Была полночь, а он все ходил по кабинету, и то подойдет к камину, то к окну,— раскрыл его настежь и смотрел поверх темной полосы лесной кроны, старался определить, куда идут тучи, какой силы и с какой стороны дует ветер. Эти ночные картины он теперь, с возрастом, наблюдал все чаще и думал, думал о смысле всего происходящего на свете и о том, будет ли этому конец или Земле нашей суждено вечно носиться в пространстве, и человек, ее хозяин, тоже будет жить бесконечно. Тут ему приходила мысль о порче людьми всего естества на планете, лезли в голову вопросы: почему это именно человек отравляет реки и такие величественные создания, как озеро Байкал, Арал, а теперь вот еще и взялся засорять космическое пространство.
И то ли таблетка помогла, то ли думы рассеяли тревогу — боль в затылке стихла, и он пошел в темную комнату спать. Но как раз в это время раздался телефонный звонок. Услышал тревожный, почти плачущий голос Регины:
— Трофимыч, ты не спишь?.. Открой веранду, я на минутку..
— Хорошо. Я тебя встречу у калитки.
Едва подошел к калитке — увидел бегущую в свете уличных фонарей Регину. Домашний халат развевался по сторонам.
Обхватила талию Трофимыча, прильнула к нему.
— Ой, Трофимыч! Беда случилась, не знаю, что и делать.
И затряслась всем телом, расплакалась. В доме, увидев полоску света, лившуюся из комнаты Артура, стихла, заглянула к парню. И, увидев, что он спит, а на столе в беспорядке разложены долларовые банкноты, зашла в комнату. Артур, не раздевшись и отвернувшись к стене, лежал на диване. Регина, завороженная светом зеленых бумажек, подошла к ним, поворошила.
— Ого! Откуда это?
— Армянам особняк отделывал — наверное, рассчитались с ним.
— Завтра же взаймы попрошу. У нас совсем нет денег. Аркадий в Москву поехал, обещал в синагогу зайти, у раввина помощь попросить, да еще не вернулся. Видно, он завтра приедет.
Трофимыч ссыпал деньги в ящик письменного стола, накрыл Артура одеялом и, потушив свет, плотно прикрыл дверь. Регина, несколько успокоенная, поднималась на второй этаж, но тут, как только вошли к Трофимычу, снова стала хныкать и причитать:
— Таня-то твоя, Танька-чертовка, что отмочила: и сказать боюсь, как бы сердце у тебя не лопнуло.
— Г овори быстрее, чего уж.
— Твой у нее характер: фантазерка она! А теперь вот что удумала: с олигархом в Судан ехать! И вся рок-группа с ними в самолете полетит. Самолет-то у него свой, собственный — и такой большой, как у президента.
— Ну, и что же тут плохого? Чего ты взъярилась? Таня солисткой будет, кучу денег заработает.
— Да уж — деньги может заработать; дала мне понять: влюбился в нее олигарх по уши. Чего доброго — захороводит девку, а там и в гарем ее сунет, на роль жены постылой.
Задумался Трофимыч, взгляд на окно устремил. Заговорил с тревогой:
— Таня девица самостоятельная; ее, как мне кажется, голыми руками не возьмешь. Но там ведь могут пустить в дело и наркотики, и пилюли всякие. Могут, конечно, и испортить девку.
Регина в состоянии крайнего смятения спросила:
— Испортить? Ты что имеешь в виду?
— Телегонию. Ты, надеюсь, знаешь это явление?
— Телегония? Что за зверь? Впервые слышу слово такое.
— А это — эффект первого самца. Женщина от первой близости может и не понести, а след у нее останется. Недаром предки наши таких девиц порчеными называли. И замуж их не брали.
— Ну, Трофимыч, понес околесицу!
— Да нет, Регина. Никакая и не околесица. Явление это давно изучено учеными. Если сучка породистая примет самца из дворовых — все! Считай, породу загубила. От нее уж не ждут хороших щенков и из реестра породистых списывают. В Англии ученые, чтобы проверить это явление, соединили кобылу с зеброй. Она от этого брака не понесла. Но впоследствии, когда ее соединили с породистым жеребцом, она принесла полосатенького. А на моих глазах и совсем удивительный случай был. Мой товарищ, полковник генштаба, полюбил официантку, работавшую в ресторане, где часто кормились иностранцы. Ну, и взял ее замуж. Прошел год, и она ему принесла мальчика. И мальчик тот был цвета темного шоколада, то есть почти черный. Вот тебе и телегония!
