— Что ж. Интересно, что оставил тебе Бестия.
— Не имею ни малейшего представления, командир, — смущенно прочистив горло, пробормотал Катон.
— Ясное дело, что не имеешь. Я и сам в жизни бы не подумал, что старина Бестия способен на такой жест. Вроде бы уж он-то всегда был на виду, весь как на ладони, но сколько я ни служу под орлами, ни разу не слышал, чтобы он расчувствовался. Видать, парень, ты произвел на него сильное впечатление.
— Наверное, так, командир. Но мне трудно в это поверить.
Макрон задумался, и покачал головой:
— Знаешь, мне тоже. Не сочти за обиду, но ты никак не соответствуешь его представлениям о настоящем солдате. Честно признаюсь, я и сам-то далеко не сразу сообразил, что ты не просто долговязый дуралей с головой, забитой ерундой, вычитанной в разных книжках. Хоть ты лопни, но вид у тебя не солдатский.
— Так точно, командир, — хмуро отозвался юноша. — Но я приложу все старания, чтобы выглядеть как надо.
— Да не переживай ты, парень. Главное ведь не как выглядеть, а кем быть. А ты заправский убийца, это точно. Я ведь видел тебя в бою.
При слове «убийца» Катон невольно поморщился, ибо в его понимании оно звучало вовсе не хвалебно. «Солдат» — другое дело, это слово, означающее одну из цивилизованных профессий, пусть даже эта профессия требует умения убивать. «Убийца» — это некто звероподобный. Чуждый высоких целей и моральных ценностей. Дикие варвары, живущие в сумраке германских лесов, — вот они прирожденные убийцы. Убивают просто в силу своей кровожадности, этим и объясняются их постоянные междоусобные распри. Впрочем, напомнил себе Катон, внутренние распри в не столь уж далеком прошлом раздирали и Рим, но с установлением императорской власти угроза гражданской войны практически миновала. И теперь римская армия сражается с высоконравственной целью приобщения погруженных во мрак невежества дикарей к ценностям цивилизации.
А что представляют собой эти бритты? Что они за люди? Убийцы или в каком-то смысле тоже солдаты? Из головы у него не шел меченосец, покончивший с собой на ристалище. Этот человек был истинным воином и атаковал с яростью прирожденного убийцы. А акт самоуничтожения указывал на фанатизм — качество, которое казалось Катону пугающим. Пожалуй, это соприкосновение с варварами и их миром должно стать для Катона еще одним подтверждением непреложной правильности и абсолютнейшей превосходности того пути, которым следует Рим. Несмотря на засилье корыстных, циничных политиканов, Рим в конечном счете являлся носителем порядка и прогресса, подлинным маяком для многочисленных народов, прозябающих во мраке варварства и невежества.
— Все переживаешь из-за своего проигрыша? — по-своему истолковал задумчивость юноши Макрон.
— Никак нет, командир. Мне вспомнился тот бритт.
— А вот я его почитай что забыл. Потому как поступил он глупо, тут и рассуждать нечего. Я бы понял его, обрати он свой меч против нас и попытайся прорваться. Но убивать себя — дурь, да и только.
— Тебе видней, командир.
Они дошли до лекарского шатра, отмахнулись от насекомых, вившихся вокруг горевших над входом масляных ламп, и, нырнув под полог, вошли. Сидевший за столом, сбоку от входа, помощник лекаря провел их вглубь, туда, где размещались раненые командиры. Каждому центуриону отводилась пусть небольшая, но отгороженная личная клетушка, с походной койкой, боковым столиком и горшком. Отдернув занавеску, дежурный жестом пригласил их войти, и Макрон с Катоном бочком протиснулись к узкой кровати, на которой покоилось прикрытое полотном тело главного центуриона, встав по обе стороны от нее.
Некоторое время они стояли молча, а потом помощник лекаря обратился к Катону:
— То, что он поручил передать тебе, находится здесь, под кроватью. Я пока ненадолго оставлю вас, а вы уж тут сами разберетесь.
— Спасибо, — тихонько отозвался Катон.
Занавеска снова задернулась, санитар вернулся к своему столу. Было тихо, только где-то внутри палатки слышались слабые стоны да снаружи приглушенно рокотал лагерь.
— Ну что, будешь смотреть или мне взглянуть? — спросил Макрон, невольно понизив голос.
— Прошу прощения?
Макрон большим пальцем указал на главного центуриона.
— Прежде чем старый товарищ обратится в дым, я должен последний раз взглянуть ему в лицо. А ты как?
