Она подняла на него мокрые от слез глаза и отрицательно покачала головой.
— В такой день мне ничего не лезет в горло. Нет, Реджинальд, будет лучше, пожалуй, если я поднимусь к себе и немного отдохну.
Он мельком посмотрел в сторону кладовой и, убедившись, что оттуда никто не выходит, сказал вполголоса:
— Отдохнуть? Как это? И вы могли бы сейчас заснуть, Луиза? И это в день моего приезда? А я-то только и думаю, как бы мне подольше побыть рядом с вами…
— И я тоже, разумеется. Но, видите ли, обстоятельства… Это просто невозможно, вы же сами отлично понимаете. Потом мне надо будет сменить Мари у изголовья покойного. Вдобавок я чувствую себя совершенно разбитой.
— Разбитой?! Нет, нет! Вам необходимо что-нибудь поесть.
— Едва ли я смогу.
— Ничего. Немного рома взбодрит вас. Нет ничего лучше для поднятия жизненного тонуса! Когда нашим морякам приходится выполнять какую-нибудь особенно тяжелую работу, им всегда дают двойную порцию рома, после которой они готовы взяться за любую работу.
Луиза горько усмехнулась и напомнила ему:
— Реджинальд, я не моряк, я всего лишь женщина.
— Слава Богу! — воскликнул он весело и хлопнул в ладоши, чтобы позвать Сефизу и попросить принести рома.
— Предупреждаю вас, что не буду его пить, — заявила Луиза.
— Поступайте, как знаете, но мне-то вы позволите выпить столько, сколько я хочу?
Она ничего не ответила ему. Мобрей взял графинчик из рук Сефизы и наполнил свою рюмку. Ему надо было слегка напиться, быть навеселе, чтобы сыграть первую большую сцену из спектакля, который он уже поставил в своем воображении.
Он выпил залпом, не глядя на нее, и, поставив рюмку на стол, добавил своим ласковым голосом с некоторой долей серьезности:
— Луиза, вы напрасно не последовали моему примеру. Мне думается, что двум влюбленным всегда надо действовать заодно.
Откинувшись слегка назад, прищурив глаза, он вынул из кармана брюк коротенькую курительную трубку и небольшой кисет из зеленой кожи. Открыв его, он набил трубку табаком и сделал знак Сефизе, чтобы она принесла зажженную свечу. Когда он разжег трубку, а Сефиза ушла, он встал и, обогнув стол, подошел к Луизе и прижался к ее спине животом, как если бы хотел сказать ей что-то по секрету. Она повернулась к нему. Но тут он рассмеялся, отшатнулся от нее и занял свое место, посмеиваясь и выпуская клубы дыма. Он смеялся спокойно и беззаботно. А глаза светились каким-то особенно ярким светом. Она вдруг почувствовала, как Мобрей крепко сжал ее ноги. От волнения и нежности прикосновения у Луизы потемнело в глазах, кровь застыла в ее жилах. Обеими руками она стиснула себе грудь.
Луиза спрашивала себя, что он ей сейчас скажет. Она наклонила голову, чтобы как-то скрыть свое волнение, но Мобрей все настойчивее и ловчее действовал своими ногами. Высокие каблуки шевалье были уже почти на уровне ее колен, и он пытался поднять их еще выше. Луиза почувствовала, что силы оставляют ее. Она приподняла голову, глазами умоляя его прекратить, давая понять, что сейчас не время, что лучше подождать, что сегодняшний вечер следовало посвятить молитве. Но в глубине души она не верила самой себе, опьянев от желания.
А Реджинальд продолжал попыхивать трубочкой. В его насмешливых глазах сверкало какое-то пламя, по являющееся у мужчин, которые чувствуют, что они уже победили, уже почти у цели… Рот его был чуть-чуть приоткрыт, он продолжал выпускать дым. Она видела его розовый язык, ловкий и умелый, которым он проводил по белоснежным зубам.
— Луиза, — сказал он наконец, стряхнув пепел в свою тарелку, — мне кажется, что вы действительно очень устали и что вам надо пойти спать.
Лицо молодой женщины слегка омрачилось. Она состроила очаровательную гримасу. Мобрей отлично понимал подобные выражения. Он сравнил Луизу с цветком еще в состоянии бутона, который должен вот-вот раскрыться, достигнув стадии зрелости. Он гордился этим, полагая, что это была его заслуга, что Луиза наконец-то поняла себя, и именно он открыл ей истинную природу ее чувств.
