Прихватив кружки, через кухню и темный сырой коридор мы прошли в кабинет хозяина. Там я увидел запертый застекленный шкаф с энциклопедией и золотым самородком.
– Ваша дочь вас любит, иначе не привезла бы вам его тогда, – сказал я, показывая на золото.
– Думаете, это любовь? Дочерние чувства? Бросьте, просто она всегда считала, что золото – дело особое, залог безопасности. Ей дорог этот самородок не как семейная реликвия, а потому, что он – реальная ценность, не то что бумажные деньги. Деньги приходят и уходят, обращаются в прах, улетают как ветер. Золото есть золото. Никогда не прощу Реджинальду его выходку: продать самородок, чтобы купить оружие для этих вонючих тореадоров! Посмотрите лучше сюда: тут фотографии с автографами и шуточными стихами и поздравлениями на всех языках.
Книга отзывов была действительно уникальной, и ее авторы единодушно воздавали хозяину должное. Марк Гамбург писал, что курица, съеденная перед концертом в Торговой палате, открыла ему подлинный свет вдохновения; Артур Шнабель воспевал Людмилу как воплощение Вечной Женственности; Лоренц Харт и Ричард Роджерс ограничились двустишьем из «Зеленой горы»; Пахманн начертал строчку партитуры Шопена; обладавшая тройным подбородком Тетраццини искрилась перлами остроумия; Эвелин Лэй обещала заходить почаще; А.П.Герберт оставил автошарж с каламбуром: «Кости мои будут преданы земле, но желудок – Дэвиду Джонсу»; пьяным почерком Уинстона С.Черчилля было накорябано: «Восхитительно».
– Теперь вы, вероятно, чувствуете себя разочарованным?
– Чему быть – того не миновать. Манчестерский воздух для жены смертельно опасен. Ну а потом «Кардома» купила недвижимость, принадлежавшую тем двум жидам, ты уж прости. Да еще с лицензией неприятности. Все одно к одному. Трудолюбием тут ничего не добьешься, парень, а везение, оно ведь не бесконечно. Вот так. Да я уж смирился. Не ропщу.
Я вдруг почувствовал, что больше не выдержу, поэтому сказал:
– Мне нужно съездить в Абергавенни, забрать вещи из гостиницы.
Возвращаться я не собирался. Я понял, что глаз не сомкну в комнате, где хрипят пахнущие тухлой рыбой призраки сумасшедшей. Если даже мне удастся уснуть, мечтая о Беатрикс, во сне я испачкаю простыни, которые когда-то грели ее тело, и потеряю репутацию приличного парня. Я заметил в комнате телефон. Позвоню им из гостиницы и скажу, что получил срочный приказ вернуться на курсы по обучению искусству мучить и убивать.
Tri [38]
Рядовой третьего взвода третьей роты первого батальона Ланкастерского королевского полка третьей пехотной бригады первой пехотной дивизии шестого корпуса Дэниел Джонс получил разрешение поудить на рассвете рыбу в озере Альбано, где водились сиги, на языке местных жителей – корегоны. На удилище пошел чей-то костыль, вместо лески – артиллерийский вытяжной шнур, крючок он сделал из портновской иголки, в качестве наживки взял тушенку – очень уж по рыбке соскучился. С помощью этого незамысловатого устройства до восхода солнца он умудрился вытянуть трех сигов. Его приятель Уэлли Сквайр разжег костер, и перед походом на Рим они полакомились печеным сигом. Рыбка внесла покой в расстроенный желудок Дэна Джонса. Он уже неделю мучился запором, а после такого завтрака сразу побежал в кусты. Все это время ему приходилось есть одну тушенку и шоколад, выданные перед высадкой в Италии. Да еще и в плену побывал, недалеко от Камполеоне, по дороге в Рим, причем ничуть не огорчился: он уже по горло был сыт этой освободительной кампанией и с радостью отдохнул от своей винтовки и гранат.
Еще до высадки в Неаполе пораженческий дух одолевал не только рядовых. Командир взвода мистер Хочкис – скромный молодой человек, бывший агент по торговле недвижимостью – рассказал им немного о берегах Святого Петра и показал их на карте. Он думал, что подчиненные стали посмеиваться над ним после того, как его обобрали и избили в борделе в Поццуоли, и теперь старался держаться как можно солиднее.