Зазвонил телефон. В трубку кричал разгневанный Аркадий:
— Трофимыч! У тебя Регина? Это хорошо, скажи ты мне? Так поступают хорошие жены, чтобы в полночь бежать к чужому мужику?..
— Ты откуда знаешь, что она у меня?
— Хо! Он еще говорит! Я приехал из Москвы, а на столе лежит записка: «Я — у Трофимыча». Она уже говорит так, будто я уже не муж, а она не жена. Я вот возьму охотничий нож и буду вам резать головы, как чечен.
— Хорошо, хорошо. Я давно подозревал в тебе террориста, но только мы с Региной тебя не боимся. Приходи-ка лучше к нам, и мы тут обсудим кое-что важное. Веранда открыта, заходи.
Через десять минут словно ветер влетел Аркадий. Не поздоровавшись, зашумел:
— Татьяна едет в Судан на гастроли. В Судан — слышите! Это страна, где живут людоеды и жрут друг друга. Она будет там петь! Чего петь? Русские песни и романсы? А кто их будет слушать?.. Эти дикари, которые бегают с ножами и всех режут, как чеченцы. Нет, она мне сказала, и у меня закололо сердце.
Повернулся к жене, сидящей на диване, кинулся на нее ястребом:
— Она сидит! Сидит и в ус не дует. Ты, слышишь, Трофимыч: она — каменный истукан, а я варвар, и у меня трясутся все кишки.
Регина небрежно заметила:
— С твоими кишками ничего не случится. Съешь десяток котлет, дюжину пирожков и килограмма два творогу — и твои кишки успокоятся. А Татьяна едет не одна, ее повезет на своем самолете олигарх, чуть ли не главный вор России. Он снимет для ее рок-группы лучшие залы, и она заработает кучу денег. А, может, еще и сам олигарх отвалит ей миллион-другой. Тебе что — плохо будет, если Татьяна станет миллионершей?
Аркадий негромко хлопнул по ковру своей неуправляемой ступней, вытаращил и без того выпуклые глаза и вращал ими так, будто в кабинет влетела шаровая молния. Потом сел в угол дивана, на котором сидела и Регина, подался к ней всей тушей:
— Но если олигарх — то разве это плохо? Может, и замуж за него выскочит. Мы тогда на Канарах виллу купим.
— Сам поезжай на Канары. Нам и тут, в России, хорошо. А замуж за олигарха Татьяна никогда не выйдет.
— Почему? — удивился Аркадий.— Мне сказал раввин: у нашего олигарха, ну, того... Царика, полтора миллиарда долларов на счетах в европейских банках. Честные деньги, отмытые. Своими руками заработал.
— Царик-то — своими руками? Это как же?
— А так. Рыбу ловил в одном месте, продавал в другом — за доллары, франки и марки. Много рыбы, целые горы!
— И ловил своими руками?
— Да! Да! Своими! Тебе везде мерещатся жулики. Я тоже жулик. Великий поэт повыше Данте, а — жулик! У нас теперь система: направляй финансовые потоки, и это будет «своими руками». А если Таня выйдет замуж да еще добьется брачного свидетельства — я тогда плевал на всех критиков и поэтов. И все залы будут мои, и телевидение, и я сам буду делать деньги больше Филиппа Киркорова.
— Ладно, ладно, распалился,— охладила его Регина.— Не бывать Татьяне женой этой золотой обезьяны. Она — русская! Это тебе говорит о чем-нибудь?..
— Таня — и моя дочь! — плаксиво взвизгнул Аркадий.
— Твоя, твоя, успокойся, пожалуйста.
Аркадий вскочил, шлепал по ковру подошвой ботинка, размахивал руками. Подскочил к хозяину:
— Трофимыч! Видишь ты ее — шовинистка проклятая! Всю плешь мне переела. Я виноват, что не русский — да? А это хорошо, что она русская — да?.. Сам ты мне говорил: русские глупы, как бараны. Власть у вас отобрали, нефть, газ... Рыжий таракан Чубайс забрал. Она вчера плакала, русских тоже ругала. А кто их не ругает? Весь свет ругает. И что же — стыдилась бы, что русская, а она в глаза мне тычет. Скажи ты ей, Трофимыч. Ты-то понимаешь, что время ваше кончилось. За меня держитесь, я вас вывезу. А гусиным шагом больше не ходите. Орденами трясти не надо! В бою-то всякий может... если разозлят. А ты, попробуй, стороной обойти этот бой самый. Тут голова нужна. У вас, русских, нет головы. Рыжий таракан еще раз цены на бензин поднимет, и тогда уж все поля ваши бескрайние травой зарастут. Царь-голод придет. И вы тогда ко мне прибежите. Аркадий добрый, он зла не помнит.
