Можно показать — и уже было показано, — что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение — но оно кончится; уровень моря упадет — и подымется: планета переживает все это уже более трех миллиардов лет.
А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли — меньше чем в триллионе километров. Пока она будет проходить мимо Солнца — а на это потребуется несколько лет, — гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дергаться на орбитах, но когда Немезида пройдет, все снова встанет на свои места.
— Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом все встанет на свои места.
— Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли — она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит свое положение в пространстве — как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.
— А нельзя ли все рассчитать?
— Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дергается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчетов, и все равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца — через много-много лет после моей смерти.
— Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдет Немезида?
— Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.
— Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись — разве он не прав?
— Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.
— Даже если их не предупредить, — проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, — они сами все обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, ее заметят, и, когда в направлении ее движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.
— Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше.
Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:
— Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чем дело.
— Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, — ответила Инсигна, — пусть даже все пойдет по плану, и у них хватит времени, и обойдется без несчастных случаев — мне все равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.
— А если это неизбежно?
— Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.
— Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?
— Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счетом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета — а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.
— Отец был землянином, — сказала Марлена.
Инсигна поджала губы.
— Да, был.
— И он вернулся на Землю.
— Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае я в этом не сомневаюсь.
— Значит, я наполовину землянка. Да?
Инсигна нахмурилась.
— Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Все здесь — порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений — от вируса до дерева — с Земли.
— Но только люди сознают это. И некоторые — лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? — заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. — Это не мое дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.
— Да, у меня было такое желание — но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нем. — Инсигна пожала плечами. — А о чем ты вспоминаешь, Марлена?
— Мне не о чем вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.
— Но ведь дело не в… — Инсигна осеклась.
— Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие — нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.
Инсигна взглянула на дочь.
— Ты никогда не говорила мне об этом.
— Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что все гораздо сложнее.
— Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…
— Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.
— Пришлось бы, знай я только о твоей идее, — но, увы, я не умею читать на твоем лице, как ты на моем. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.
— Он тоже виноват. Он должен был остаться.
— Должен — но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома — мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придется навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.
Они помолчали, потом Марлена сказала:
— Интересно, что он делает сейчас на Земле?..
— Трудно сказать. Двадцать триллионов километров — путь неблизкий, и четырнадцать лет — это очень долго.
— Как ты думаешь, он жив?
— Даже этого мы с тобой не можем знать, — отозвалась Инсигна. — Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… — И словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: — Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему еще нет пятидесяти. — И тихо спросила: — Тебе его не хватает, Марлена?
Та покачала головой.
— Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было?
Он был у тебя, мама, — подумала она, — и тебе-то его и не хватает.
Глава 8
Агент
15
Как ни странно, Крайлу Фишеру пришлось привыкать к Земле, осваиваться на ней заново. Он и представить не мог, что за неполные четыре года Ротор станет частью его жизни. Конечно, четыре года — большой срок, однако не настолько, чтобы родная планета стала совсем чужой.
Снова необъятный земной простор, далекий четкий горизонт, а над ним высокое хмурое небо. Снова люди, люди… Как приятно опять ощутить земное притяжение, но главное — погода, по-прежнему своенравная: непредсказуемые холода, оттепели и ветра от умеренного до сильного.
Крайлу не нужно было испытывать все это на своей шкуре, чтобы прочувствовать. Даже находясь в собственной квартире, он знал, что творится за ее стенами. Капризы планеты действовали на него, волновали душу. А может быть, ему так только казалось — в его тесной, уставленной мебелью комнатушке, где каждый звук был отчетлив и ясен и куда загнал его этот шумный и тленный мир.
Странно — на Роторе он все время скучал по Земле, а вернувшись домой, затосковал о Роторе. Может быть, ему суждено всю жизнь стремиться туда, где его нет?..
Вспыхнула сигнальная лампочка, заверещал звонок. Звук вибрировал — на Земле все вибрирует, тогда как на Роторе буквально все удручало своей эффективностью и постоянством.
— Входите, — негромко пригласил Крайл. Отреагировав на голос, дверь открылась.
Вошел Гаранд Уайлер — Фишер ждал его — и взглянул на хозяина с удивлением.
