— Ах, так-растак. Простите, мистер Вайн, за эти поломки. Слушай, Зики, что за херня с тобой творится. Ты разве не видел, что тебе в это кресло садиться нельзя.
— Что ж я, по-твоему, куда ни приду, везде стоять должен, что ли.
— Нет, по-моему, ты должен смотреть, куда садишься.
— Ничего, мистер Вайн, картинку мы починим, а кресел завтра утром две штуки пришлем.
— Вообще-то это Луи Каторз.
— Луи. Я тут прямо на вашей улице знаю одного мебельщика, тоже Луи. Не волнуйтесь, он точь в точь такое же сделает. Самое позднее к завтрему.
— Завязывай, Тони. Чем трепаться про новые кресла. Ты лучше меня из старого вынь.
Задницу Зики заклинило. Брюки на бедрах того и гляди лопнут. Рывок. Он успевает лишь крикнуть, убивать-то не надо. Как кресло соскакивает с него. Содрогается пол. Кларенс Вайн утирает лоб шелковым темно-зеленым платочком. И компасные джентльмены, вынув из пепельницы сигары и воткнув их обратно во рты, на прощанье помахивают ладошками от дверей.
— Рад был с вами познакомиться, мистер. Опять у меня ваше имя вылетело из головы, такой приятный, чистый звук.
— Мистер Пибоди.
— А, да, Пибоди. Ну, точно я вас где-то видал. И простите, что мы столько всего наломали, мистер Вайн.
Кларенс стоит над позолоченным креслом. Наклоняется, разглядывая сломанную спинку и выдранную ножку. Качает головой.
— Ну вот, Корнелиус, или мне теперь следует называть вас мистером Пибоди. Вы имели возможность увидеть то, что порой именуют грубой силой. Для разминки разломавшей одно из моих кресел. Присаживайтесь. Рад, что вы пришли так удачно.
— Эти люди пытаются шантажировать вас, мистер Вайн.
— Если я им позволяю. Да. Если не позволяю. Нет. Хотя одно могу вам сказать определенно. Люди лезут в этот бизнес с таким остервенением, будто мы здесь спирт из опилок гоним. Мертвые не мертвые, на это теперь всем наплевать.
— Мистер Вайн, я правда очень сожалею о том, что случилось. Миссис Сильвер действительно подала на вас в суд.
— Вот письмо от ее поверенного. Но вы не переживайте. Это моя проблема.
Кристиан наклоняется над письмом. Солнце играет на белом листке бумаги, дрожащем в его руке. Боль копьем пронзает желудок. Клекот колоколов, сирены, внизу по улице проносятся пожарные машины.
На всех
Темных путях
Где должно
Выжить отваге
Чтобы жизнь
Не постигла
Смерть
15
Корнелиус Кристиан задумчиво бредет по улице, удаляясь от вест-сайдского отделения Вайна. Глядя на солнце, чьи лучи заливают широкую, длинную, многолюдную авеню. Грузовики, легковушки, автобусы, ждущие зеленого света. Стоит среди людей, собирающихся на переходах. Легко выглядеть симпатичным в таком море уродливых лиц.
Кристиан замедляет шаг. Большая картинка в окне банка, улыбающийся мужчина, прикованный цепью к яйцу. Над которым веет сине-бело-красный, в звездах и полосах флаг нашей страны. Поверх снующих голов и лиц. По коим Вайн, как он уверяет, способен прочесть всю жизнь человека. Когда проходит трупное окоченение и наступает вторичная дряблость. А вот и кафе-автомат. Выпей стакан молока и съешь кусок яблочного пирога, пока тебя раздирает тревога. Насчет того, как теперь отыскать работу.
Смуглая грязная ладонь ложится на руку Кристиана. Потрепанный прохожий в наглухо застегнутом пиджаке. Синий с белыми молниями заляпанный супом галстук свисает наружу. Мятые в трещинах башмаки. Открывает рот, показывая темно-красные десны и желтые зубы.
— Друг, десятью центами не поделишься.
— Извини, не поделюсь.
— Всего-навсего десять. Что тебе, жалко что ли.
— Самому нужны.
— Ну ладно, хоть честно ответил. Но мне, правда, нужны десять центов.
— Зачем.
— Чашку кофе купить.
— Извини.
— Друг, ну сделай доброе дело, почувствуешь себя хорошим человеком.
— Этого чувства мне итак хватает.
— Друг, поверь, если бы я мог с тобой чем-нибудь поделиться, я бы поделился.
— Ладно. Поделись со мной историей твоей жизни.
— Зачем.
— Затем, что я за нее плачу.
— А с чего ты взял, что я ее продаю.
— Нужны тебе десять центов или не нужны.
— За историю моей жизни я возьму двадцать.
— О'кей, пусть будет двадцать.
— Друг, на что тебе история моей жизни.
— А на что тебе двадцать центов.
— Чтобы купить чашку кофе и булочку.
— Ну, а я хочу услышать историю твоей жизни, в надежде, что у меня от нее волосы встанут дыбом.
— Ты чего, приятель, извращенец что ли какой. Как хочешь, но за такое я возьму доллар.
— Получишь два четвертака.
— Это что же, пятьдесят центов за всю мою жизнь. Да она, может, целого состояния стоит.
— Ладно, до свидания.
— Эй, постой минутку, мистер, давай так, ты мне четвертак, а я тебе скажу, где я родился.
— Нет, мне нужна вся история твоей жизни.
— У меня, может, на рассказ целый час уйдет.
— Я подожду.
— Да и народу здесь слишком много, чтобы стоять, пока я тебе буду рассказывать.
— О'кей. Давай зайдем в кафе. Куплю тебе чашку кофе.
— Послушай, мистер, ты сам рассуди, если я пойду с тобой пить кофе, я же не смогу сшибать десятицентовики у людей, которых не интересует история моей жизни. Как насчет того, чтобы оплатить мое время и вообще издержки.
— Рискни, может, и оплачу.
— Слушай, друг, при моей жизни еще и рисковать это все равно, что прыгать в Большой Каньон с арканом на шее. А сам-то ты кто. На фига тебе история моей жизни.
— Пока не знаю. Но согласен рискнуть.
— Приятель, давай договоримся. По честному. Сейчас ты даешь мне десять центов. А завтра мы встречаемся здесь в это же время.
Кристиан смотрит ему в глаза. Нужно лишь слегка пройтись по лицу. Щеки сделать немного полнее. Вымыть шампунем и расчесать волосы, чисто побрить, и он будет отлично смотреться в гробу. Нанять скорбящих. И может быть, из его одежд выбежит таракан. Вроде того, о котором рассказывал Джордж, удиравшего по краю старого бальзамировочного стола и так разозлившего Вайна, что он лупил по мраморной столешнице бутылками и все не мог попасть по удиравшему насекомому и весь облился бальзамировочной жидкостью.
— Нет, ты только взгляни, видал, что делается. Пока я с тобой толкую. Глянь, сколько подачек я может быть упустил. Куча людей прошла, которые могли дать мне аж по четвертаку. А я застрял тут, препираюсь с тобой и ничего еще не заработал. Так недолго и по миру пойти.
— А ты, выходит, по миру еще не пошел.
— Нет, друг, ты погоди. Почему это я должен отчитываться перед незнакомым человеком о состоянии моих финансов.
— Почему бы и нет.
— О черт, приятель, я уже дюжины две клиентов упустил. Слушай, ради христа. Забудь, что я тебя о чем-то просил. Давай так, я даю тебе десять центов и ты идешь своей дорогой, а я своей, как насчет этого.
— Годится.
— Иисусе-христе, это ж с ума можно спятить, во что превратился бы мир, если бы все были такими, как ты. На. Держи.
— Спасибо.
— О господи, приятель, не надо меня благодарить. Тебе спасибо.
Кристиан опускает монетку в карман темного твидового жилета. Проходит мимо овощного магазина, зеленые перчики, пухлые красные и желтые помидоры, лиловые баклажаны, фрукты, горками сложенные на тротуаре. Купи себе яблоко. За пять центов. И еще за пять позвони.
Кристиан заходит в аптеку. Стеклянные шкапы, забитые лекарствами от пола до потолка. Запахи мыла, зубных паст, пудр пробиваются сквозь глянцевые упаковки. Усатый мужчина в белой куртке. Улыбается из под очков. Счастлив за своей небольшой конторкой, на которой он смешивает снадобья. Черпая из хранилища накопленных им познаний. Являешься к нему с пожелтелым лицом, он дает тебе синюю пилюлю, и ты уходишь зеленый. Способствует усвоению солнечного света. Сейчас он втолковывает рассматривающей зубную щетку женщине, что в прошлом году дантисты говорили, будто чистить зубы следует движениями вверх-вниз, а в этом году говорят — взад-вперед, так что наверное самое лучшее это совершать круговые движения, пока они между собой не договорятся.
В телефонной будке Кристиан вверх-вниз водит пальцем по именам. Записывает номер на обороте визитной карточки Вайна. Вставляешь монетку в щель и слышишь, как она, звеня и звякая, падает. Далеко за многоквартирными утесами Бронкса, там где в лесах и в юной зелени проходит северная граница города, звонит телефон. На другом конце многомильного провода. Алло. Алло.
— Будьте добры, могу я поговорить с мисс Грейвз. С Шарлоттой Грейвз.
— Я слушаю.
— Это Корнелиус Кристиан.
— О, привет, как чудесно, что ты позвонил. Знаешь, просто удивительно, я всего минуту назад о тебе вспоминала. Вернее, о моем самом первом свидании. С тобой.
— А не могли бы мы куда-то пойти. Еще раз. Сегодня.
— Ой, я бы с радостью, но я сегодня в гости иду.
— О.
— Погоди, а может и ты со мной пойдешь.
— Это было бы наглостью.
— Да нет. Ничего подобного. Пожалуйста. Пойдем. Я могу привести с собой, кого захочу.
— О'кей.
— Может быть, заглянешь ко мне. Это как раз по дороге. Помнишь, где я живу.
— Отлично помню. Когда.
— В восемь. Ой, Корнелиус, мне прямо не терпится с тобой повидаться, господи, я так рада, что ты позвонил, просто как с неба свалился.
— Ну хорошо. Значит, до вечера.
— Да.
— Всего доброго.
— Всего доброго.
Таскайся теперь по улице. Пустое время. До восьми часов. Отдай его Фанни. Она будет ждать. Что я возвращусь. Трепеща страхом. Как затрепетал, когда она опять рассказала мне обо всех этих солопах, одновременно засаженных ей в глотку. О том, как она сверхъестественно содрогалась в приступе истерического восторга. Ласковые белые струи, стекающие по рукам. Нежное шевеление в горле, взад-вперед. Странно усталое выражение, растекающееся по ее тонкому лицу. Два потемневших глаза словно плывут по разгладившейся, умягченной семенем коже.
Корнелиус Кристиан пересекает улицу и входит в Центральный Парк. Взгляни себе под ноги и увидишь множество вдавленных в асфальт колпачков от бутылок. Чета толстых серых белок удирает от собаки на дерево. Вся эта огромная страна. Один гигантский возбудитель аппетита. Чудовищное оскорбление для чувствительной души. Подойди к первой попавшейся благопристойной даме из тех, что сидят по скамейкам. И спроси. С ужасающей вежливостью. Не могу ли я воспользоваться вашим служебным входом, мадам. Для доставки катастрофического пистона. От вашего местного поставщика.
По извилистой тропке неторопливо взбираюсь на вершину каменного холма. Сложив за спиною руки. Солнце греет лицо. Безмолвные мужчины толпятся вокруг бетонных шахматных столов. Пальцы постукивают, губы напучены, взгляды устремлены на смердящие смертью и душегубством шахматные доски. А вон готовится объявить скисшему противнику шах и мат, старик, обнаруживший во мне джентльменские качества, когда я сидел в кафе-автомате. Со всех сторон обложенный злою судьбой. Брошенный в море безмолвных страданий. Одно утешительное словечко и ты уже не утонешь.
Внизу под другим каменистым склоном матери, отцы и дети катаются на карусели. Мальчики с девочками верхом на деревянных пони. Под духовую музыку вертится большая платформа. Кое-кто из родителей, кто пожуликоватей, тоже норовят прокатиться. Стою здесь, навсегда отлученный от похоронного дела. Будет с Вайна уже содеянных мною благодеяний, не хватало еще просить, чтобы он снова взял меня на работу. Вот и брожу теперь, томимый тоской по погребальной конторе. И окоченением члена. Тоской по мягким коврам, по которым бродит печаль. По плывущим над ними, похожим на пухлые щечки, одетым прохладною кожей всхолмиям зада мисс Мускус. Между которыми я так глубоко и так неустанно вбивал свою сваю. Не зная, что ей сказать по завершеньи оргазма. Кроме, давай повторим как можно скорее.
К четырем оказался в зоопарке, у бронзового глокеншпиля. Мускусные запахи и разрозненные взревы крупных кошек. Чертовски самоуверенным выглядит этот подпирающий стену служитель в выцветшей темнозеленой форме. Уже смывший струей из шланга все дерьмо. После того, как тигры налопались мяса. Башенные часы вызванивают мелодию на радость аудитории из детей с воздушными шариками. Постой среди них, живых и безмятежных. Пока из теней не выскользнет какая-нибудь новая гнусь и не предложит тебе купить за пять зеленых одну такую таблеточку, полный восторг. И как только ты, обеднев на указанную сумму, поскачешь домой, попробовать, гнусь свалит тебя подножкой, распорет бритвой штаны и попятит бумажник. Господь всеблагой. Приходится сражаться. Продирая себе когтями дорогу сквозь толпу серых умов и поседелых голов, усохлых солопов и сморщенных мошонок, отсиженных задниц и отвислых пуз. В которой все говорят мне нет. Мы не дадим тебе буйно резвиться там, наверху. Где доллары лежат под ногами, будто осенние листья. Чуть ли не по колено. И все продолжают падать.