– Ребята, там одни сосны да песок. Наша задача – форсировать реку под названием Молетта, ничего особенного, такая же мокрая, как и все реки мира. Воды будет достаточно и сверху. Погоду обещают – хуже не придумаешь, в это время года дожди здесь дело обычное. Нам будет несладко, но хуже всех придется янки, которые высаживаются в Анцио. В общем, это путешествие никому медом не покажется.
Огромный конвой растянулся до Тирренского моря, не умещаясь в Неаполитанском заливе. Позади остался Капри. Кто-то из солдат напевал:
Она шепнула мне «Давай расстанемся»,
Я руку ей поцеловал,
Увидел я кольцо на безымянном пальце.
На Капри попрощались мы, на Капри…
– Точно, – прокомментировал капрал Бэйтс, – лучше расстаться, милая, все равно этого сукиного сына больше не увидишь.
Конвой начал высадку на материк после захода солнца. Звезды ярко сияли в безлунном черном небе.
– И немецких самолетов не видать, отчего бы это, сэр? – удивлялись солдаты.
– Все заняты на Монте-Кассино, где наши ребята вместе с американцами штурмуют «линию Густава, – объяснил мистер Хочкис. Люди продрогли, многие мучились морской болезнью. Дэн Джонс страдал от грязи, безделья и тяжести навьюченной на него амуниции. Ему страшно хотелось одного – спать без просыпу.
– Надо бы прикорнуть где-нибудь, – сказал сержант Реккетт, – через четыре часа высаживаемся.
Проснулись они от оглушительной канонады. Как грохочут канонерки, обстреливающие побережье, они слышали впервые. Восемьсот ракет, по тридцать фунтов тротила каждая, обрушились на проволочные заграждения и мины, припасенные немцами для десанта союзников, адские звуки наполнили воздух. Когда грохот утих, эхо его еще долго носилось над Альбанскими холмами. Дэну Джонсу показалось, что он лишился слуха. Он оглядывал едва различимые в предрассветной мгле лица солдат и видел только беззвучно шевелящиеся губы.
После высадки на берег он почувствовал, что снова слышит, но только одним левым ухом. Десантная баржа врезалась в песчаную отмель, и все очутились по горло в ледяной январской воде. Вначале слышалась только отчаянная ругань, потом голоса людей смешались с разрывами оставшихся на берегу мин. Берту Редвею, толстяку в очках, оторвало ногу, а Джека Анвина вообще разнесло в клочья, обдав Билла Росса ошметками мяса и кишок. Через несколько секунд и Биллу оторвало все четыре конечности. Дэну Джонсу посчастливилось вырваться из этого ада, он рванул вслед за сержантом Реккеттом к прибрежным дюнам. Там, они остановились перевести дух и, давясь от тошноты, наблюдали, как саперы наводят понтонный мост от отмели к берегу и прокладывают дорожки в минном поле. Немцев вокруг не было даже в бетонных бункерах, понастроенных ими вдоль побережья. Командиры стали выкрикивать в мегафоны приказы – такие же неразборчивые, как объявления на вокзалах. Солдаты, оставшиеся в живых, промокшие до нитки и промерзшие до костей, сбились в кучу и смотрели, как бронетранспортеры штурмовой бригады устремляются по только что наведенному мосту на берег.
Рев самолетов сначала напугал, потом успокоил: это были свои «спитфайры» и «киттихоки», обеспечивавшие воздушное прикрытие. Мистера Хочкиса никто не видел, решили, что он с офицерами батальона где-то на совещании командиров – небось слушает приказы фельдмаршала Александера, который, черт его за ногу, красуется в шинели с меховым воротником, или американского генерала с трубкой в зубах, чтоб ему провалиться, – у них только и забот, что издали за всем наблюдать. Берег уже заполнился людьми, танками, грузовиками и бронетранспортерами. Десантные баржи выгружали на холодный мокрый песок продрогших пехотинцев «Шервуд Фореста», шотландских кавалеристов, лондонских ирландцев и лондонских шотландцев. Многие, стуча зубами, не выпускали изо рта отсыревшие бычки. В январском тумане людская масса напоминала копошащихся червей. В трех милях от берега тральщик напоролся на мину и в мгновение ока ушел под воду. Люди настолько промерзли, что отдали бы все на свете за возможность погреться у костра и глотнуть чего-нибудь горячительного. Неизвестно откуда пришел приказ окапываться, на что солдаты разразились проклятьями: пускай эти гребаные генералы сначала покажут, чем этот поганый песок копать.