Она вздохнула. Значит, все, что он пытался сделать, чувства, которые он пробудил в ней, гладя ее ноги своими ногами, окончится простым и коротким словом «до свидания» и прощанием без всякой надежды на продолжение. А ведь еще несколько минут назад она думала о том, что этой ночью следовало только молиться, она убеждала себя, что ни о чем другом не помышляет.
Немного поколебавшись, она стряхнула с себя все огорчения и разочарования:
— Вы правы! Мне надо пойти отдохнуть.
Откинувшись назад, он стал покачиваться на стуле.
— Послушайте, Луиза, — сказал он, — ведь Мари будет у постели покойного до самой полуночи. А мы с вами не виделись так давно, и я полагаю, что нам найдется кое-что сказать друг другу. Если вы действительно решили не ложиться спать, я с удовольствием составлю вам компанию на некоторое время. Позвольте мне прийти в вашу спальню через несколько минут.
Ей показалось, что ее сердце готово разорваться, настолько сильно оно забилось. Ей не хватало воздуха, и она снова начала терять над собой контроль. Она тут же представила себе и прочувствовала всю сцену, разыгравшуюся у Мобрея во время его последнего приезда. Она вновь увидела себя лежащей на постели и шевалье, который склонился над ней, а потом навалился на нее всем своим телом.
— О! Реджинальд, — выдохнула она, — Реджинальд… Разве это возможно сегодня вечером?
— Раз вы не говорите, что это невозможно, и раз вы сами задаетесь этим вопросом, то, значит, это вполне реально, — ответил он, рассмеявшись во весь свой белозубый рот. — Я готов поспорить, что в том нервном состоянии, в котором вы сейчас пребываете после сегодняшних треволнений, вам едва ли удастся заснуть. Поговорим сегодня вечером, Луиза, мы только выиграем время…
Она была словно прикована к креслу, потому что шевалье все время держал ее ноги своими. Ей совсем не хотелось вырываться из этого плена, ей так нравились его многообещающие ласки. Она многое отдала бы за то, чтобы им не было конца.
— Вы помните, — внезапно спросил он, — как мы стали хорошими друзьями в тот день, когда я впервые приехал сюда, как мы с вами рисовали пастелью на природе? В этот самый день вы надели на себя платье такого цвета, который я предпочитаю…
— Да, — едва прошептала она, почувствовав, как что-то растаяло в ней при воспоминании об этом счастливом дне.
— И как потом все показалось мне осветившимся каким-то преображенным светом! — добавил он.
Его ноздри задрожали, словно его охватило какое-то сильное волнение, которое он не в силах был побороть.
— Луиза, — сказал он тихим голосом, — поспешите. Идите в свою комнату и ждите меня там. Через некоторое время я приду к вам.
Он высвободил ее ноги из плена. Она встала и пошла вверх по лестнице, ведомая какой-то непонятной силой.
Реджинальд налил себе еще, выпил, вытер губы салфеткой и последовал за ней, высоко неся в руке подсвечник, чтобы лучше видеть ступени.
Глава 2
В которой мадмуазель де Франсийон начинает придавать смысл своей личной жизни
Луиза повернулась, подойдя к своей двери, и подождала Мобрея. Он шел несколькими ступенями ниже, не ускоряя шага. Когда же он поравнялся с ней, то тихо сказал:
— Мне еще надо забежать в мою комнату, дорогая Луиза. Вот вам подсвечник, а мне хватит и одной свечи.
Не дожидаясь ответа, он взял одну свечу из подсвечника и пошел к себе. Мобрей накапал немного воска на ночной столик, поставил свечу и подождал, пока она прилипнет. Только потом он окинул взглядом свою комнату. В ней ничего не изменилось, если не считать отсутствия одного экземпляра Макиавелли, который забрала Мари. Он вспомнил о сцене, разыгранной перед ней, о споре об этом произведении, которое называлось «Речи о состоянии мира и войны».