Пришлепал на средину ковра, ткнул пухлой ручкой в сторону Регины:
— Ее вот... и вас от голода спасет.
Регина добродушно и снисходительно улыбнулась.
— Но если хлеба не будет, где же ты его возьмешь?
— Еврей найдет. Из-под земли достанет, а Регину свою спасет. Да, да... Не улыбайся так ехидно. Не найдем в этой стране, улетим в Америку, в Израиль.
— Ну, ну — лети. Мы тебе куда надо перо вставим — полетишь быстрее. А теперь пойдем домой. Пар мы с тобой выпустили — и хватит. Прости нас, Трофимыч. А за Таню нашу не беспокойся. Умница она и за себя постоять сумеет.
Пошел второй час ночи. Трофимыч, укладываясь в своей темной комнате, прислушался к сердцу. Билось ровно, не болело. И голову как бы опахнуло ветерком, она прояснилась, в ушах не звенело. Давно он заметил, что бурные разговоры, жаркие споры его организм не угнетали; наоборот: словесные баталии его как бы встряхивали, освежали. По природе он был боец; битва — его родная стихия, она сообщала новые силы, готовила и звала к новым схваткам.
Трофимыч спал долго и крепко; проснулся от разговоров, доносившихся из его кабинета. Прислушался: говорят и смеются Артур и Таня, и еще слышится незнакомый женский голос.
Беседу ведет Татьяна; и, как всегда, говорит и смеется, и находит слова остроумные.
— Олигарх предлагает ездить с ним в роли секретаря. А я начинаю торговаться: сколько платить будете? А он: сколько запросите? А я ему: десять миллионов в год. Долларов, конечно. Он глаза бараньи выпучил, рот слюнявый приоткрыл. Вы шутите, говорит. Да нет, я серьезно. Вы же будете глазеть на меня шесть-восемь часов в сутки, а это дорогого стоит. А он, наглец, спрашивает: видеть вас — и только? А я ему: чего же больше? Уж не думаете ли вы, что я за каких-то паршивых десять миллионов позволю прикоснуться к себе первому встречному? Да мне и миллиарда не надо. А он мотает головой и только повторяет: ну и ну!..
Трофимыч побрился, умылся, надел красивый халат и вышел к молодым людям. Таня подскочила к нему и трижды поцеловала в щеки. Она еще со школьных лет обнимала его и целовала. Он при этом всегда думал: «Уж не раскрыла ли Регина их тайну?»
В кресле у камина сидела девушка в форме милицейского майора. При появлении Трофимыча она встала и подалась к нему. Он тоже сделал движение навстречу к ней. И, приближаясь, думал: «Бог мой! Как же она прекрасна!» На что уж Таня его была хороша, но рядом с этой и Венера бы поблекла.
Протянул ей руку и назвал себя, а она сказала:
— Мы теперь служим вместе с вашим внуком.
Артур подтвердил:
— Да, дедушка. Это Екатерина Михайловна, мой начальник.
— Она, конечно, майор, и очень важно держится, и все-таки, на начальника мало похожа. По виду Екатерине Михайловне немного больше лет, чем нашей Татьяне.
В этот момент Татьяна схватила Трофимыча за руку, взволнованно проговорила:
— Петр Трофимович, майор и мне предлагает службу в милиции, говорит, дадут погоны лейтенанта. Я же институт кончаю, военное дело изучаю.
— А как же учеба?
— На заочный перейду. Хватит зайцем в электричке ездить; в милиции хорошую зарплату получать буду.
— Но ты забыла, с кем говоришь. Я же тебе не родитель.
— Вас мама во всем слушает. Скажите ей, прошу вас.
Родители ее легки на помине: как только Татьяна произнесла слово «мама», дверь открылась и на пороге появилась Регина. А вслед за ней тащился и Аркадий. Клокочущим голосом возвестил:
— Трофимыч, у ворот твоих стая машин сгрудилась. Опять, что ли, олигарх пожаловал?..
Стали знакомиться: Регина и Аркадий ошалело смотрели на майора, потом на Артура — уж не по его ли душу приехала? А Трофимыч и вслед за ним и Катя подошли к окну. Майор сказала:
— Это со мной. Мы с ними на мою фабрику поедем, она тут недалеко — возле села Радонеж.
— Ваша фабрика?