Казалось, этому не будет конца. Кашляя от сырости и давясь от рвоты, с пустыми желудками и многодневными запорами, под проливным дождем они строем тащились через сосновый лес в Падильоне. Дождь барабанил по каскам, в ботинки и сапоги натекала вода, струящаяся с плащ-палаток, под чавкающей обувью хрустели шишки. Дэн Джонс со своим отделением был послан в разведку, выяснить, нет ли поблизости немцев. Они прошли вдоль железнодорожной ветки на север к Анцио, откуда било большое орудие, которое британцы успели окрестить «Энни из Анцио». Увидев надпись «Камподи-Карне», они остановились.
– По-ихнему значит «Мясное поле», – сказал мистер Хочкис. – Самое время и место мясцом подкрепиться.
Солдаты поели тушенки с галетами, запивая дождевой водой. Им предстоял долгий путь до полустанка Каррочето. Дэн Джонс не переставая кашлял и совершенно выбился из сил. Они шли вдоль дороги, по обеим сторонам которой чернели голые деревья и виднелись маленькие фермы – крестьяне мотыжили свои клочки земли. Рядовой Пирелли, итальянец по прозвищу Макаронник, чей отец до того, как его интернировали, держал лавчонку в Степни, спросил их:
– Ci sono tedeschi?
И фермеры, подняв свои мотыги, ответили:
– Niente tedeschi. [39]
Пирелли объяснил мистеру Хочкису, что это значит но тот сказал, что за Каррочето, в Априлии, видны три башни, похожие на фабричные трубы, – там и должны быть немцы. Известно, что противник готовится встретить десант, и на фабрике наверняка создано укрепление. Когда они перебежками выходили с полустанка на главную улицу Каррочето, противник начал артиллерийский обстрел со стороны Априлии. Огонь был неточный, но грохот орудий пугал. Возвращались другой дорогой, через обозначенные на карте горы Буонрипозо. Там они впервые с момента высадки наткнулись на сухое место – известняковые пещеры.
Сержант Реккетт велел собрать хворост, развести огонь, сушиться и греться. Мистер Хочкис приказал радисту связаться со штабом батальона. Все продолжали нещадно кашлять.
– Да пошли они подальше, – сказал Боб Соломон, стаскивая с себя мокрое обмундирование и раздеваясь догола. – Пока не просушусь, ни одна падла меня с места не сдвинет.
Развели костер, вскипятили воду и напились чаю со сгущенкой прямо из котелков. Мистер Хочкис дал всем по глотку рома из своей фляжки. Жизнь обрела смысл и уже не казалась адом, несмотря на дождь, перешедший в град. Некоторые, разморившись, задремали.
– Смерть подождет, – сказал, затянувшись сигаретой, Джо Смэдли, – на ангелов я пока во сне полюбуюсь.
Остальная часть батальона присоединилась к ним вечером. Командир третьей роты майор Титтертон сказал мистеру Хочкису, что пещера будет использована под штаб подполковника Макинтоша, а батальон расположится на бивуаке в Камподи-Карне. Батальон придается 24-й гвардейской бригаде, которая будет штурмовать Априлию. Расположится на бивуаке означало приказ окапываться. Вместе с другими батальонными машинами прибыл грузовик с провизией, всем раздали тушенку и ром, чтобы отметить триумфальную высадку в Италии. Кухня разместилась в одной из пещер, до того занятой первым отделением третьего взвода, и оттуда вскоре стали доноситься пьяный гвалт и похабные песни.
До расположения взвода долетали отголоски жестоких боев в Каррочето и Априлии, однако здесь не знали, что в ход там шли и гранаты, и штыки. Дэниел Джонс, мучившийся запором, сидел в кустах, когда мимо прогнали колонну пленных немцев, целую сотню, как он узнал позднее. Его желудку легче от этого не стало. Дэна мутило, он не мог есть и пить среди нечистот и трупов. На его глазах три немецких «тигра» уничтожили целый полк. Априлию возьмут, но сразу потеряют: за тремя башнями, которые они приняли за фабрику, укрывалась туча немцев.
