Подавая Кате руку, гость сказал:
— Я Грех. Вас где-то видел. Но, может, не видел, а хотел увидеть. Это почти все равно.
«Странный!» — подумала Катя.
Гость обратился к хозяину, вежливо заметил:
— Я Филипп Грех. Ваши люди с кем-то меня перепутали. Они называют меня Олегом Гаврилычем.
— Хорошо, хорошо,— заторопился Старрок,— Грех так Грех. У нас тоже есть Грех, но только он не Грех, а Греф. И он тоже, как вы — хрякер, но только в экономике. Он новому президенту план составил, и тоже, как вы: у одних деньги возьмет, другим отдаст. Бедных хочет сделать еще беднее, а богатых еще богаче. У нас уже были такие. И представьте, у них получилось. Может, вы там, в Америке, слышали? Явлинский, Гайдар, Аганбегян.
Лида пригласила гостя к столу. Тут уже были расставлены тарелки, жареная картошка, холодные закуски, вино.
— Да, я летел в самолете и там телевизор. Я видел Грефа. Я тогда подумал: новый президент знает, кто может составить план. В Америке тоже составляют планы, но не такие большие. Как я разумею, Россия теперь вся — со всеми лесами и морями — полетит в космос. И олигархам будет еще лучше. Правда, Гуся сунули к Ибрагиму, но это для острастки; смотрите, мол, и на вас найдется управа! Правда, Ибрагим поставил ему телевизор и жарил картошку с рыбой-фиш, но я бы, все-таки, не хотел сидеть в Бутырке.
— А кто такой Ибрагим? — спрашивал Старрок.— Ах, да!.. Рафик Ибрагимов, начальник Бутырской тюрьмы. Знаю, конечно.
— В Америке на военной базе, где я работал,— продолжал Грех,— спрашивали у меня: «Зачем начальником Московской тюрьмы турка назначили?» Я им говорю: «Ибрагим не турок, его из Казани привезли или с Кавказа».
Грех при этих словах засверкал синими младенческими глазами. И от умиления, что у нас есть свои ибрагимы, на ресницах у него показались слезы.
Надо было видеть, как внимательно и почти самоотверженно слушали человека с необыкновенной фамилией Грех Лида и Катя. Они русские, а все русские страсть как любят необыкновенное. На что уж Катя многое повидала среди наехавших в столицу разных диковинных людей, но и она была зачарована человеком, скрывавшим свой возраст за густым волосяным покровом. Только вот не могла до конца понять: издевается он над ними или и в самом деле такой придурковатый. «Они, что, хакеры, все такие? Но как же они тогда соображают так много в компьютерах?..» — думала она.
А хакер откинулся на спинку стула и, сверкнув звездами-глазами, воскликнул:
— Понять не могу! Зачем вам, русским людям, все эти... грефы, гайдары, явлинские?.. Пусть они едут в Тель-Авив и там составляют планы.
Старрок, только что приступивший к еде, поперхнулся, вытащил вилку изо рта, выпучил на гостя желтые волчьи глаза. Он не знал, как реагировать на эту внезапную оплеуху. «Он же антисемит!..— стучало в висках.— Ненавистник евреев,— а может быть, он даже уже и фашист?.. Что же я скажу своим шефам? Они так его ждали!..»
— Но вы же сами Греф! — нашелся Старрок.
— Я Греф? Извините, я Грех. И послал меня господь в наказание за ваши грехи. Грех, а не Греф! — слышите?.. А это большая разница. Вы вот потом посмотрите, какой смысл заложил господь Бог в мою фамилию.
Старрок ни с того ни с сего стал блажить:
— А я, по-вашему... тоже из их компании? У меня фамилия-то вон какая!..
Грех совершенно спокойно воспринял контратаку. Тщательно разделал на мелкие кусочки мясо, не спеша ел. Наконец, окатил хозяина синью глаз, спокойно проговорил:
— Да уж... фамилии у вас заковыристые. Но в Штатах говорят: господь Бог умышленно запустил в Кремль людей с мудреными кличками; это для того, чтобы русские увидели, что власть-то у них нерусская! А еще он подобрал людей с шипящими именами: Шахрай, Шойгу, Шифрин, Ресин, Шабдарасулов, Шумейко... А еще раньше был кандидат наук, который умнее всех академиков,— и тоже с мудреной фамилией: Бурбулис. Все они с тайным умыслом подбирались, не без намека; ползут, мол, по кремлевским коридорам! Смотрите: ужалят! Бог-то он ничего без умысла не делает; и прямо ни о чем не говорит, а все с подтекстом, да так, чтобы сами думали.
