В тайну своего открытия Ваня нас не посвящает; говорит, что это его подарок Олегу Гавриловичу. Вот ведь мерзавец! От горшка два вершка, а уже характер какой имеет. Ну, да ладно: передай сердечный привет хозяину компьютера и скажи, что мы никогда его не подведем и, если нужно будет сохранить тайну вашей с ним встречи, мы сохраним. Одно только мы понять не можем: как это ты залез в такую преисподнюю и сидишь рядом с человеком, владеющим силой, способной смахнуть с лица земли полконтинента.
Ждем писем. Не ленись — пиши.
Твои друзья Вялов и Малютин».
Олег тут же отправил письмо Вялову и Малютину. Писал, что совершает свадебное путешествие, находится между небом и землей, а в какой точке — тайна. Будет со своими друзьями в Москве через полтора-два месяца.
Потом матрос принес им флотский плов, и они с удовольствием пообедали. По московскому времени еще не наступили сумерки, а здесь о времени суток трудно было судить. Над южным краем горизонта пылала такая яркая багровая заря, что, казалось, это солнце расплавилось над Южным полюсом и затопило океан огненной массой своего вещества. Катер сильно раскачивало, и высокие волны, точно удары молота, били по его бокам. Гребни водяных валов вздымали серебряный дождь, а в провалах между волнами устало ворочался кромешный мрак. Катя видела, как мимо ее иллюминатора, точно водяной жук, проскользнул черный катерок и прилип к дощатому причалу. Потом открылась дверь и в черном форменном плаще в каюту вошел адмирал. Поприветствовав честную кампанию, он разделся и сел на свое кресло под портретом Петра Первого.
— Вы без меня не скучали?
— Скучали,— призналась Катя.— У меня к вам дело, а вас все нет и нет.
— Но для начала,— заговорил Олег,— вот письмо, которое мы получили из Москвы. Познакомьтесь, пожалуйста.
Адмирал взял письмо и склонился над ним. Читал он медленно — и так, чтобы все понять и запомнить. А когда прочел, вернул письмо Олегу. И, качнув головой, сказал:
— Как вы убедились, компьютер у нас хороший. А товарищ Вялов, снабдивший нас этой техникой, знаком и нам.
— Мы с ним закадычные друзья. Под меня они создали конструкторское бюро, но я, как видите, такой несерьезный человек, что со мной лучше не связываться. Вот и вы теперь... Наверное, думаете: добром не кончится наше знакомство. Но я бы вас хотел заверить: мы — народ хотя и пестрый: генерал наш из органов, Катя из милиции, а я технический авантюрист, сбежавший из Америки... Но нас-то как раз и не стоит опасаться. Что мы тут увидели — с нами и умрет; что вы нам скажете — упадет как в колодец. У нас один только недостаток: мы все трое русские. А русским сейчас в России — труба. В Приморье их вымораживают, в Грузии самолет с детишками разбивают о скалы, подводный атомный крейсер «Курск» взрывают, башню Останкинскую поджигают, а вчера мы слышали, что в Астрахани раскрыта банда чеченцев из пятнадцати человек — так они русских людей похищали и отправляли в рабство. Такое теперь время для нас, русских, настало.
Адмирал согласно покачивал головой; по глазам его, изливавшим свет тепла и доверия, было видно, что он хотя и не привык к подобным откровениям, но не стал бы оспаривать ни одного слова, сказанного этим большелобым и, видимо, знающим себе цену человеком. «Такие-то вот люди,— думал адмирал,— непричесанные и будто бы даже наивные, как дети, и способны совершать удивительные открытия. А этот?..— вспоминал он строки из электронного письма,— и вообще сотворил что-то невероятное».
Чем больше думал адмирал о своем собеседнике, тем больше ему хотелось смотреть на Катерину, его избранницу, ставшую вдруг Героиней России, но смотреть на нее было неудобно. Она, как луч солнца, слепила, грела, но и обжигала.
Но Катерина сама подошла к адмиралу, села с ним рядом и, глядя ему в глаза, заговорила:
— Не знаю, сколько у нас с вами времени для бесед и общения, но я бы хотела решить вопросы деловые. Я, видите ли, в некотором роде олигархиня, и у меня есть кое-какие материальные возможности. А мое женское сердце все время думает о судьбе ребят, которые у вас там, на корабле, о том, как они живут, питаются, и как живут у них домашние. Хотелось бы помочь им, и тут же, немедленно. Ну, во-первых: сколько рыбы вы можете заложить в свои холодильники?
