, чтобы вы выбрали из его состава лучших легионеров. Как подберете людей, сразу заносите их в списки Второго, ну а остальным легионам придется обойтись тем, что останется. Понятно?
— Так точно, командир.
— А теперь, если вы поторопитесь, то успеете погрузить своих людей на транспортное судно, которое как раз повезет раненых вдоль побережья к нашему порту. Можете идти.
Центурион с оптионом отбыли, а мысли оставшегося в одиночестве Веспасиана обратились к другому не дававшему ему покоя вопросу. Днем ранее Плавт вызвал всех легатов к себе, чтобы проинформировать их о своих последних попытках договориться с вождями местных племен. К сожалению, новости от Админия поступили неутешительные. Тот факт, что римская армия не довершила разгром Каратака и вместо наступления на столицу остановилась на реке Тамесис, встревожил даже те кланы, которые ранее были настроены к Риму лояльно. Их заверяли, что Каратак будет разбит в считаные недели и возглавляемый катувеллаунами союз племен распадется. Однако ничего этого не произошло. Римляне засели за валами и частоколами, в то время как Каратак быстро и беспрепятственно набирает новое войско, не скупясь на угрозы в адрес тех вождей, которые пытаются сохранить нейтралитет и не спешат присоединиться к противникам Рима. Плавт, со своей стороны, предупредил этих вождей через Админия, что за нарушение ранее заключенных с Римом договоренностей им придется ответить, однако походило на то, что Каратак доберется до них раньше, чем римские легионы. По словам Админия, вожди пресловутых племен заявили следующее: если Камулодунум до конца сезона падет, они не нарушат своих обещаний, однако, если столица останется в руках Каратака и римляне не сумеют их защитить, им, пусть и против воли, придется объединиться с племенами, поклявшимися уничтожить Плавта.
Следовало иметь в виду, что после такого объединения численное превосходство Каратака над римлянами станет подавляющим, а это сделает неизбежным если не поражение, то отступление армии Рима. Не исключено, что римских орлов вообще вышвырнут с острова.
Уже в который раз Веспасиан проклял злосчастную задержку, вызванную необходимостью ожидать Клавдия с его свитой. После переправы прошло уже четыре недели, но, по словам Плавта, получалось, что выступить к Камулодунуму армия, скорее всего, сможет не раньше чем еще через месяц. Получалось, что орлы окажутся под стенами неприятельской столицы самое раннее в сентябре, и это лишь в том случае, если легионам удастся легко смести с дороги Каратака и его новое войско. Столько сложностей, и все из-за упрямого желания императора лично возглавить захват главного города бриттов.
Тщеславие Клавдия вполне может обернуться погибелью для них всех.
Спустившись к реке, остатки шестой центурии терпеливо ожидали окончания погрузки раненых, в то время как лекарские помощники заносили носилки с увечными бойцами на палубу и оставляли под навесом. Смотреть на это было тягостно. Всех этих людей ждала отставка по неспособности нести службу, а большинству из них, например лишившимся руки или ноги, предстояло оставаться калеками до конца своих дней. Среди раненых было немало добрых знакомых, а то и друзей парней из шестой, и сейчас все они хранили угрюмое молчание, понимая, сколь плачевное будущее ждет этих инвалидов, иные из которых еще стонали от боли.
Воспользовавшись задержкой, Катон решил поискать на наспех сооруженной пристани Ниса, надеясь восстановить отношения. Карфагенянин отыскался легко. Он стоял на груде мешков с зерном, зычно выкрикивая распоряжения, смешанные с бранью, адресуя все это с трудом заносившим на борт носилки подручным.
При виде Катона Нис отрывисто кивнул:
— Доброе утро, оптион. Чем могу помочь?
Катон собрался было подняться к нему наверх, но холодный тон Ниса остерег его:
— Ну так что, оптион?
— Нис, я… я просто хотел поздороваться.
— Ну, поздоровался. Что-нибудь еще?
Катон нахмурился, задумался и покачал головой.
— Тогда, если ты не возражаешь, я займусь делом… Эй, еще раз такое увижу, сброшу всех в воду, наподдав по вашим хреновым римским задницам!
Следовало признать, что его раздражение не было беспричинным: заносившие раненого на палубу санитары задели его культей борт, отчего бедняга зашелся в крике.
Катон выждал еще момент в надежде на какую-нибудь слабую перемену в настроении карфагенянина, но, осознав, что Нис к общению не расположен, огорченно отвернулся. Вернувшись к центурии, он уселся на некотором расстоянии от Макрона и уставился на реку.
Наконец последние из раненых были погружены, и капитан транспорта подозвал Макрона.
— Пора шевелиться, ребята. Теперь ваша очередь!
Легионеры гуськом поднялись по трапу и тяжело протопали по палубе на отведенное им место. Макрон разрешил людям снять доспехи и вещевые мешки. Моряки оттолкнули судно от речного берега. Некоторые солдаты праздно глазели на них, остальные же просто развалились на палубе, греясь под солнечными лучами.
Бросив взгляд через медленно расширявшееся пространство между судном и берегом, Катон приметил Ниса, который вел своих санитаров вверх по склону к шатрам лазарета. Навстречу ему небрежной походкой шествовал трибун Вителлий. Заметив Ниса, он широко улыбнулся и поднял в приветствии руку.
ГЛАВА 34
Хотя со времени высадки Второго легиона в Рутупии прошло всего-то два месяца, пристань, охранявшаяся наспех возведенной цитаделью, разрослась в большой порт, оборудованный огромным хранилищем военных припасов. Десятки судов стояли в проливе на якоре, дожидаясь очереди на разгрузку, а более дюжины одновременно находились у причала. Сотни бойцов вспомогательных когорт выносили из глубоких трюмов широконосых грузовых кораблей амфоры и мешки и помещали их на подводы для дальнейшей транспортировки наверх.
Наверху, на невысоком склоне, можно было увидеть крепкие ворота и увенчанный частоколом земляной вал, окружавший территорию хранилища. Вдоль его внутреннего периметра тянулись возведенные на кирпичных фундаментах зерновые склады, а по соседству с ними на специально размеченных площадках теснились промаркированные амфоры с маслом, вином или пивом. Дальше, также на специальных площадках, складировались метательные копья, мечи, сапоги, туники, щиты.
Отдельный бревенчатый забор ограждал тесную толпу пленных бриттов, дни напролет сидевших на корточках под палящим солнцем. В положенное время их загонят в трюмы возвращающихся в Галлию судов, а в конце долгого путешествия они окажутся на большом невольничьем рынке Рима.
За стенами главного хранилища находилась армейская скотобойня, где умелые мясники забивали свиней и быков. Сбоку от нее высился огромный холм потрохов и прочих непригодных в пищу отходов. Над этим поблескивавшим в солнечном свете холмом с пронзительными криками и хлопаньем крыльев вились стаи чаек и прочих падальщиков. К сожалению, легкий ветерок разносил над водой не только их гвалт, но также ужасающее зловоние.
Когда транспорт подходил к пристани, оно настолько усилилось, что многих людей Макрона вывернуло, однако локтях в ста от причала судно вышло из подветренной зоны и воздух худо-бедно расчистился. Катон вцепился в деревянный поручень и сделал несколько жадных, глубоких глотков, чтобы освежить легкие. Кормчий опытной рукой развернул укрепленное на корме рулевое весло, и тяжелое судно плавно встало к пристани боком.