Катя и Лида все глубже склонялись над тарелками,— казалось, они и дышать перестали. Обе они еще со школы знали, что говорить о национальности человека нехорошо, неприлично. Это было правилом, законом жизни для советских людей, а теперь-то, когда в Москве живет больше нерусских, чем русских, и, по слухам, даже патриарх церкви в России какой-то Редигер, и в церкви редко встретишь священника-славянина, и Старрок тоже нерусский, и в свою милицию все больше натаскивает кавказцев и прочих инородцев, а русских людей выживает...— все это знали Катя с Лидой, и теперь, когда приехавший из Америки важный господин так громко говорил об этом, решительно не понимали, как им вести себя.
Генерал пытался переменить тему:
— Я имею задание от самого верха... встретить вас, организовать ваш быт и создать условия для работы.
— Да, я знаю. Вы получили задание от замминистра Трофимова, а тому дал поручение Шутинский, а Шутинскому сообщил из Америки Кахарский — мой и ваш дружок.
Старрок онемел: все знает!
Ему, конечно, невдомек было, что сидящий перед ним человек, назвавший себя Г рехом, а на самом деле, он, конечно, и не Грех совсем, а Олег Гаврилович Каратаев, изобрел миниатюрные аппараты, позволяющие ему подслушивать телефонные разговоры нужных ему людей. Старрок и его шефы знали одну только способность этого человека: перебрасывать деньги с одного банковского счета на другой,— уже и это искусство казалось им всемогущим, но чтобы отгадывать чужие мысли, видеть невидимое?.. Но мы приоткроем завесу: Каратаев знал, что дружок его Кахарский шпионит за ним и все передает своим людям в Россию, и знал он также фамилии и номера телефонов людей, которые тут, в России, возьмут над ним опеку и станут с его помощью потрошить банки и набивать себе карманы. Знал все это, и уже там, в Америке, построил план своих действий. При помощи Кахарского соорудил документы на имя Греха. Иначе ему бы не ускользнуть от начальника военной базы, где он трудился над созданием электронных систем. И сейчас, прилетев в Россию и попав в лапы милиции, он ждал прилета Фихштейна и Кахарского, надеялся их прикупить и превратить в своих адвокатов. Этим двум молодцам он был премного обязан; при их помощи он там, в Америке, сколотил немалую сумму денег,— примерно шестьсот или семьсот миллионов долларов лежали на его банковских счетах.
Пристально посмотрел на Катю:
— Если не ошибаюсь, вы — майор?.. Забавно. Никогда не видел таких юных и прелестных милицейских начальников.
Катя оглядела свое платье: уж не надела ли она по ошибке форму? Но нет, на ней ее любимое светло-серое с белыми пуговицами платье. Заговорила с заметным волнением:
— Я?.. Майор?.. Но позвольте! Откуда...
— Да, да — вы майор. И зовут вас Екатерина Михайловна. Фамилию вашу я тоже знаю, но не стану произносить. Ведь может же быть такое, что вы скрываете ее от посторонних?..
И повернулся к генералу:
— А вы недавно были заместителем министра. Но там вы позволили себе некоторые вольности... Вам доверили самостоятельную работу. Правда, столичный мэр советовал министру послать вас в Тверь заведовать городской милицией, но министр сказал, что вы ему еще пригодитесь. Он высоко ценит ваши связи и умение обкручивать самые сложные дела. А кроме того, там, наверху, очень ценят людей пуганых и битых.
Лицо Старрока покрылось пятнами; он был потрясен: уж чего-чего, а этих-то своих тайн он никому не поверял — даже жене. Сильно удивилась и женская часть их компании. А Грех погладил бороду и заговорил примирительно:
— Простите, если я неловко выражаюсь и трогаю деликатные струны. Я человек простой, а кроме того, пожил в Америке. Там не принято разводить церемоний. Если уж вы меня принимаете в свою команду, то знайте: я вот такой и другим быть не умею. От хороших людей меня бы следовало держать подальше,— до тех пор, пока я не наберусь культуры.