— Рыбы?.. Ну... холодильники у нас большие: в них много может поместиться. Плаваем-то мы иногда и по несколько месяцев. Россия никому не хочет уступать пространство океанов, она присутствует и под вечными льдами Арктики и среди айсбергов Антарктиды.
— Ну, если так — примите от нас рыбку, тасманского окуня — столько, сколько уместится на вашем корабле.
— Пожалуй, я не откажусь.
— Отлично! — воскликнула Катя.— А теперь скажите: что бы вы хотели иметь для себя, и своих моряков, и для друзей по флоту... В первую очередь? А?..
Адмирал откинулся на спинку кресла. Широко улыбнулся.
— Вы, как добрая фея, хотите всем нам вручить по хрустальной туфельке.
— Да, хочу. Я же не Гусинский и не Березовский. Это они, заимев деньги, прячут их в заграничных банках и дрожат от страха, как бы их не отняли. Я тоже богата, но я русская и деньги свои употребляю на общую пользу моих соотечественников. Особенно хотела бы одарить военных, наших защитников. И моряков в первую очередь. А?.. Вот я на ваш счет переведу сто миллионов долларов. Вы не возражаете?
— О-о!.. Это очень большие деньги. Я бы на них построил отличные дома для офицеров и жилища для матросов на всех базах Северного флота. И каждому офицеру, и матросу дал бы деньги для поддержания их семей. Ну... и многие другие бы добрые дела сделал.
— Хорошо! — согласилась Катя.— Вот вам адрес банка в Москве; завтра там на ваш счет будет переведено сто миллионов.
И повернулась к Олегу:
— Переведи, пожалуйста, с моего счета.
— Переведу сегодня же, сейчас же. И от себя добавлю столько же.
Сел за компьютер и в течение пятнадцати минут произвел эту операцию. А когда закончил, повернулся к адмиралу:
— Поздравляю вас! Двести миллионов на вашем счету. Когда вздумаете брать наличными, зайдите к банкиру Роману и скажите, что вы — мой лучший друг.
Подошел к адмиралу и пожал ему руку.
Адмирал, оглушенный такой новостью, не вполне верил в нее, но все-таки и сомневаться в порядочности новых приятелей у него оснований не было. Поднялся со своего царского кресла, спросил:
— Чем еще я могу быть вам полезен?
Ответил генерал Муха:
— Мы пойдем в гостиницу и будем наслаждаться красотами здешней природы. Нам остается ждать, когда Себастьян повезет нас обратно в Тасманию.
Они дружески простились и разошлись.
В гостинице узнали, что назавтра назначена погрузка рыбы в холодильники крейсера. А когда погрузка была закончена, к ним пришел адмирал, тепло простился с новыми друзьями и сказал:
— Мы должны ложиться на свой курс. Мировой океан — это тоже Россия.
Пришел Григорий в новой зимней одежде. Катерина тронула за воротник плаща, капризно проговорила:
— Я тоже хочу такой. И сапоги на меху из шкуры белого медведя,— вот как у вас, а? На острове можно приобрести все это?
— Да, конечно. Если вы желаете, я доставлю вам в номер.
Олег усадил Григория за стол и сказал:
— Такая экипировка нам нужна всем троим. Вы скажите: сколько это будет стоить?
— Советую вам еще приобрести кожаные брюки на гагачьем меху и такие же куртки. Вы прибыли к нам надолго, вам придется у нас пожить. Нынче погода еще приличная, но близится осень. В такие дни Антарктида сатанеет и шлет на нас ледяные бури. Однако полная экипировка недешево стоит.
— Мы народ не жадный, за ценой не постоим.
Григорий назвал цену.
— Да-а,— качал головой Олег.— Дороговато. Но у нас в России говорят: жадность фраера сгубила. Мы бы не хотели, чтобы наша дама превратилась тут в сосульку.
И он пальцем тронул кончик носа Катерины. Из чемоданчика достал деньги и подал Григорию. Тот прочитал цифры на упаковке, пожал плечами:
— Но зачем же вы даете мне так много?
— А затем, что вы — русский, и мы хотим отблагодарить вас за хороший прием, и за то, что вы нам, как я надеюсь, будете тут помогать.