— Крайл, ты хоть пошевелился, после того как я ушел?
— Походил взад-вперед. В ванной посидел.
— Хорошо. Значит, ты жив, хоть с виду этого и не скажешь. — Темнокожий гость широко улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. У него были черные глаза и густые курчавые волосы. — Все думаешь о Роторе?
— Да, все время.
— Хотел спросить, да как-то не получалось. Значит, там были одни Белоснежки и никаких семи гномов, так?
— Одни Белоснежки, — согласился Фишер, — чернокожих я не встречал.
— В таком случае скатертью им дорога. Ты знаешь, что они улетели?
Фишер напрягся и едва не вскочил, но сдержался и кивнул.
— Они же собирались.
— И не соврали. Когда Ротор стартовал, мы следили за ним — по излучению, потом он набирал скорость с помощью своего гиперпривода — и вдруг исчез… Словно его и не было.
— А вы заметили, когда он вновь вошел в пространство?
— Несколько раз — и с каждым разом слабей и слабей. Сперва он опробовал силенки, а потом стал уходить со скоростью света, а после того, как он трижды нырнул в пространство и выскочил, то оказался уже недосягаемым для наших приборов.
— Так они решили, а несогласных вроде меня — выбросили, — с горечью проговорил Фишер.
— Жаль, что тебя там не было. Это было интересно. Знаешь, а ведь кое-кто из сторонников жесткой линии считал, что вся эта история с гиперприводом — не что иное, как надувательство, затеянное по неизвестным причинам.
— Но ведь Ротор уже отправлял в космос свой Дальний Зонд. Без гиперпривода он не смог бы залететь так далеко.
— Надувательство! Так они и говорили.
— И ошиблись.
— Да, теперь все это знают. Все-все. Когда Ротор исчез из поля зрения приборов, другого объяснения не осталось. Все поселения за ним следили. Ошибки быть не могло. Он исчез практически одновременно для всех наблюдателей. К сожалению мы не знаем одного — куда они направились.
— Наверное, на альфу Центавра. Куда же еще?
— В Конторе полагают, что это не альфа Центавра и что ты знаешь пункт назначения.
На лице Фишера появилась досада.
— Меня и так допрашивали всю дорогу — и до Луны, и после. Я ничего не утаил.
— Конечно. Мы это знаем. Ты не утаил ничего, что тебе было известно. Но меня просили переговорить с тобой по-дружески и выяснить, не знаешь ли ты такого, о чем и сам не догадываешься. Ну просто в голову не приходило. Все-таки ты пробыл там четыре года. Женился, завел ребенка. Не мог же ты ничего не узнать.
— А как? Да выкажи я хоть малейший интерес к таким вещам, меня немедленно выставили бы. Одно только мое земное происхождение заставляло их относиться ко мне с подозрением. Если бы я не женился, так сказать, не дал бы им понять, что намереваюсь сделаться роторианином, меня бы вышвырнули без разговоров. А так — меня просто не информировали обо всех важных делах. — Фишер поглядел в сторону. — Ну и вышло, как они хотели. Моя жена была всего лишь астрономом. Мне же не из чего было выбирать, сам знаешь. Не мог же я дать объявление на головидение, что ищу молодую даму — специалиста по гиперпространству. Уж если бы я встретил такую, то постарался бы заарканить, будь она похожа хоть на гиену. Только не повезло — не встретил. Техника — вещь тонкая, по-моему, они держат ценных специалистов в полной изоляции. Не исключено, что в лабораториях они носят маски и пользуются псевдонимами. Четыре года я пробыл там — и никакого следа, никакого намека. Не мог же я не понимать, что здесь подумают, будто я надуваю Контору. — Обернувшись к Гаранду, он заговорил со внезапной пылкостью: — Все сложилось плохо, мне не повезло. Никак не мог отделаться от мысли, что я неудачник.
Уайлер сидел напротив Фишера за столом посреди тесной комнатушки и покачивался на задних ножках стула, придерживаясь за столешницу, чтобы не упасть.