Майор Титтертон повторил третьей роте то, что подполковник Макинтош сказал командирам рот: Каррочето и Априлия очищены от противника, приказано наступать дальше по дороге на Анцио к станции Камполеоне, что в четырех милях к северу от Каррочето по главной ветке железной дороги, соединяющей Неаполь с Римом. Янки наступают параллельно в направлении Чистерны. Саути, из второго взвода, знавший Библию наизусть, сказал, что именно там находились три гостиницы, где римские христиане вышли навстречу апостолу Павлу.
– Очень любопытно, – равнодушно отозвался майор.
Первый батальон Ланкастерского королевского полка был оставлен в резерве. Под основной удар выставили шотландских и ирландских гвардейцев. Дэн Джонс слышал, как они уходили в сторону железной дороги, сопровождаемые кваканьем лягушек и воем шакалов. А когда на небе появилась полная луна, началась мясорубка.
Медпункт находился к югу от расположения батальона ланкастерцев, в Падильонском лесу. От одного из шервудских егерей, лишившегося ноги, узнали о схватке в Камполеоне: «На станции, за товарными вагонами и цистернами, сидели немецкие минометчики, у нас не было поддержки – наши танки вязли в грязи, проклятый дождь! – немцы перешли в контратаку, в общем, многие из наших бежали, и никто им не судья». Ланкастерцам было приказано ночью выйти маршем на подкрепление полку герцога Веллингтона и шропширской легкой пехоте – хоть поесть и по глотку рома принять успели.
Итак, кваканье лягушек и уханье сов сменилось адским светопреставлением. Немцы встретили противника во всеоружии, с танками, артиллерией и пулеметами. Дэн Джонс единственным ухом слышал нескончаемую пальбу и взрывы. Он бросил свою винтовку и гранаты, когда прямо на солдат направили лучи прожекторов и голос с аристократическим английским выговором приказал сдаться. Многие сделали это с радостью. Дэн Джонс в промокших башмаках следовал за Эдди Касселем по тропе, ведущей к прямой узкой дороге. Там они нашли свои грузовики, окруженные немцами, и множество убитых, в основном из первой роты. Потом прожектора погасли, но из мегафона продолжали звучать приказы. В поле ярко горели скирды, из-за туч вышла луна, осветив на миг поле битвы, и вновь скрылась в облачном небе. Их погнали вправо, на какую-то ферму, откуда доносилось хрюканье свиней и мычание недоеных коров. Снова включили прожектора, осветив растерянные лица пленных и каменную ограду фермы. Другой громкий голос по-английски приказал оставаться на местах и не делать глупостей: война для них окончена. Все, отвоевались, вот и верь после этого генералу Александеру, который прав был только в одном: «Вы, ребята, на чудеса способны», или Чарли Лукасу, хрену с трубкой, обещавшему выдать очередное довольствие в очищенном от фашистов Риме.
– Не бойся, – сказал Эдди Кассель Дэну Джонсу, – немцы любят порядок, они нас не расстреляют и ничего плохого с нами не сделают.
Вскоре все рядовые улеглись на земле на расстеленных плащ-палатках. Опять им подмигнула из-за туч луна. Где-то лаяли собаки. В дальнем углу двора майор Коббет, заместитель командира роты, собрал вокруг себя офицеров: полковник, наверно, убит. Мистер Хочкис прокричал из темноты:
– Кто из третьего взвода? Пропавшие без вести есть?
Никто не откликнулся, но никто и не выкрикнул в сердцах: «Хватит, откомандовался, теперь немцы начальники». Мистер Хочкис позвал сержанта Реккетта. Кто-то съязвил, что сержант Реккетт удрал, но издалека послышался голос капрала Спенсера: у сержанта Реккетта понос, и он заперся в нужнике. Другие командиры взводов скликали своих подчиненных. Первая рота, выступавшая в авангарде, понесла большие потери. Вторая рота сдалась сразу по примеру своего командира капитана Стрита: на кой черт с жизнью без толку прощаться?
Во двор фермы согнали почти весь батальон. На холодной земле долго не пролежишь, и, чтобы согреться, люди встали, принялись притопывать, тузить друг друга. Когда наконец рассвело, под охраной двух немцев с автоматами двое других втащили на двор полевую кухню. Всем плеснули в котелки горячей баланды с ошметками картошки и капусты и выдали по куску непривычного для британцев черного хлеба. Сержант Маш Нотт велел оправиться, побриться и вообще привести себя в порядок перед долгим маршем.