Г ригорий рассовал деньги по карманам.
— Нас тут русских трое. Мы все из Австралии и по контракту приехали на Кергелен добывать рыбу. Работа тут адская, но заработки приличные: пять-шесть тысяч долларов в месяц. Четыре тысячи отправляем на континент, а остальные тут проедаем. На жизнь таких денег хватает, но чтобы купить на континенте квартиру, учить детей в институте — такой роскоши даже и здесь не добудешь.
Григорий пристально посмотрел на Катерину, которая слушала его с грустным и участливым выражением лица. И словно бы отвечая на ее тайные думы, заключил:
— Однако, ничего. Где наша не пропадала! В России теперь много нищих и безработных, мы тоже потеряли работу — здесь же хоть и тяжело, хоть и жмет нас, давит холодом проклятая Антарктида, зато рыбка ловится,— и такая, что нигде в мире будто бы такой вкусной нет. Ну, а если уж вы так меня одарили, я пошлю деньги родным, и пусть мой тесть поедет на юг Австралии и купит там ферму. За такие-то деньги... можно купить.
Григорий пошел на склад и через час принес им одежду; она оказалась удобной и просторной, способной укрыть от самого жестокого ветра и холода, которые почти беспрерывно лютуют на этом пятачке земли. Катя первая с детской радостью облачилась в рыбацкую одежду и вместе с Григорием вышла из домика. Дождя теперь не было, но ветер, точно сорвавшись со всех якорей, бешено выл и свистел, устрашая все живое, налетал на домик, на Катю и Григория, стоявших у двери, валил Катерину с ног, точно изливал на нее недовольство за то, что она незваной гостьей вторглась в его пределы. А Катя вначале крутила головой, отворачивая от ветра лицо, но потом попривыкла и встречала его порывы спокойно.
Повернулась к Григорию:
— Вы эту погоду называете приличной?
— Неприличная — это когда холод дьявольский и ветер раза в два сильнее этого. А над островом такая снежная крутоверть поднимется, хоть святых выноси. Тогда не знаешь, что и думать: то ли природа с ума сошла, то ли твой разум помрачился. А если чуть прояснится и с неба звезды, как малые дети, синими глазками на нас уставятся, мы вылезаем из своих домиков и глазам не верим: к нам в гости айсберг, точно живое существо, приплыл. Нижней своей частью за дно зацепится и всю зиму стоит возле нас, а летом подтает, «похудеет» на сто-двести тысяч тонн и дальше поплывет к Австралии. А там солнца-то побольше — он и совсем растает. Такие вот у нас картинки.
В эту минуту из домика вышли Олег с генералом, и Григорий предложил им прогуляться в окрестностях поселка.
— Прогуляться? — удивился генерал.— Да нас ветром унесет в океан!
— Не унесет,— пообещал Григорий.— Ветер-то по здешним местам не так уж и силен. А чтобы не сбил нас с ног внезапным порывом, мы возьмемся за руки.
Они подхватили друг друга и пошли на холм. Дорожки тут или тропинки не было, и они карабкались по голым и мокрым от недавнего дождя камням. Из расщелины двух глыб вдруг показалось низкорослое кривое деревцо; подошли ближе. Береза! Матерь Божья! Так это ж наша родная береза здесь поселилась! Листочков на ней нет, цвета не поймешь какого: треплет окаянный ветрище ее голые веточки, гнется туда-сюда тоненький ствол, а не сдается, родная, стоит под ударами морозов, дождей и ураганов,— стоит наперекор всему, и выстоит, выживет, как выживает во все времена земля, ее породившая — Россия! Поднимется она выше над голыми скалами, а весной зацветет, зазеленеет под холодным солнцем, и если случится здесь русский, то остановится он в счастливом изумлении, как остановились сейчас вот эти три случайно залетевших сюда русских человека, и обнимет он ветки этого одинокого маленького деревца, и вспомнит о силе духа своих соотечественников, среди которых так пышно и на тысячи верст вокруг растет и торжествует березовый лес, ставший символом нашей милой Родины.
Сняла теплые перчатки Катерина, бережно взяла в руки холодную, дрожащую на ветру веточку, прижалась к ней щекой. И не слышит, не чувствует, как бегут по ее горячим щекам слезы. Жалко ей березоньку, и хочется обнять, и увезти с собой, и посадить под окном своей московской квартиры...