— Крайл, Контора не может позволить себе деликатничать, но не все же такие бесчувственные. Сожалею, что приходится обходиться с тобой подобным образом, но, увы… Мне очень жаль, что работа эта выпала мне. Твой провал встревожил нас: ты не смог добыть никакой информации. Если бы Ротор не исчез, едва ли кто-нибудь взволновался, но он исчез. У них есть гиперпривод, а ты ничего не дал Земле.
— Я знаю.
— Но не думай, что мы намерены тебя вышвырнуть и забыть. Не исключено, что ты еще сможешь оказаться полезным. Итак, я вынужден установить, честным ли был твой провал.
— Что это значит?
— Я должен иметь возможность заявить, что твоя неудача не была вызвана какими-нибудь личными причинами. В конце концов, ты был женат на роторианке. Она была красивая? Ты любил ее?
— Иными словами, не из-за любви ли я решил встать на сторону роториан и хранить их тайну?! — негодующе воскликнул Фишер.
— Ну, — невозмутимо произнес Уайлер. — И что ты мне скажешь?
— Как ты мог подумать? Если бы я решил стать роторианином, то просто улетел бы с ними. Затерялся бы в глубинах космоса — и никто бы меня не нашел. Но я этого не сделал. Я покинул Ротор и вернулся на Землю, понимая, что погубил свою карьеру.
— Мы ценим твою преданность.
— Моя преданность может быть сильнее, чем вы предполагаете.
— Хорошо, возможно, ты любил свою жену и вынужден был оставить ее. Это зачлось бы в твою пользу, имей мы возможность проверить данный факт.
— Дело не столько в жене, сколько в дочери.
Уайлер задумчиво взглянул на Фишера.
— Крайл, мы знаем, что у тебя там осталась годовалая дочка. Учитывая обстоятельства, тебе не следовало бы, наверное, заходить так далеко.
— Согласен. Но я же не хорошо смазанный робот. Иногда кое-что случается и против твоей воли. А когда девочка родилась, я нянчился с ней целый год…
— Понятно, но год — это всего лишь год. Едва ли за такое время может создаться прочная связь.
Фишер скривился.
— Тебе кажется, что все так просто, но ты совершенно ничего не понимаешь.
— Объясни — я попробую понять.
— Видишь ли, она как две капли воды похожа на мою сестру.
Уайлер кивнул.
— Ты упоминал о ней в своей анкете. Рози, кажется.
— Розанна. Она погибла восемь лет назад во время беспорядков в Сан-Франциско. Тогда ей было всего семнадцать.
— Сочувствую.
— Она не была ни на чьей стороне. Просто под руку подвернулась — это чаще случается с невинными очевидцами, чем с заводилами и их приспешниками. Потом мы нашли ее тело и кремировали.
Уайлер сочувственно молчал.
— Ей было только семнадцать, — продолжал Фишер. — Родители наши умерли, — он коротко взмахнул рукой, словно хотел сказать, что не желает вдаваться в подробности, — когда мне было четырнадцать, а ей четыре. После школы я работал и следил, чтобы она была сыта, одета и под присмотром — даже когда мне самому приходилось туго. Я стал программистом — эта работа едва могла прокормить, о приличном заработке не могло быть и речи. И вот едва ей исполнилось семнадцать… Да она за всю жизнь никого пальцем не тронула и знать не знала, о чем был весь шум и зачем драка. Просто шла мимо, и все…
— Теперь мне понятно, почему ты решил отправиться на Ротор.
— О да. Пару лет я жил как во сне. Потом, чтобы занять чем-нибудь голову и в надежде на опасности, поступил в Контору. И какое-то время искал смерти — а пока не нашел ее, старался сделать что-то полезное. Когда обсуждался вопрос о засылке агента на Ротор, я вызвался добровольцем. Не хотелось больше видеть Землю.
— Но ты вернулся. Жалеешь?
— Немного жалею, конечно. Только на Роторе мне было душно. При всех своих недостатках наша Земля так просторна. Гаранд, если бы ты только видел Розанну! Ты даже не можешь себе представить. Хорошенькой она не была, а вот глаза… — Взгляд Фишера застыл, словно углубился в былое. — Прекрасные глаза… жутковатые даже. Я никогда не мог глядеть в них без трепета. Она словно видела меня насквозь — если ты понимаешь меня.