Свет свечи, от которой немного пахло хлором, трепетал и деформировал тени на стенах. Комната казалась бы более печальной в этом полумраке, если бы Мобрея не охватили воспоминания. Он присел на постель, вынул свою трубочку и кисет с табаком. Он наощупь набил трубку, примяв табак большим пальцем. Некоторое время он оставался в задумчивости. Затем поднялся и пошел зажечь трубку от пламени свечи. Ладонью он вытер лоб, испачканный гарью от свечи.
Он не торопился. Он считал, что лучше не спешить к Луизе, и даже говорил себе, что хорошо было бы заставить ее немного подождать, усилив таким образом ее нетерпение.
Он спросил себя, как бы ему лучше организовать свою жизнь в Горном замке. Хотя эта комната была и удобна, и уютна, она больше не подойдет ему, если он станет одновременно и советником, и любовником Мари, любовником на каждый день, то есть когда он займет при ней место генерала, ибо он рассчитывал, конечно же, не открыто занять место умершего дю Парке.
Потом он подумал о Жюли, о Луизе и снова о Мари. Три женщины! Три женщины для него одного! Этого было для него, без сомнения, многовато, хотя он чувствовал в себе силу и желание удовлетворить всех троих. Однако это было связано с риском, который повлек бы за собой впоследствии кучу неприятностей. Слава Богу, что хоть Жюли не была ревнива. Она не создаст забот в доме. Зато у Мари был большой жизненный опыт, чтобы все это терпеть и притворяться непонятливой. Оставалась Луиза, которую надо было укротить как можно скорее, слепить из нее то, что ему было нужно, на свой вкус и в соответствии с той ролью, которую он ей отвел.
Он вытянул руку прямо перед собой и загнул три пальца. Раскуривая трубку, он загнул сначала мизинец — это была Мари, затем указательный палец — это мадмуазель Луиза де Франсийон и, наконец, третий — служанка Жюли. Да! Жюли могла соответствовать этому пальцу, она уже принесла ему столько пользы! Он-то знал, что порой слуги имели в доме больше влияния, чем сами хозяева. Во всяком случае, если Жюли примет правила его игры, то он будет знать все, что творится в доме, обо всех разговорах и сплетнях. Да, Жюли была козырной картой. А Мари? Мари! Это была сила, прикрытие, за которым он будет действовать самостоятельно. Мари станет игрушкой в его руках, марионеткой, которую он будет дергать за веревочки, заставляя танцевать, плакать, смеяться или бушевать от гнева, когда ему вздумается.
А какая же роль отводится Луизе?
Луиза была ширмой. Надо сделать так, чтобы люди не узнали, что он был любовником Мари. Это могло бы вызвать подозрения и даже ненависть. Ведь он был иностранцем, и ему не следовало никогда об этом забывать. Если заподозрят, что он был любовником Мари, он ничего не сможет сделать, и сама Мари будет безоружной, так как каждый раз, когда ей надо будет принять какое-нибудь решение в Высшем Совете, все сразу же подумают, что оно исходит от него. Она будет побеждена, и тогда никто не будет воспринимать ее всерьез. А Луиза была уже девушкой на выданье. Поэтому присутствие Реджинальда де Мобрея в Горном замке может быть легко объяснимо тем, что он ухаживал за ней с целью жениться.
И вот тогда никакие подозрения не падут на Мари, и ее репутация будет спасена. И даже если начнут говорить, что он был любовником мадмуазель де Франсийон, это не вызовет никаких последствий для Мари!
Он выбил пепел из трубки в богато украшенную тарелку, встал, подтянул брюки, задул свечу и, тихо ступая, пошел к двери и открыл ее.
И тут он услышал, как кто-то быстро отбежал от его двери, стараясь не производить шума. Мобрей резко перегнулся через перила, но в темноте различил только человеческую фигуру, быстро сбегающую по ступеням.
Улыбнувшись, он сначала подумал, что это была Жюли, которая, возможно, испытывала угрызения совести или, почувствовав внезапное желание, рискнула зайти к нему. Но поразмыслив немного, он отказался от этой мысли, ибо служанка была не из робких и, если бы ей захотелось войти к нему, то ничто не помешало бы ей это сделать. К тому же она не убежала бы, как воришка, застигнутый врасплох.
Все эти мысли пробежали в его голове настолько быстро, что неизвестный не успел достигнуть первого этажа. И в этот момент в лунном свете, проникавшем через окно, Реджинальд на мгновение различил тень и сразу же узнал этого человека.