Тишина за столом установилась такая, что слышно было, как хрустит на зубах салат и у Старрока клацают челюсти. И никто не нарушал этой тишины. А Грех, словно бы распаляемый жаром своих откровений, продолжал:
— Не понимаю ваших «новых русских», которые детей своих посылают на учебу в Америку. Америка — это сумасшедший дом, и люди там похожи на зверей, заблудившихся в лесу и сильно оголодавших. Стоит им встретить существо слабое, и они набрасываются на него, словно тигры. Вы еще не знаете Америку. Она сейчас тянет к России свою жадную лапу, но того не разумеет, что Россия, в отличие от нее, представляет собой самонастраивающуюся систему. В ней каждая поломка возбуждает спасительную инерцию и сообщает новую, доселе небывалую энергию. Так запрограммировал русских Бог, а американцы ни в Бога, ни в черта не верят. А потому не понимают, как это в России до сих пор сохранились такие понятия, как совесть, долг, честь, любовь. Их пожирают наркотики и спид, алкоголь и табак. Бедствием страны стал автомобиль. Все это в России тоже есть, но слава Богу, не в таком количестве. Здесь еще сохраняются люди, которые пишут книги, и не только бесовские, сочиняют музыку, рисуют и лепят. Здесь есть физики и математики, философы и химики. Америка таких людей уже давно не производит; она их покупает. И ваш покорный слуга трудился у них в лаборатории, где весь персонал был из купленных в России, Г ермании, Японии, Корее. В одном они большие мастера — загребать чужие деньги. Недавно они вычистили русские банки и за русское золото покупают русских же ученых и инженеров. Но вы меня извините: я разговорился и, кажется, понес не в ту степь. Теперь мы с вами будем в одной шайке — тут, я думаю, можно позволить себе и некоторые откровенности.
При слове «шайка» Старрок и вовсе смешался, а Лида, не успев отвернуться и зажать рот руками, прыснула, но, впрочем, тут же справилась и лишь озорные смешливые зайчики не смогла выгнать из глаз. Катя тоже улыбалась, но эта не скрывала своего радостного удивления и почти детского восторга от такой фамильярности заморского гостя. Она, конечно, все поняла; и то, что Г рех знает себе цену, и что Старрок вцепится в него зубами и будет терпеть любые унижения ради миллионов, которые этот молодец способен из любого банка перекинуть на его счета. Все это она поняла, и ей было забавно наблюдать почти театральную сцену, но все-таки она не одобряла такого рискованного шутовства со стороны Г реха. Полагала, что он чрезмерно хулиганист и даже глуповат. Ей же почему-то хотелось, чтобы он был и умным, и хитрым, и в разговоре со Старроком проявлял тонкую дипломатичность.
Грех наклонился к хозяину:
— У вас большие связи, ваш ареал действий мне предпочтителен — я охотно буду с вами работать.
И потом добавил:
— А кроме того, мне приятно видеть генерала, так похожего на тех ребят, с которыми я имел дружбу в Америке. Они мне во всем помогали.
— Ребята? — переспросил генерал.
— Да, ребята. Один из них Сеня Фихштейн, другой — Миша Кахарский. Вы, как я понимаю, знаете Мишу Кахарского? Вы даже и внешне на него похожи.
— Да, да. Кахарский мой школьный товарищ, он жил в Одессе, и мы учились с ним вместе. Но чтобы я был похожий...
— Похожесть у вас особая, характера генетического. А так — конечно, конечно... Он толстый и больной, вы не очень толстый и, как я вижу, пребываете в бодрости и здравии. Слава Богу, слава Богу. Но генетика... Это, знаете, никуда не денешь. Я вот русский, и всем видно, что русский, а не калмык и не эфиоп. И каждый, кто не любит русских, смотрит на меня косо. Во Львове многие говорят: «Г еть, геть, москаль». Они забыли, что москали — это как раз и есть потомки тех людей, которые создали Русь, и поначалу она называлась Киевской Русью, а на Кавказе и в Прибалтике многие называют нас по имени милых хрюкающих животных — и тоже забывают, что и там раньше была Русь, и что именно этим хрюшам они и обязаны своей жизнью. А не то их бы давно слопали — одних тевтонские рыцари, других турки, персы, вахобиты и прочие племена и народы. Сейчас, говорят, и в Москве много пришельцев, которые будут смотреть на меня нехорошо — ну, так, будто я у них украл тысячу долларов. В Америке тоже много таких, которые не любят русских. И все они смотрели на меня косо. Есть там люди, и их тоже немало, которые не пылают нежностью к евреям. Жизнь так устроена: кто-то на кого-то непременно смотрит косо. Что поделать! Свой ищет свояка, то есть своего по роду. А национальность — она от Бога. А вы и он... то есть Кахарский, тоже не выбирали родителей. Что поделать! Скажите спасибо, что в нас не залетели собачьи гены.