— Да, я с некоторых пор фабрикантом заделалась. Случись еще раз пролетарская революция, меня бы Дзержинский на Лубянку поволок.
Артур этому сообщению удивился не меньше других, но никто не задавал майору вопросов, и только Аркадий выдвинулся из-за спины супруги, спросил:
— За сколько же вы купили фабрику?
— Сумма пустяковая: сто двадцать тысяч долларов.
Наступила тишина, и ее теперь уж никто и не пытался нарушить; для нищих обитателей поселка, и для Трофимыча, который давно питался одной картошкой, сумма казалась фантастической, и уж совершенно непонятно, где столько денег взяла эта юная особа.
Наконец, пришел в себя Аркадий. Два-три раза шлепнул по ковру порченой ногой, плюхнулся в кресло, стоявшее у камина напротив Кати. Стал задавать вопросы:
— Фабрика?.. Вы на ней кого вырабатываете? И сколько рабочих у вас?.. Вы скажите, а я буду думать, как вам дать рекламу. Если есть реклама — у вас будет все, если нет рекламы — у вас не будет ничего. У меня есть Лева, а у Левы телевидение. Он скажет про вас слова, и ваш товар пойдет.
Катя, глядя на забавного толстяка и на то, как он живописно шлепал по ковру, благодушно улыбалась; когда же он сказал о телевидении и о том, что у него есть Лева, серьезно заговорила:
— Радио, телевидение... Я думала, но хода туда не знала. Но если у вас есть Лева — тогда конечно...
— Дайте свой проект, что вам нужно?..
— Фабрика шьет женское платье — бесшовным методом. Я сама изобрела этот метод. Получила патент, и мне дали деньги. На них я купила фабрику.
— О!.. Обо всем этом я сам расскажу. И сделаю стихи. А Лева нам даст эфир и объявит: сейчас выступит наш знаменитый поэт — как Окуджава или Розенбаум. И я выйду. И буду читать стихи. А под конец Лева скажет: передачу оплатил спонсор... И назовет вашу фабрику, и скажет: она шьет такое уже платье, такое платье, что лучше не бывает. А? Вам это подходит?..
Г оворили только двое, но их диалог был для всех интересен. Особенно внимателен был Трофимыч. Он писал новый роман о нашем времени, и эти два совершенно противоположных субъекта — девушка или молодая дама в майорских погонах и человек, называвший себя поэтом, но в сущности прирожденный делец, так и просились на страницы его романа, причем в натуральном виде, без всяких прикрас и со всем их разговором,— даже интонации голоса обеих собеседников он хотел бы изобразить без каких-либо изменений.
Про себя подумал: «Как это раньше я не догадался изобразить Аркадия».
Катя сказала:
— А поедемте ко мне на фабрику. Вы все там и увидите.
И обратилась к Трофимычу:
— Мне кажется, и вам, как писателю, было бы интересно все посмотреть. У нас там своя жизнь, свои реформы, свои отношения между людьми. Я все вам с удовольствием покажу. Тем более, что по счастливой случайности наша фабрика от вас находится в пятнадцати километрах, возле села бывших бояр Радонежских, родителей духовного отца России Сергия Радонежского.
Легкий на подъем и все еще резвый на ногу Трофимыч согласился:
— Благодарю вас за приглашение; я, разумеется, с удовольствием посмотрю вашу фабрику.
Снизу раздался голос Артура:
— Приглашаем к столу! Кто опоздает, пеняй на себя.
Артур с Таней незаметно удалились и съездили в магазин, закупили все к чаю. Таня, увидев выезжавшую из гаража красивую машину и садясь в нее, спросила:
— Это твоя?
— Ну, что ты, Татьяна! Где взять мне такую роскошь? — Но после короткой паузы, качнув кудрявой головой, проговорил: — Подожди немного; вот заработаю денег, куплю еще и не такой автомобиль. А пока...
Вынул из кармана зеленый билет, протянул Татьяне:
— На тебе от моего аванса.
— Сто долларов! Это же целое богатство!
Но когда подъехали к магазину и вышли из машины, Таня протянула Артуру деньги:
— Не могу я взять такую сумму. Чем отдавать буду?
— Татьяна! Не дури! Что же я и подарить тебе ничего не могу? Вот выйдешь за меня замуж, тогда и рассчитаемся.
С этими словами они вошли в магазин, а когда вышли и поехали домой, Таня с необычной для нее серьезностью сказала:
— Больше мне слов таких не говори. Слишком они важные, чтобы сорить ими.