Он был так удивлен, что почти закричал:
— Демарец!
Это был действительно слуга Демарец. После него это был еще один мужчина в Горном замке, мужчина, о котором он даже не подумал. Да он о нем просто забыл!
— Что этот человек делал за моей дверью, черт побери?! — подумал он с беспокойством.
Наверняка у слуги была причина следить за ним. Беспокойство росло, и Реджинальду стало так не по себе, что он был готов побежать вслед за ним и потребовать от наглеца объяснений. Однако он сдержался. Ни время, ни обстоятельства не позволяли устраивать скандал. Он сказал себе, что можно немного подождать, а завтра Жюли выяснит, почему Демарец так поступил. И он направился твердым шагом к двери Луизы.
Он уже было собирался тихо постучать, но едва поднял руку, как дверь распахнулась, и он увидел радостное, но слегка укоризненное лицо Луизы.
Она отошла на шаг, пропуская его. Он почти вбежал, как вор, который боится, что его схватят. Луиза бесшумно закрыла дверь и кинулась в его объятия.
Она надела длинную, широкую рубашку с лентами, спускающимися по шее и плечам, намазалась кремом, пахнущим жасмином. Это его позабавило, но желание Луизы сделаться более соблазнительной и притягательной не понравилось ему. Он желал ее только такой, какой видел каждый день. Он хотел Луизу без всяких ухищрений, без косметики и все-таки он пообещал себе сделать над собой усилие и принять ее такой, какая она была в этот момент, готовая к встрече.
Он страстно поцеловал ее в губы. Она была еще неопытной, неловкой, Эта неловкость была забавной, а поцелуй так потряс девушку, что ее охватила нервная дрожь. Реджинальд почувствовал, что она обмякла в его объятиях, словно у нее не было сил держаться на ногах. Он поддерживал ее, взяв одной рукой за талию. Талия у нее была тонкая, гибкая, тело плотное, с волнующими формами под рубашкой из тонкой шелковой ткани.
Луиза отбросила всякую стыдливость, идя навстречу всем желаниям Реджинальда, как бы желая показать ему, что она была более опытна, чем это могло показаться с первого взгляда. Она прижимала его к себе, к своим юным грудям с твердыми сосками. Она не хотела терять времени, пытаясь взять от него все. Долгими ночами она вспоминала те сладчайшие мгновения, которые провела с шевалье. Теперь она стремилась как можно больше получить от него и отдать ему всю себя.
Он приподнял ее своими сильными руками. Луиза почувствовала себя такой легкой и настолько принадлежащей ему, что ласково улыбнулась, давая понять Реджинальду, что он стал ее Богом, что она принимала его власть над собой, его волю, его желание.
Он положил ее на постель, сел рядом и, нагнувшись над ней, произнес:
— Надеюсь, нам никто не помешает?
— Никто! Никто не может прийти сюда, — заверила она его, прерывисто дыша, находя, что он напрасно тревожится пустяками в такой момент. — Нет, никто! Мари молится, Жюли спит… никто!
— А я не так уверен в этом, как вы, дорогая Луиза, — сказал он. — Я боюсь не Мари и не Жюли.
— Кого же тогда?
На лице шотландца вдруг снова появилась неопределенная улыбка, о которой невозможно было сказать, чего там было больше: иронии или лицемерия, но которую ни Мари, ни Луиза, ни Жюли еще ни разу не видели на лице галантного шевалье после его возвращения. Может, если бы они были предупреждены, если бы придавали этому большое значение, то заметили бы эту черту, но как могли они догадаться о том, что в словах этого тонкого, превосходного дипломата было правдой, а что игрой и притворством?
Так как он не отвечал и отвернул лицо, она настойчиво повторила, вдруг охваченная беспокойством:
— Но кто же, кто? Кто, по-вашему, мог следить за нами? И кому это нужно?
— Именно это я и хотел бы узнать, — сказал он, приподнимаясь. — Да, мне хотелось бы знать человека, живущего под этой крышей, который следит за нами. Без всякого сомнения, Луиза, у нас есть скрытые враги. Но какие у них намерения? Чего они от нас хотят? Этого я не знаю. Возможно, вы, Луиза, поможете мне выяснить это.
Она резко приподнялась, потом села, глядя на него:
— Не знаю, что и подумать обо всем этом.