Старрок всполохнулся:
— В вас или в меня?
Волосатый ответил не сразу. Он будто бы обиделся на вопрос и не торопился на него отвечать. Но потом тихо заметил:
— В вас... и в меня. Благодарите Бога, что мы с вами родились человеками.
Грех растягивал слова. Если бы он читал лекции, то студенты бы засыпали на его уроках. Однако же в тоне его грудного басовитого голоса слышалась энергия и уверенность. Тонкая натура Екатерины уловила нотки равнодушного отношения и к ней, и к генералу. Гость, которого по замыслу Старрока она должна была очаровать, был холоден и непроницаем. Он ни разу не удостоил ее пристальным взглядом, а если и посмотрел в глаза, то без того привычного для Катерины восхищения, с которым обыкновенно смотрят на нее мужчины. Это хоть и обижало ее немного, но больше забавляло, пробудило к нему интерес и даже уважение.
— Расскажите, как вы там жили,— заговорил генерал, наливая в объемистую рюмку гостя армянский коньяк.— Г оворят, вы попали под подозрение и за вами была погоня?..
Гость неожиданно поднялся:
— Я хотел бы отдохнуть с дороги. Не найдется ли у вас для меня укромного уголка?
Генерал позвал его к себе в кабинет. А Катя и Лида по- шли на кухню, где они могли вволю предаться своей дружеской беседе.
— Катрин, ты скоро станешь миллиардершей! — защебетала Лида, едва закрыла дверь кухни.— Он же знаешь, какой богатый — богаче всех наших олигархов.
Катя села на стул возле окна, из которого открывался вид на сад и на аллею, ведущую к задним воротам усадьбы. Она была серьезна и на Лиду не смотрела. А та продолжала:
— Я все разговоры старика,— так она звала Старрока,— слышала. Его выкрали с какой-то военной базы.
— Кого?
— Ах, ты меня не слушаешь; его же, хакера. Старику каждый день звонят из Америки, скоро сюда приедет много американцев. Они все помогали старику и Трофимову из министерства вызволить этого синеглазого из чьих-то лап. Вот он и здесь, этот хакер. Фу, противный! Чистый шимпанзе!
Лида в прошлом году только кончила десять классов, она из семьи рабочего, который вот уже два года не ходит на свой завод. Семья большая, шесть человек. Лида устроилась дворником, трудилась вместе с мамой, но обе они получали так мало, что им не хватало и на хлеб. Лида пошла на панель, там ее, как наиболее юную и красивую, завербовали в Турцию, но во время очередной операции Катя ее освободила. Хотела устроить на фабрике, но случайно ее увидел Старрок, пригласил к себе в домработницы. Пообещал тысячу долларов в месяц, но давал лишь двести. Однако и на эти деньги в семье наступил относительный достаток.
Два или три раза Катя дала ей по пятьсот долларов.
— Как живете? — спросила Катя.
— Теперь хорошо. Автомобильный завод оживает: папу снова позвали на работу. Купили ребятам одежду, учебники. Теперь-то уж куда как хорошо, да я боюсь, как бы снова нужда не приспела. Не за себя боюсь, за младших сестер и за брата.
— Ну, а этот... гриб поганый, Старик, как ты его называешь, не пристает к тебе.
— Пытался, да я так его шибанула. И цветочным горшком замахнулась. А он мне говорит: «Прогоню я тебя!» Ну, и гоните,— сказала ему. Я к майору на фабрику пойду, то есть к вам. С тех пор усмирился, не возникает.
— Ну, а этого... хакера — как они хотят устроить? Наверное, в лесу где-нибудь, в загородном доме? И, конечно, охранять будут, как Гусинского.