— Ну, ладно, ладно, Катюш, пойдем туда, на вершину холма.
Катя едва слышно говорит:
— Она ведь живая. Жалко мне ее.
— Жалко. И мне жалко. Но она сама выбрала себе судьбу. Она тут от Бога и пусть живет.
А Григорий все про айсберг рассказывал. И он ведь будто душу имеет. Заплывет к ним из каких-то немыслимых краев и остановится словно в изумлении. Стоит, точно корабль на якоре, а вокруг него стаи рыб кружат. Много ее становится. То ли окуньки тасманские, как и мы любопытные, то ли в щелях его прячутся от врагов, но только наш улов становится едва ли не вдвое больше.
На минуту он замолкает, а потом заключает:
— Чудно устроено в природе. Я вот тут уж третий год рыбачу, а душу рыбью понять не могу. Человека тоже нелегко понять, особенно если он не свой, не из русских, а вот душу рыбью и вовсе нельзя постигнуть.
Катерина слушала его, затаив дыхание; она очень бы хотела, чтобы и на этот раз к ним приплыл айсберг. Попросила у Григория бинокль, стала смотреть в пламенеющую вечерней зарей даль моря. И там на самом горизонте вдруг увидела черную точку. Изумленным голосом проговорила:
— Там что-то чернеется. Уж не корабль ли это?
Григорий взял бинокль, устремил его к черте горизонта. И голосом, в котором слышалась явная тревога, сказал:
— Да, похоже на корабль. Жаль, что подводный крейсер ушел.
Извинился и предложил спутникам возвращаться в гостиницу, а сам направился к трем домам, в которых жили рыбаки.
С ощущением какого-то тайного тревожного чувства ложились спать наши друзья. И неизвестно, сколько часов они проспали, когда к ним постучали. Олег открыл дверь и увидел на пороге трех дюжих парней в наглухо закрытых плащах. Пригласил их войти. И один из них, видимо главный, приложив два пальца к виску, что-то сказал на французском. Олег на английском ответил:
— Я вас не понимаю.
И тогда гость заговорил на плохом английском:
— Мой командир приказал вам следовать на наш корабль.
Олег возразил:
— Мы — граждане России, туристы, и вашему командиру не обязаны подчиняться.
— Вам придется подчиниться.
Поднял голову и с гордостью добавил:
— Остров Кергелен принадлежит Франции. Мы вынуждены вас арестовать.
И уже спокойно, примирительно пояснил:
— У вас нет другого выхода. Корабль «Святой Себастьян» и его экипаж арестованы и будут доставлены в один из портов Франции. Мы и вас доставим в нашу страну. Не оставаться же вам в этой проклятой дыре до пришествия Страшного суда! Да вы тут и месяца не проживете. Окочуритесь от голода и холода. Рыбаки-то — браконьеры и должны предстать перед нашим судом.
Делать было нечего, и они повиновались. Собрали вещички, оделись в только что приобретенную рыбацкую робу, и их на катере доставили на корабль. Поместили в небольшой каюте, где уже дожидался своей участи Рыжий Дик. Ему было совестно смотреть в глаза нашим туристам, и он, как только вышли французы, пробурчал:
— Пираты! Плохо наше дело. Не говорите, сколько рыбы мы продали подводникам. Будут требовать выкуп.
— А ваш корабль? — спросила Катерина.
— Корабль арестовали, а меня взяли в заложники. «Себастьян» со всеми рыбаками будет следовать за ними к берегам Африки. Если же он в бурю или шторм, или темной ночью ненароком оторвется, они и за корабль потребуют выкуп. И это будет очень большая сумма. Одним словом — пираты.
— А что сделают с нами?
— С вами?.. То же, что и со мной: будут выколачивать деньги, и как можно больше.
Наступила минута тягостного молчания, Катерина прижалась к Олегу, положила ему на
плечо голову. Слышала сердцем, что Олег не очень озабочен создавшимся положением; по крайней мере, он не растерян и не испытывает того страха, который сковал все члены Катерины. Она же слышала биение своего сердца и решительно не знала, что предпринять и как себя повести в эти минуты. Г енерал тоже был растерян. Но он держался; повернул голову к Катерине, кивнул ей и улыбнулся. А Олег поднялся и бодро заявил: