Глава 10.
Бунт против «Белого царя»
Солнце уже клонилось к горизонту. Бесконечный день все-таки заканчивался. Начали быстро сгущаться сумерки.
— Все! Хватит лежать! Встаем! — распорядился Хлюдов. — Пойдем на огоньки, иначе сдохнем на этой «сковородке». Пошли влево, зайдем на возвышенность. И где увидим огни, там и будет наше спасение!
Огней нигде не было, снова пошли наугад. Шли всю ночь, пока прохладно. Под ногами — твердый солончак. Шли, шли, шли.
Ступили на рыхлый песок. Очень рыхлый.
— Кажется, контрольно-следовая полоса! — застыл Никита, вляпавшись двумя ногами
— Мне одно непонятно. Мы уже за границей или нет? — задал глупейший вопрос Хлюдов. — Или мы только на подходе? Что-то ни колючей проволоки, ни собак не наблюдается.
Эх! Не поминай всуе!.. Из пересохших камышей выскочили три огромные псины и с хриплым лаем бросились к ним.
— Всё, прощай, молодость! Поминай, как звали!.. Никита, только не беги! Побежим, точно разорвут!
— Да куда тут побежишь! У меня и ноги-то не ходят…
Псины-волкодавы окружили, сели на задницу в двух шагах. Рычали, но не бросались. И то хорошо!.. Все-таки до чего ж для человека широкое понятие «хорошо»! Стоишь по щиколотку на подгибающихся ногах в зыбучем песке, избегая лишнего движения, вокруг тебя брызжущие слюной клыкастые образины — и… хорошо!
— Тохта (стой)! Эй, бача (эй, мужик)! Буру(иди)! — на ближайшем к ним бугре появилась фигура человека с винтовкой.
— Та-ак… Если это пограничник, то не наш, а перс! И мы возертаемся из Ирана! Обратно на Родину! — процедил Хлюдов. — Абзац! Если мы в Иране, будет большой скандал! Опять сын шпион, но теперь — иранский. Батю из газового министерства выгонят! Турнут в шею из-за меня, непутевого сынка, нарушителя границы…
— Какое, к дьяволу, министерство! Нашел о чем сейчас думать! Не повесили б как шпионов! Эй, не стреляй! Мы заблудились! Мы — советские офицеры! — Никита поднял повыше руки. — Мы не вооружены! Не стреляй и убери собак!
— Чего ты разорался? — прошипел Хлюдов. — Он ведь все одно, что марсианин. По-русски ни бельмеса. Его бы по-английски…
— Чего ему сказать? «Дую спик инглиш»?
— Нет, что-нибудь другое. Мол, не стреляй, заблудились, желаем виски, сигару, кофе. Вспоминай, что в школе учил!
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски, сигару, кофе как-то не…
— Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет! — Ура! Абориген знает русский!
Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали прочь.
— Слава, тебе, яйца! — выдохнул с облегчением Хлюдов. — Не за границей, кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто такой?
Они опасливо приблизились.
— Салам! — радостно произнес Никита.
— Салам алейкум! — изобразил счастье на лице Хлюдов.
Туркмен тоже, похоже, был в восторге:
— Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.
— О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! — обрадовался Хлюдов. — Ура! Мы спасены!
Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну, здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает, где находятся — товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему, чабану, сморозить для завязки разговора?
Но он товарищей офисеров опередил:
— Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!
— О, земляк! — заорал Хлюдов. — Я ж оттуда родом!
Никита удивился. Земляк?
— Я ж с Волги, только с верхней части!
Ну, в принципе, да, Москва-река — приток Волги.
— Меня Владимиром зовут. А этот — Никита.
— Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться, там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим братом прибыль и увез. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте, шурпой накормлю!
О, шурпой! А шашлык?
Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке — кошара и загон для овец. Рядом — низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но все же жилье…
— Так ты что тут один живешь? — спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены саманного закутка.
— Почему один? Собаки, овцы…
— Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? — сострил Хлюдов.
— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.
— А сколько надо-то? Сколько ягнят?
— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая — пятьдесят. А красивая и работящая — сто.
— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.
— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет, спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный, ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль ему навязывать.
— Так ты какую ищешь? Глупую, красивую и молчаливую? — спросил Никита.
— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.
Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге, помнится…
Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг произнес:
— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем! Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против «Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.
— А две можно?
— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу! И бесплатно!
— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?
— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет работать, а второй ласкать!
— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?
— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов мало-мало! — защебетал туркмен.
— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!
— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!
— Да не хочу я подыгрывать!
— А придется!
Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла, холодное мясо, лепешки.
После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка глина.
После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.
Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки, насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда, гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и водку!
…Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи! Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!
Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза. Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не всех женщин Востока. Далеко не всех.
Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…
Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:
— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…
Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:
— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?
— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?
— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не была!
Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:
— Салам алейкум, аксакалы!
— Салам…
— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб формируемого исламского эскадрона!
Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего. Или он был немножко растерян из-за открывшихся вчера же перспектив? Чабан Абдулло указал на соплеменников:
— Вот, офисер, это наши бригадиры. Они ехали волка загонять. Могут подвезти к шоссе. А ты, офисер, их в войско запишешь? Потом сюда вернешься? Когда нам за ружья браться? У меня пулемет «Максим» есть и патронов ящик…
Уже ящик? Вчера было «мало-мало». Растет благосостояние братского туркменского народа! Не по дням, а по часам!
Соплеменники чабана Абдулло стали выходить во двор из душного домика, недоуменно пожимая плечами, что-то бурча по— туркменски.
Хлюдов обнял чабана Абдулло за плечи, уверенно пообещал:
— Не переживай, Абдулло! Жди! Мы скоро вернемся. На днях поднимем «зеленое знамя ислама» над отрогами Копетдага, и наши скакуны пересекут пустыню Каракумы до Волги и далее. Я и начальник штаба повстанцев. По весне вернемся с отрядом! Формируй добровольцев, составляй списки, назначай командиров отрядов. Только без лишнего шума. Конспирация!
Во дворе стоял бортовой «уазик». Бригадир и шофер стояли у кабины, а женщины — в кузове, держась за передний борт. Аксакалы расселись под навесом у стены, попивая зеленый чай. Верно, старые басмачи, заслуженные — уж больно живо они обсуждали пьяный бред Хлюдова.
— Стр-р-роиться! — вдруг рыкнул Хлюдов. — Р-р-равняйсь! Смир-р-рно! Здр-р-равствуйте, бойцы!
— Салам, здра… — ответили мужчины вразнобой.
Хлюдов прошелся вдоль строя. О чем говорить? И как? Язык с перепоя еле ворочался. А говорить нужно убедительно, эмоционально, с душой. И чтоб выглядело правдоподобно. Не то грохнут за насмешки над собою, и поминай, как звали. Пустыня большая…
Но не зря же ученые толкуют, что в экстремальных ситуациях человек способен превзойти себя на два, а то и на три порядка.
Хлюдов толкнул проникновенную и пламенную речь. Каждому — землю, волю, отару баранов и легализацию многоженства… В подробностях передавать — лейтенант Ромашкин пас. Вредный бред!
…И «уазик» понесся по пыльной грунтовой дороге между зарослей камышей вдоль арыков. Шофер гнал как можно быстрее — командиры-офисеры должны успеть на тайное совещание повстанческих сил перед решающим освобождением от ига «Белого царя». Командиры-офисеры в кузове тряслись в такт попадания колес в ямы и на кочки Недоосвобожденные женщины красного Востока, устроительницы социализма в Средней Азии, со смехом заваливались на них при резких поворотах.
Через час бешеной гонки машина резко затормозила у развилки. Никита, пытаясь удержаться на ногах, навалился на одну из молодок, плотно прижавшись к ее груди, чем вызвал дикий визг и веселый писк аборигенок.
— Пардон! Виноват! Извиняйте!
Из кабины высунулась хмурая рожа бригадира:
— Эй, офисер! Нам туда, а вам туда! Мало-мало пешком и дойдешь. Там дорога! Асфальт. Педжен совсем будет рядом! Километров десять. Возвращайся скорее, будем ждать!
Едва они спрыгнули на пыльную обочину, как машина резко сорвалась с места и умчалась к хлопковым полям.
— Ну, как тебе эта девица, к которой ты прижался? — съехидничал Хлюдов. — Хороша?
— А черт ее знает! Все одно, будто ватное одеяло пощупал. На ней штуки три стеганых халатов надето.