Катон нервно сглотнул.
— Давай.
Макрон наклонился и осторожно отогнул полотняную простыню, открыв Бестию до обнаженной, густо поросшей седыми волосами груди. Ни тот ни другой никогда не видели главного центуриона иначе как одетым по полной форме, и плотный, вьющийся, напоминающий шерсть волосяной покров на его теле удивил их обоих. Какая-то добрая душа уже прикрыла глаза главного центуриона монетами для уплаты Харону за перевоз через реку Стикс в загробный мир. Рана, ставшая в конечном счете причиной его смерти, была промыта, но даже при этом разрубленное до кости лицо являло собой далеко не самое приятное зрелище.
Макрон присвистнул.
— Надо же, как располосовали. Челюсть, можно сказать, срубили. Удивительно, как он в таком состоянии вообще умудрился хоть что-то сказать легату.
Катон кивнул.
— И все же старый пердун добился большего, чем достигает большинство из нас… да, большинство. Давай взглянем, что он оставил тебе. Мне посмотреть?
— Если хочешь, командир.
— Не откажусь.
Макрон опустился на колени и пошарил под койкой.
— А! Вот оно.
Вставая, центурион вытащил из-под кровати меч в ножнах и небольшую амфору. Передав меч Катону, он вынул из амфоры затычку и осторожно принюхался. На суровом лице солдата расплылась улыбка.
— Кекубанское! — проникновенно произнес Макрон. — Ну, сынок, не знаю, чем ты охмурил Бестию, если он не выпил этот нектар сам, а оставил тебе. Чудеса, да и только! Ты не против, если я…
— Угощайся, командир, — ответил Катон, рассматривая меч в черных, местами потертых, но покрытых строгим до изыска серебряным узором ножнах. Настоящее солдатское оружие, а не какая-нибудь крикливо отделанная безделка, пригодная только для церемоний.
Центурион Макрон облизал губы, поднял амфору и произнес тост:
— За главного центуриона Люция Батиака Бестию, старого служаку, сурового, но справедливого. Хорошего солдата, не опозорившего своих товарищей, свой легион, свой род, свою трибу и Рим.
Судя по тому, как энергично заработал кадык Макрона, когда он приложился к амфоре, честь славному напитку центурион воздал в полной мере. Потом он опустил сосуд, утер губы и сказал:
— Изумительный вкус. Ты только попробуй.
Катон принял протянутую ему амфору, поднял ее, чуть смущаясь театральностью своего жеста, над телом мертвого главного центуриона и возгласил:
— За Бестию.
Макрон был прав. Вино отличалось отменным вкусом, богатым букетом, тонким ароматом, с легким мускусным оттенком и сухим послевкусием. Воистину, изысканный напиток. И пьянящий.
— Дай-ка мне взглянуть на твой меч.
— Да, командир.
Катон протянул меч. Скользнув беглым взглядом по ножнам, Макрон обхватил рукоять из слоновой кости, увенчанную искусно сработанным золотым набалдашником, и извлек хорошо закаленный, отполированный до зеркального блеска клинок. Подняв брови в искреннем восхищении, центурион провел пальцем по режущей кромке. Для преимущественно колющего оружия, каким являлся легионерский гладиус, меч был наточен практически идеально. Центурион взвесил его на руке и пробормотал что-то одобрительное насчет баланса между клинком и головкой эфеса. Этим мечом, в отличие от стандартного оружия, выдававшегося легионерам со складов, можно было орудовать, не напрягая кисть. И уж конечно, произвели его не римские мастера. Такой меч мог появиться на свет только в одной из тех прославленных галльских кузниц, где из поколения в поколение ковали лучшие в мире клинки. Интересно, как он оказался у Бестии?
И тут и центурион, и юноша приметили под гардой меча какую-то надпись. Выполненную, как понял Катон, на греческом языке.
— Что тут говорится?
Катон взял меч и мысленно перевел: «От Германика Л. Батиаку, его Патрокл». Вдоль хребта его пробежал холодок изумления, и он непроизвольно посмотрел вниз, на обезображенное страшной раной лицо главного центуриона. Неужели этот человек был когда-то в юности привлекательным? Настолько привлекательным, что снискал привязанность и любовь великого полководца Германика… В это было трудно поверить. Катон знал Бестию лишь как грубого, жесткого ревнителя дисциплины. Но кто знает, какие тайны хранит в себе до кончины своей человек? Некоторые из них покойный так и уносит с собой в подземный мир, но с иных опадают покровы.
— Ну? — нетерпеливо спросил Макрон. — Что там говорится?
Зная о нетерпимости своего центуриона к однополой любви, Катон быстро сообразил, что ответить:
— Это подарок Германика за отменную службу.
— Германика?
— Боюсь, уважаемые, тот холм создаст нам проблему.
Полководец указал жезлом на ту сторону реки, и взгляды всех старших командиров проследовали за его рукой. Помимо четырех командиров легионов окружение Плавта составляло множество облаченных в алые плащи офицеров его штаба. Приглядываясь к своему брату Сабину, горделиво носившему почетный чин префекта кавалерии, Веспасиан мысленно посмеивался над его вычурным раззолоченным нагрудником, годным более для парада, чем для боя. Впрочем, по части обилия и вычурности золотых украшений с Сабином успешно соперничал Админий, британский вождь, не поладивший со своим братцем Каратаком и прибившийся к римской армии в качестве проводника и посредника на переговорах с туземцами. Победа Рима сулила ему возвращение земель и титула, и хотя в этом случае он уже не остался бы суверенным правителем, необходимость поступиться независимостью ради власти его, похоже, не смущала. Веспасиан не испытывал к предателю своего народа никаких чувств, кроме презрения, а потому быстро перевел взгляд с бритта на реку.
Дальний берег поднимался к тянувшемуся вдоль реки невысокому кряжу, гребень которого варвары наспех укрепили. Работы продолжались и сейчас: римляне могли видеть крохотные фигурки людей, трудившихся над завершением начатого. Перед предполагаемым местом переправы врагов бритты успели выкопать основательный ров; выбранную из него землю насыпали на тот же гребень позади, увеличивая высоту оборонительного вала. На вершине его вбивали частокол, а по обе стороны защитной линии, там, где гряда сбегала в топи болот, были возведены усиленные дополнительные укрепления.
— Вы, должно быть, заметили, что уровень реки на этом отрезке колеблется вместе с приливами, — продолжил Плавт. — И если вы присмотритесь повнимательнее к противоположному берегу, то увидите, что Каратак уже пытается использовать ее русло, чтобы помешать нашей переправе. Насколько трудно будет преодолеть эту преграду, зависит от уровня поды. Трибун Вителлий, что намечается: подъем или спад?
Вопрос явно застал недавно прикомандированного к штабу Плавта трибуна Второго легиона врасплох, и Веспасиан злорадно улыбнулся. Служба при штабе, на виду, разумеется, открывала прекрасные возможности для карьеры, но, с другой стороны, и допущенные оплошности были здесь тоже очень заметны. На какой-то момент показалось, что трибун попытается блефовать, однако Вителлию достало ума не рисковать, хотя он и попытался загладить свою неосведомленность.
— Я выясню, командир.
— «Я выясню, командир» — это то же, что «я не знаю, командир»? — сухо осведомился Плавт.
— Так точно, командир.
— Тогда выясни это немедленно, — приказал Плавт. — И отныне запомни, что тебе по должности полагается знать такие вещи. В будущем я никаких отговорок не приму. Это понятно?
— Так точно, командир, — отчеканил Вителлий, отсалютовал и спешно покинул сцену.
— В последнее время от моего штаба невозможно добиться проку, — пробормотал Плавт.
— Так и есть, командир.
Легаты обменялись понимающими улыбками. Трудно было предположить, что какой-либо штабной офицер окажется осведомленным относительно водного режима впервые увиденной им реки. С другой стороны, если не загружать этих расфуфыренных малых задачами, имеющими хоть какое-то отношение к ходу кампании, непонятно, зачем они нужны вообще. Вот и получалось, что при всех преимуществах штабной службы всем заполучившим тепленькие местечки приходилось порой сносить и не совсем заслуженные упреки.
Напрягая глаза, Веспасиан смог разглядеть над водой лишь зловещие кончики вбитых в дно кольев. Не то чтобы непреодолимых, но вполне способных поранить пехотинца или вывести из строя лошадь. Это означало, что переправляться придется медленно, осторожно, задерживаясь перед ловушками, а поскольку обороняющиеся будут осыпать наступающих камнями, стрелами и дротиками, любое промедление встанет римлянам в множество жизней. А ведь помимо водной преграды им предстоит форсировать еще ров и земляной вал.
— Мы могли бы прикрыть штурм метательными машинами, — предложил Веспасиан. — Камнеметы снесут частокол, а стрелометы отобьют у варваров охоту высовываться из-за вала.